На погосте работали разные мастерские - швейная, обувная, оружейная, кузница… Большая поварня с печью под навесом, в которой выпекали хлебы походила на церковный купол. Сначала печь хорошо протапливали, затем убирали пепел и угольки, и на горячий пол ставили формы с тестом. Хлеб получался пышным, с румяной коркой и очень вкусным.
Питались изгнанники неплохо. Правда, мясных дней в неделю было всего три, зато рыба присутствовала на столах в любое время и в любом виде - жареная, запеченная, копченая, вяленая… Особенно Вышене нравилась щука под соусом, фаршированная разными пахучими травками.
Теперь Вышеня наконец узнал, кто вялит и коптит потрясающе аппетитную рыбу- в основном стерлядь, лосось и угорь - попробовать которую к Остафию Дворянинцу набивались самые знатные бояре Великого Новгорода. А вот почему она получалась такой вкусной, этот секрет он так и не смог разгадать. Может, дело было в странной печи, дымоход которой несколько саженей пролегал под землей и дым приходил в коптильню уже изрядно охлажденным. А возможно - и скорее всего - вся изюминка заключалась в травах, добавляемых в тлеющие угольки во время копчения.
Попадались в сети бывших тамплиеров и осетры - большие, как бревна. Иногда их длина доходила до трех с половиной саженей. Они в Онего считались редкостью, поймать их было сложно, и прежде Вышене лишь несколько раз удавалось полюбоваться на "царскую" рыбу в живом виде. К Остафию Дворянинцу она доходила нечасто, а если это и случалось, то ее выставляли на торг из-за высокой цены. В основном осетров съедала сама община бывших храмовников, а точнее - женщины, малые дети, больные и старики. Мясо осетра, особенно его икра, считалось целебным и действовало на человека, как волшебный бальзам, что было немалым подспорьем в тяжелом и непривычном для южан климате.
Обычно ворота погоста всегда были закрыты. Их открывали лишь тогда, когда возвращались охотники, рыболовы и женщины с детьми, нагруженные туесами с ягодами и корзинами с грибами. Никто из бывших храмовников не покидал пределы погоста безоружным. А к женщинам приставлялась вооруженная охрана. Уж неизвестно, чего опасался мессир Реджинальд, но он даже ночью проверял дозорных на сторожевых башнях.
Оказалось, что корабль, доставивший Вышеню на погост, не один. У бывших рыцарей Храма было три военных судна и четыре вспомогательных, чисто рыбацких, размерами поменьше. Перед отъездом Истома объяснил, что корабли охраняют лодьи с товарами Остафия Дворянинца, торговавшего с корелами и вепсами. Вышеня не ведал, что воды Онежского озера не такие уж и безопасные. Оказывается, здесь разбойничали не только местные, плохо вооруженные шайки, но иногда наведывались и чужаки.
Коварный король свеев Магнус уже который год настраивал корелов против Новгорода, и его "труды" постепенно начали приносить успех. Первыми "цветочками" как раз и стали разбойники-корелы, грабившие караваны новгородских купцов в Онежском озере. Мессир Реджинальд расправлялся с ними беспощадно, никого не оставляя в живых. И вовсе не из-за своего жестокого характера, а по причине более прозаической и важной - он не хотел, чтобы кто-нибудь, кроме Остафия Дворянинца, знал о пристанище беглых тамплиеров.
Вышеня тоже не сидел без дела. Физической работой его не загружали, - все-таки боярский сын, дворянин, - но что касается изучения языков, то здесь он сам проявлял недюжинное усердие. Ему хотелось как можно быстрее освоить бретонский, дабы понимать, что говорят изгнанники. Вышеня повторял и немецкий, потому что уже начал его забывать. Что касается французского, то он вскоре начал болтать на нем, как сорока, ведь с учителем они общались исключительно на языке родины мсье Адемара.
