Ледовый дрейф, медлительное плавание по воле ветра в сопровождении безмолвного ледового конвоя кончилось. Сейчас корабль начнет высвобождаться из-под надоедливой опеки льдин. Но не многие из участников экспедиции представляли себе, как это произойдет.
А произошло это так.
Матросы быстро расчехлили аппарат на баке. Затем, по данному мною сигналу, оттуда вышли и погрузились в воду один за другим пять баллонов, похожих на торпеду. Внутри был химический состав, который тонкой струей выливался по пути следования баллонов.
Принцип действия опреснителей заключался в том, что они двигались на определенной, заранее заданной глубине, то есть в слое теплой воды, и по мере прохождения "разгружали" ее от морских солей. Тотчас же облегченный теплый слой поднимался на поверхность.
Там были льды. Теплая вода, подойдя снизу, вызывала бурное таяние льдов, размягчала, разъедала их. Тепло, по выражению Андрея, как бы зажимало льдины в тиски: сверху действовали солнечные лучи, снизу - теплая вода.
Все на мостике вытащили часы. Баллоны с опреснителями стремительно двигались подо льдом, совершая во мраке и тишине свое дело. - Сколько минут ждать? - нетерпеливо спросил Союшкин, не отнимая от глаз бинокля.
- Четверть часа, не меньше, - ответил я.
У меня было тревожно на душе. А вдруг опреснитель не подействует? Впервые его применяли в таких грандиозных масштабах.
Федосеич широкими шагами расхаживал по мостику, то и дело поглядывая на сигнальщиков, сидевших в "вороньем гнезде" на грот-мачте. Сабиров, пристроившись рядом со штурвальным, нервно зевал.
Андрей бросил на меня украдкой тревожный взгляд. И он тоже нервничал, бедняга, даже он!..
Пятнадцатая минута была на исходе.
Союшкин суетливо перебежал со своим биноклем к другому борту. Сабиров вытащил носовой платок, чтобы отереть разгоряченное, потное лицо, хотя в воздухе было по-прежнему холодно, но не успел сделать этого и застыл с платком в руке, засмотревшись на льды впереди.
- Разводье курсом норд! - крикнул сигнальщик сверху.
Да, по курсу корабля появились разводья. Опреснитель действовал! Восточно-Сибирское море сбрасывало с себя оковы зимы.
На наших глазах происходила удивительная перемена. Плавучие льды теряли свой голубовато-белый оттенок, темнели, желтели. Среди торосов появились снежницы.
- Командуйте - полный вперед, - сказал Андрей Федосеичу и, обернувшись ко мне: - Второй залп опреснителями, Алексей Петрович!
На пути "Пятилетки" появилась узкая полынья. Льдины неохотно расступались перед кораблем. Теплая вода, поднявшись вверх, подтачивала их, лишала силы. В разводьях дымилась вода. Клочья тумана, густея с каждой минутой, носились надо льдом.
В августе в Арктике лед тает. Но этот процесс очень медленный и вялый. Его надо было подхлестнуть. Мы и сделали это своими опреснителями.
Конечно, чудесное преображение полярной природы совершалось в ограниченном районе. А нам больше и не надо было. Важно было проторить дорожку во льдах - не расплавлять их до конца, а только размягчить до такой степени, чтобы с ними мог совладать ледокол.
Через полчаса температура воздуха поднялась до плюс одного градуса и стал моросить дождь. Тучи закрыли горизонт. Все на мостике поспешили надеть клеенчатые плащи.
Да, это была весна! По календарю был август, но по всем признакам это была полярная весна. Мы принесли с собой весну в Арктику!
Как упоительно звучал в ушах шорох раздвигаемого льда! Лед уже не грохотал, не громыхал зловеще, а только покорно шуршал.
Корабль с легкостью продвигался вперед. Сопротивление врага было сломлено.
- Какая скорость? - спросил Андрей Сабирова. Тот сверился с показаниями лага:
- Шесть узлов.
- Каково, товарищи?
- Лучше и быть не может!
Однако не прошло и десяти минут, как Арктика ринулась в контратаку.