Но если для изучения языков Вышене приходилось брать себя за шиворот и тащить к столу, то на ристалище, расположенное за стенами погоста, он бежал едва ли не вприпрыжку. Мсье Адемар сдержал свое слово - он нашел молодому боярину опытного наставника. лучшего фехтовальщика поселения, которого звали мсье Гильерм. Тот был высокий, гибкий и слепленный из одних мышц. Темное, неподвижное и совершенно бесстрастное лицо наставника казалось загорелым и обветренным, словно он только что вернулся из знойной Палестины. Движения его были предельно точны, а удары - молниеносны. Против него Вышеня чувствовал себя щенком, хотя обучался владеть мечом с малых лет.
Прежде всего, мсье Гильерм убедился, что ученик способен удержать в руках полуторный меч. Поначалу меч-бастард был немного тяжеловат для боярского сына, но тот оказался достаточно подготовлен к большим физическим нагрузкам и вскоре владел оружием вполне сносно. Приемы боя, которые показал ему мсье Гильерм, были просто потрясающи - мало кто из новгородцев мог так ловко орудовать тяжелым мечом, разве что дружинники князя: те бездельники только тем и занимались, что упражнялись с оружием, пили хмельные мёды, заморские вина, и дрались.
- …Смотрите внимательно! - говорил мсье Гильерм. - Первая позиция называется "Бык". Меч направлен вверх и в сторону на уровне головы. Острие может быть опущено немного книзу или поднято кверху, обычно в лицо противника… Вторая позиция "Плуг". Меч на уровне пояса… Третья стойка - "Глупец", получается путем опускания острия и рук. При переходе делаем шаг ногой вперед или назад… Четвертая позиция - "Крыша"… Пятая - "Хвост". Это главные позиции. Меч - ядовитое жало, руки и туловище рыцаря - тело змеи, - вот чем отличается хорошо подготовленный рыцарь от неотесанного мужлана с оружием в руках. Постоянное движение! Защита - хорошо укрепленный замок! Удар - молния! Тогда противнику будет трудно угадать, с какой стороны последует нападение.
После занятий Вышеня едва доползал до своей постели. Пот лился с него ручьями, а все тело было в синяках - мсье Гильерм не очень придерживал руку. Молодому человеку даже не хотелось идти на ужин, но его поднимал прислужник, и он нехотя топал в трапезную, зная, что еда будет не очень сытная и часто невкусная, в отличие от завтрака и обеда. Поэтому мужская половина обители ложилась спать впроголодь. Как ужинали женщины и дети, Вышеня не знал, но, похоже, и их не баловали.
Женщины были в основном местными уроженками, из корел. Каким образом они попали в практически монашескую обитель, об этом никто не говорил, тема была запретной. Не исключено, что бывшие рыцаря просто взяли их в набеге на поселения корелов. А может, купили, благо деньги у них водились - Вышеня своими глазами видел, как мессир отсчитывал золотые для каких-то надобностей одному из сержантов, отправлявшемуся во внешний мир. Деньги находились в большой шкатулке, и она была заполнена ими почти доверху.
Но как бы там ни было, на судьбу женщины не жаловалось. Мало того, своих мужей они просто боготворили, а те в свою очередь относились к ним с любовью и уважением. Вышеня не видел ни одного хмурого женского, а тем более детского лица; все улыбались, шутили, а по вечерам устраивали посиделки за прялками, на которых пели песни своего народа, в основном грустные.
Особенно запомнилась Вышене одна из них: "Укко истув, куйн хукка шопешша…". Ее пели очень часто. Женщины постарше даже пускали слезу, когда звучали последние строки. Что говорилось в этой песне, Вышеня не понимал, но как-то раз мсье Адемар ответил на немой вопрос своего ученика с некоторым пренебрежением: "О чем еще могут петь женщины, как не о своей тяжелой жизни? Особенно сразу после замужества". Мсье Адемар так и остался монашествующим рыцарем, он не имел семьи, поэтому его отношение к женщинам было прохладным…
Спустя два месяца, ближе к осени, когда Вышеня уже обжился в обители храмовников, мессир Реджинальд стал брать его на корабль и обучать морскому делу. В принципе, оно было немного знакомо сыну боярина, но небольшое речное суденышко - это одно, а другое - такой корабль, как у изгнанников, который может выходить и в море. Вышеню учили измерять скорость судна, читать морские карты, управлять кораблем, ориентироваться по звездам и по компасу.
Компас храмовников юному жителю Новгорода казался диковинкой. Устройство компаса поморов, которым пользовались и новгородцы, было очень простым - магнитная стрелка, укрепленная на поплавке и опущенная в сосуд с водой, где поплавок со стрелкой вставал нужным образом. Компас рыцарей Храма представлял собой украшенную резьбой бронзовую коробку. Под стеклом, на вертикальной шпильке, вращалась магнитная стрелка, а к стрелке был прикреплен легкий круг - картушка, разбитая по окружности на шестнадцать делений; их называли румбами. Мессир Реджинальд рассказал Вышене, что этот компас дело рук сеньора Флавио Джойя, великого итальянского мастера из города Амальфи.
Корабль храмовников назывался "Святой Бернар", но никаких надписей на нем не было. Когда он выходил в плавание, на мачте поднимали флаг Великого Новгорода, узкое и длинное полотнище красного цвета с концом-клином. На флаге красовался золотой крест, такой же, как и на новгородской вечевой башне.
Так шли дни юного беглеца, заточенного волею отца в отдаленную северную обитель, и среди множества интересных дел он даже не замечал пролетающее время, а сам погост совсем не казался ему местом ссылки.
Глава 5
Постоялый двор мсье Маттео
В один из ясных майских дней 1330 года кавалькада пышно и ярко разодетых всадников ехала по ведущей к побережью Бретани древней римской дороге, держа направление на город Эннебон. Дорога была скверная - грязная, неухоженная, вся в ямах и рытвинах. Свежие и глубокие колеи свидетельствовали о том, что по ней совсем недавно проехали тяжело нагруженные телеги.
Впрочем, телеги и сейчас встречались на пути. Завидев всадников, возницы торопились свернуть на обочину, и когда кавалькада проезжала мимо, все снимали головные уборы и низко кланялись. А как было не кланяться, если путниками были роскошно одетые рыцари с пажами, оруженосцами и дамами? Кто знает, что на уме у сиятельных господ. Что-нибудь не понравится им в поведении простолюдина, и придется потом взирать на мир с высоты поднятого копья остекленевшими глазами. В лучшем случае слуги рыцарей спустят шкуру ради забавы.
Рыцари направлялись в Эннебон на турнир, устроенный по случаю майских праздников герцогом бретонским Жаном III, который держал резиденцию в городе Ванн. Ванн стал столицей герцогства совсем недавно, ввиду того что занимал более удачное положение - вдали от границы с французским королем, желавшим присоединить к своим владениям и непокорную Бретань. В городе подписывалось большинство указов герцога, здесь же проходили и заседания законодательных органов.
Над кавалькадой реяли скаковые знамена рыцарей - баннеры. Баннер отличался от флага тем, что его полотнище было украшено вышивкой с двух сторон, часто золотыми и серебряными нитями или аппликациями, и создавался он только в одном экземпляре. Поднятый баннер знаменовал личное присутствие главы и членов рода.
Несмотря на мирное время, все мужчины были в боевом облачении, даже пажи. Ведь в лесах Бретани, более богатой и мирной по сравнению с другими герцогствами и графствами Франции, довольно вольготно разгуливали разбойники, а ближе к побережью - контрабандисты.