Мы ощутили это по содроганиям палубы под ногами. Все труднее давалось ледоколу продвижение вперед. С разгону он бросался на лед, давил, мял его, отходил назад, беря новый разгон, и все же рывки становились все короче и короче. Резко упала скорость.
- Идем два узла, - доложил Сабиров Андрею. Тот молча вглядывался в лед.
Действие опреснителей кончилось. Слой теплой воды, приподнятый на короткий срок, снова опустился вниз. Льды окрепли, придвинулись к кораблю. Опять сверкнуло над нами белесое, "ледяное" небо.
- Ну же, "Пятилеточка"! - услышал я жалостное бормотанье. - Нажми, милая! Нажми! Еще разок, еще! Расстарайся, пожалуйста!..
Я оглянулся.
Сабиров, стоявший рядом, побагровел и закашлялся. Это он бормотал, в самозабвении обращаясь к родному кораблю, как к человеку.
- Третий залп, Алексей Петрович, - сказал Андрей не оборачиваясь. Брови его были упрямо сдвинуты.
Теперь Федосеич не мешкал. Он сразу же двинул корабль на льды, спеша использовать драгоценное время прогрева, с боем отвоевывая каждый метр пути.
Васечка Синицкий доложил Андрею, что в районе микроклимата возник местный циклоп. Ветры помогали нам. Вихрь растаскивал льдины в разные стороны, расширял искусственную, созданную нами полынью.
- Над Землей Ветлугина обычно зона антициклонов, - сказал Андрей. - Льды грудятся туда, концентрическими кольцами окружают землю. Надеюсь, что циклон поможет взломать этот ледяной пояс.
По его приказанию, я дал четвертый залп, почти непосредственно за третьим, чтобы "подбросить дровец в циклон", как пошутил Васечка.
Плохо было то, что навалило туман. Федосеич включил прожекторы, усилил наблюдение, отправил на бак впередсмотрящих. Видно было на расстоянии не более кабельтова.
У аппарата с опреснителями остался Вяхирев. Меня Андрей отправил в рубку к эхолоту.
Зигзаг эхолота был пока что удручающе однообразным. Линия бежала но квадратикам кальки, чуть, заметно изгибаясь.
В штурманской рубке было тихо. Только часы мерно тикали да шелестела бумага. Все было так знакомо, так буднично, словно бы мы и не находились уже внутри "белого пятна". Вошли, прорвались!..
На пороге появился Андрей:
- Ну как, Леша?
- Без перемен. Глубины неизменны…
Глаза у Андрея были очень красные, воспаленные. Он не говорил таких слов, как "крепись", "мужайся". Просто молча стоял над вращающимся валиком эхолота и смотрел на меня. Слова? К чему были слова? Мы как бы мысленно обменялись рукопожатием.
- Продрог? - спросил я.
- Нет. Просто так… Пришел перекинуться словечком.
- Как жаль, что туман! - сказал я.
- Что ж, Маре инкогнитум, море тайн, море тьмы, - улыбнулся он. - Вот что, Леша! Я посижу у эхолота, сменю тебя. Прилег бы хоть на четверть часа… До земли еще далеко.
- Ну, что ты! Я только поднимусь на мостик, погляжу, как там, и сейчас же назад…
Пока я был в рубке, туман сгустился еще больше.
Он обступил корабль со всех сторон. Изредка в разрывах тумана, как в колодце, мелькало наверху чистое небо. С бака доносились монотонные возгласы впередсмотрящих:
- Слева по борту льдина!
- Прямо по борту разводье!..
Из тумана шагнул ко мне силуэт и сказал голосом Сабирова:
- Ну и погодку смастерили! Тепло, а не видно ничего! На эхолот только и надежда. Не выскочить бы на мель, Алексей Петрович!.. - Заглянув мне в лицо, он добавил: - Отдохнули бы!
Я отрицательно качнул головой.
- Хоть на скамеечку присядьте…
Я присел на скамью, прислушиваясь к успокоительно-равномерному пощелкиванью тахометра.
За плечами рулевого и спицами штурвала видны были ломающиеся и уходящие в воду льдины.
Впечатление было такое, будто плывем под водой. В столбах света неслись впереди дрожащие водяные капли. Прожекторы вырывали из мглы то края ледяных полей, то тускло отсвечивающую черную тропинку разводьев.
И вдруг на мгновенье почудилось, что я в Весьегонске…
Плохо видно в струящемся сумраке воды. Стебли кувшинок перегораживают улицу, как шлагбаум. Бревенчатые низкие дома оплетены водорослями. Стайки рыб мелькают в черных провалах окон.
Ну конечно, как же иначе! Ведь это нижняя слобода, а она затоплена, ушла на дно!
Мне нужно добежать до Петра Ариановича, который ждет меня, по не могу сдвинуться с места. На полусгнившем деревянном тротуаре сидит передо мной огромная жаба.
Устало закрывая и открывая глаза, она спрашивает голосом дядюшки:
"Искать острова в тумане? А иголку на полу?…"
"Что - иголку?"
"Иголку в темной комнате пробовал искать?…"
Нет, разве это жаба? Это торос, похожий на жабу. Форштевень "Пятилетки" медленно наплывает на него, придвинулся вплотную, смял, раздавил!
Делаю усилие, вскидываю голову. По-прежнему в свете прожекторов колышется туман впереди, палуба подрагивает под ногами…
Наверное, я очень устал за эти дни, потому что тотчас же снова заснул.
Мне привиделось, что я лежу в своей каюте. Ко мне входит на цыпочках Петр Арианович. Хочу встать, но он садится на краешек койки, большой теплой ладонью ласково проводит по моему лицу.
"Как ты устал, Леша! - говорит он. - И постарел… Глаза по-прежнему твои, а морщинки у рта чужие. Жаль будить тебя, но… вставай! Надо вставать, Леша! Эхолот показывает семь метров!"
Он тряхнул меня за плечо. Я открыл глаза и увидел, что не Петр Арианович, а Андрей стоит передо мной.
- Вставай! - настойчиво повторил Андрей. - Эхолот показывает семь метров под килем!..
Корабль стоял на месте. Два неподвижных пучка света уперлись в серую стену впереди. Что там? Острова или мелководье?…
- Ну и туман! - хрипло сказали внизу, с палубы. - Хоть режь его ножом! Не берут прожекторы.
- Солнца надо ждать, - ответил кто-то рядом и нетерпеливо вздохнул…
Прошло полчаса, и взволнованные возгласы возвестили, что туман расходится. Поднявшийся ветер трепал, рвал на части, рассеивал тяжелые серые складки.
Мы были уверены, что земля совсем близко, и все же она открылась внезапно, будто всплыла из воды.
В объективе бинокля, освещенные лучами солнца, падавшими сквозь облака, как светлый дождь, чернели пологие склоны с темно-бурыми пятнами мха.
- В тринадцать часов ноль шесть минут прямо по курсу открылись острова, - пробормотал Сабиров, будто заучивая наизусть, и метнулся мимо меня в рубку, чтобы занести эту фразу в вахтенный журнал.
Я уцепился за поручни обеими руками. Волнение не давало дышать, смотреть. Я зажмурился. Потом открыл глаза.
Во всем величии развернулась передо мной панорама.
Ослепительный архипелаг лежал прямо по курсу: большой остров совсем рядом, рукой подать, за ним еще два или три острова. Лед искрился в лучах неяркого полярного солнца.
Мираж?
Нет, это была Земля Ветлугина! Она существовала, а мы стояли перед ней…
Глава одиннадцатая
ВРЕМЯ ИСТЕКАЕТ…
Но я думал, что наша земля выглядит иначе.
Где "гора до небес", высоту которой Веденей определил на глаз в "полторы тыщи сажон"? Перед нами был всего лишь невысокий темный купол, за которым в отдалении виднелись еще три.
Прошло около трех столетий со дня, когда их впервые увидел корщик Веденей.
Почему же за это время земля так изменилась? Неужели рефракция так приподняла острова над водой, что Веденею привиделись горы на горизонте? Или дело было не в рефракции, а в другом?