Позади, в окружении стрелков, тянулся небольшой обоз со слугами, продуктами и вином, походной посудой, запасным оружием, сменной одеждой, шатрами и разнообразными предметами рыцарского быта. Там же, с возницей на передке, подпрыгивала на кочках и скрипела на ухабах крытая повозка лекаря, итальянца Томассо.
Хорошо известный в Бретани костоправ и хирург не обращал ни малейшего внимания на такие неудобства. Он лежал на охапке сена, прижимая к груди объемистый кувшин с добрым вином своей родины, и, выбрав момент, прикладывался к его длинному и тонкому горлышку, как голодный телок к коровьему вымени. Угостившись доброй порцией сладкой мальвазии, сеньор Томассо блаженно затихал, и спустя небольшой промежуток времени из лекарского фургона начинал доноситься богатырский храп. Лошади пугались, а возница, кряжистый бретонец с давно не чесаными черными волосами, в которых запутались соломинки, и с лисьим лицом хитреца и шельмы, лишь негодующе крякал, но будить господина не решался.
Судя по баннерам, кавалькада состояла из рыцарей дома Монтегю и Шатобрианов. Но Жоффрея де Шатобриана среди них не было. Уже минуло четыре года, как он упокоился в фамильном склепе, пораженный неизлечимой болезнью.
Все началось с того, что Жоффрей упал с лошади во время охоты и сильно ушибся. Событие это не было чем-то из ряда вон выходящим, на охоте и не такое случается, и виконт не придал падению особого значения. Спустя год место ушиба начало сильно болеть и Жоффрей стал таять на глазах. Все настойки и мази весьма искусного лекаря Томассо оказались бессильными излечить прежде крепкий организм - у виконта приключилась костогрыза. Его кости начали искривляться и стали очень хрупкими, ему нельзя было даже ходить, чтобы не сломать ноги. Болел он недолго - всего полгода, и сгорел, истаял, как восковая свеча. Так что Жанна, которой едва минуло двадцать шесть лет, стала вдовой и приняла на свои плечи все хозяйство Шатобрианов.
Все четыре года, которые прошли после смерти мужа, Жанна почти не покидала манору; она вела практически монашеский образ жизни, сосредоточившись на воспитании детей - сына Джеффри и дочери Луизы. Единственным ее утешением оставались охота и упражнения с оружием. Взяв в руки топор или меч, она преображалась и становилась страшной - настоящей фурией. Даже опытные рыцари сдерживали натиск Жанны с большим трудом. Ее приемы владения оружием были нестандартными, и защититься от них могли только бывалые храбрецы. Именно храбрецы, потому что вступить пусть и в учебный бой с владелицей маноры Шатобрианов отваживались немногие. И не из-за боязни; просто стыдно было терпеть поражение от женщины. Когда Жанна выходила на поединок, то забывала обо всем на свете; ей казалось, что она сражается с самой Судьбой…
Близился вечер, когда впереди показались грозные башни замка Эннебон и стены города. "Как давно я здесь не была!" - думала растроганная Жанна при виде знакомых пейзажей. Она несколько раз приезжала вместе с мужем на ярмарку в Ванн, поэтому зеленые холмы, окружающие Эннебон природной крепостной стеной, и спокойные воды Блаве, медленно несущие к морю рыбацкие лодки, наполнили ее душу ностальгическими воспоминаниями. Гортанные крики морских птиц и меланхолический звон вечерних колоколов дарили покой и умиротворение.
Жанна посмотрела на грозного рыцаря в темном, почти монашеском одеянии, - единственного из всех - который ехал с левой стороны от ее коня, и печально улыбнулась: Раймон де ля Шатр так и не обзавелся семьей. Будь у нее хоть искорка любви к нему, она бы вышла за него замуж, не задумываясь. Но верный, мужественный шевалье так и остался ее лучшим другом, дядюшкой, и ничего с этим нельзя было поделать.