Андрей приказал спустить шлюпки. В первой из них уселся он сам, я, Сабиров и Союшкин. Во второй - остальные научные сотрудники во главе со Степаном Ивановичем.
Между островами и берегом тянулся ледяной припай. Мы добрались до него на веслах, затем пошли пешком по льду.
Когда матрос, шедший впереди и пробовавший прочность льда шестом, уже готовился прыгнуть на берег, Сабиров испуганно крикнул:
- Стоп! Первым - Андрей Иванович!
А мы и забыли, что, по географической традиции, первому на вновь открытый остров полагается ступить начальнику экспедиции.
Традиция на этот раз была обновлена. Андрей подхватил меня и Сабирова под руки и, несмотря на наше сопротивление, шагнул на берег вместе с нами.
Сомневаться больше нельзя. Обеими ногами я стоял на Земле Ветлугина!
Удивительная земля! Сначала ее угадали в Весьегонске на расстоянии нескольких десятков тысяч километров. Потом услышали при помощи эхолота. И вот наконец мы ощущаем ее под ногами!..
Рядом раздался сердитый окрик Сабирова:
- Союшкин! Эй! Вас отдельно приглашать?
Я оглянулся.
Союшкин отстал от всей компании, уже поднявшейся на пригорок, и бродил взад и вперед по берегу, неуверенно смотря себе под ноги.
Нашел он там что-нибудь?…
Но оказалось, что, наоборот, потерял.
- Я потерял свое пенсне! - сказал он плачевным голосом.
Готовясь фотографироваться на вновь открытой земле (уж это должен был быть настоящий исторический снимок!), Союшкин еще на корабле размотал и снял проволочки и веревочки, которыми закреплялось его пенсне. Прыгая вслед за Сабировым на берег, он нагнулся и…
Мы принялись скопом искать его пенсне.
- Вот оно! - вскричал один из матросов. Удивительный случай! Пенсне уцелело. Оно упало в мох и не разбилось.
- Ваше счастье, товарищ Союшкин, что попали на землю, - сказал я назидательным тоном. - Был бы здесь лед, что осталось бы от вашего пенсне?… Ну, а теперь поскорей надевайте его да пошире раскрывайте глаза!..
Мы двинулись вдоль берега. Под ногами бесшумно пружинил красновато-бурый мох, устилавший землю.
То и дело возгласы удивления и восхищения оглашали воздух. Наша земля была не такой, какой мы представляли ее себе, но своеобразно и сурово прекрасной.
Со склонов, сверкая на солнце, струились водопады - бесшумно, без плеска, без пены и брызг.
Мы подошли к ним ближе и увидели, что это висячая наледь. Могучие струи оцепенели в своем порыве, скованные морозом. В облачке пара сбегал по льду тоненький слой воды и застывал на полпути, не достигнув земли.
Пройдя еще двадцать или тридцать шагов по берегу, мы увидели обширную лагуну. Узкая песчаная коса, отделявшая ее от моря, была завалена грудами плавника.
- Холодно зимой не будет, - сказал Андрей.
Я понял его: он имел в виду будущих жителей острова, сотрудников полярной станции.
Затем мы увидели ослепительное ледяное ущелье, по дну которого звенел ручей. Выше сияла полоска яркой бирюзы. Это было маленькое горное озеро, колыхавшееся в прозрачной хрустальной чаше. А вокруг поднимались куполы, пирамиды, столбы, причудливые постройки - все возникшие изо льда.
- Такое может только во сне присниться! - шепнул мне Сабиров, разводя руками от изумления.
Но дальше было еще красивее.
Мы увидели нечто вроде русского терема из голубого кристалла. Два высоких ледяных зубца вздымались к небу, как сторожевые башни. На ребристой "крыше" сверкали веселые солнечные зайчики. А внизу зиял широкий вход.
Это был очень просторный высокий грот, под сводами которого гулко разносилось эхо наших голосов.
Я нигде еще не видел таких красок, как в этом гроте. У входа они были нежно-голубыми, потом постепенно начинали темнеть, а в углах становились ультрамариновыми. Полная гамма синего цвета!..
- Летняя резиденция деда Мороза, - сообщил мне Сабиров.
Он был отличный парень, но, к сожалению, принадлежал к числу тех людей, которые не могут наслаждаться красотой молча.
Площадка возле "теремка" была самым высоким местом на острове, и Андрей приказал укрепить здесь мачту.
- Объявляю эту территорию принадлежащей Советскому Союзу, - раздельно и четко произнес Андрей формулу, включавшую Землю Ветлугина в пределы нашей великой Родины.
- На флаг - смирно! - скомандовал Сабиров.
Участники экспедиции поднесли руки к шапкам. В торжественном молчании мы следили за тем, как красный флаг, плеща по ветру, медленно ползет вверх по флагштоку.
- Салют!..
Мы выстрелили в воздух. И тотчас же с моря донесся до нас ружейный залп. "Пятилетка", стоявшая у ледяного припая, окуталась дымом. То матросы салютовали флагу Советского Союза.
Вновь открытые острова были положены на карту. Координаты их разнились от предполагаемых, предуказанных Петром Ариановичем, очень мало, как мы и ожидали.
Необходимость передать по радио рапорт об открытии нового архипелага в Восточно-Сибирском море заставила нас вернуться на корабль.
Рапорт правительству был отправлен вечером, и вскоре, по образному выражению Таратуты, эфир запенился, забурлил вокруг антенны ледокола.
Отклики с Большой земли шли беспрерывно весь вечер и всю ночь. Кроме сердечного, окрылившего нас поздравления руководителей партии и правительства, мы получили множество приветствий от научно-исследовательских учреждений и отдельных лиц. Открытие архипелага - наперекор скептикам и тупицам, раболепствовавшим перед заграницей - явилось делом всего советского народа!
Пядь земли в океане!..
Только мореплаватель может по-настоящему понять, что это такое. Много дней, даже недель находиться вдали от берегов, видя только море вокруг, ощущая себя затерянным среди колышущейся водной пустыни, и вдруг увидеть на горизонте землю! Пусть это всего лишь голая скала, без травинки, без деревца, - это земля, твердь!..
Но на корабль мы вернулись в некотором смущении. И Андрей, и Степан Иванович, и я были слишком опытными полярниками, чтобы с первого же взгляда не угадать природу архипелага.
А во время обхода самого большого острова поняли это также Союшкин, Синицкий, Вяхирев и другие.
На обратном пути к кораблю перед нами открылся как бы срез архипелага.
Возвращаясь на корабль, мы увидели вдали странный пятнистый холм. Он беспрерывно шевелился, точно осыпаясь. Внезапно холм распался на составные части. Туча птиц поднялась в воздух и закрыла собой солнце. Андрей что-то крикнул мне, но я не услышал его за птичьим гомоном. От мельканья множества крыльев рябило в глазах.
Это был самый большой птичий базар, который я когда-либо видел!
Видимо, привлеченные уединенностью архипелага, сюда слетались птицы со всего северо-восточного побережья Сибири.
Пока наши заядлые охотники поспешно заряжали ружья, мое внимание привлек обрыв, на котором птицы гнездовали. Мы с Андреем подобрались к нему снизу, со стороны взморья.
Именно здесь природа архипелага была яснее всего.
Верхний слой земли был очень тонок, не более метра. Дальше шел ископаемый лед с примесями осадочных пород.
Земля Ветлугина представляла собой не что иное, как ледяную глыбу огромных размеров с песчано-глинистыми отложениями, спаянными между собой вечной мерзлотой!
По слоям обрывистого берега можно было прочесть не только прошлое архипелага, но и его близкое будущее. Открытый нами архипелаг таял…
Вот когда мне и Андрею стало понятно значение странных, как бы подгонявших нас слов: "Спешить, чтобы застать!.." В якутской ссылке, в царстве вечной мерзлоты, где также встречается древний ископаемый лед, Петр Арианович понял природу островов, открытие которых предвидел и предсказал за много лет.
Он считал, что нельзя мешкать, надо отправлять экспедицию на поиски земли, пока та не ушла под воду…
Не желая повторяться, приведу выдержку из труда академика Афанасьева "Северный Ледовитый":