Ей припомнилась прогулка, когда на них напали разбойники. Она вернулась, услышав шум сражения, как раз вовремя. Де ля Шатр пытался забраться на своего жеребца, а на него, наставив копье, уже несся неизвестный рыцарь в темно-зеленом одеянии, с черным щитом без герба. Жанна долго не раздумывала: пришпорив своего Фалькона, она ринулась на помощь шевалье.
Куда бы виконтесса ни направлялась, даже на невинную прогулку в окрестностях маноры Шатобрианов, она всегда брала с собой полюбившийся ей топор с шипом на обухе. Он находился в специальном чехле и висел, притороченный к седлу с правой стороны. Жоффрей посмеивался над ее привычкой, но не перечил. Что касается де ля Шатра, то он считал, что любая предосторожность нелишняя; шевалье и сам никогда и никуда не выезжал безоружным.
Конечно, ее палфрей обладал гораздо меньшей массой, чем курсер неизвестного рыцаря, и не мог сбить его с ног, но это и не требовалось. Главным козырем в этой ситуации Жанна считала внезапность. На рыцаре был немецкий шлем-топфхельм, у которого крайне ограничен обзор, и он просто не видел новой опасности. А разбойникам уже стало не до того: подхватив на руки своего обеспамятевшего главаря, они тащили его в лес.
Понимая, что у нее не хватит сил разрубить своим топором броню рыцаря, Жанна приняла единственно верное решение - нанесла удар шипом сбоку, под левую руку, туда, где защиты практически не было. Рыцаря словно поразила молния. Он дико вскрикнул, выронив копье, и едва не свалился под копыта своего коня, но все-таки удержался в седле и глянул, кто ему нанес рану. Затем, развернув курсера и склонившись к его шее, рыцарь ускакал в лесную чащу.
Де ля Шатр, ошеломленный невиданным зрелищем, - слабая, хрупкая малышка поразила сильного врага и спасла жизнь другу! - встал перед Жанной на одно колено и поклялся всеми святыми и своей честью, что всегда будет с нею рядом, и если она прикажет, то, не задумываясь, бросится в пропасть.
Жанна поняла, что на всю оставшуюся жизнь приобрела себе верного защитника. Молодую женщину клятва Раймона де ля Шатра и обрадовала, и опечалила. Получалось, что она привязала к себе невидимыми узами достойнейшего рыцаря, который больше всего на свете ценил свободу. А ей очень не хотелось видеть шевалье в роли добровольного узника…
Обширный луг возле стен Эннебона был уставлен разноцветными шатрами. Горели костры, в воздухе приятно пахло дымком, соломой, вином и чечевичной похлебкой. Сильный ветер утих и сменился свежим влажным бризом, который добавил к запахам бивака ароматы весны и миазмы гниющих водорослей.
Впрочем, простому народу, собравшемуся на лугу, все было нипочем. Здесь находился в основном мелкий служивый люд, привычный ко всему. Ему и ночевать-то придется на охапке сена или соломы, потому что шатры предназначались господам. Сами же рыцари устраивались на постой за стенами города - кто в самой крепости, а кто в домах местных жителей.
Раймон де ля Шатр сумел устроиться на постоялом дворе, что было весьма непросто - на турнир съехалось много рыцарей, и не только бретонских, но и с других земель. У шевалье везде имелись знакомые, нередко весьма подозрительные и неприятные типы, как уже не раз отмечала удивленная Жанна.
Таким оказался и хозяин постоялого двора мсье Маттео, в жилах которого текло немало испанской крови. Он был задирист и горяч и часто хватался за свой нож-наваху, поэтому прислуга постоялого двора боялась его как огня.
- Какая честь! - воскликнул он при виде Жанны и помог ей спешиться; при этом его лицо, испещренное шрамами, буквально просияло.
Раймон де ля Шатр, скромно державшийся в сторонке, не без интереса наблюдал, как встречают его госпожу. Хитрец Маттео выстроил перед входом в жилое помещение самых симпатичных своих служанок и поварят, одетых в новые, чистые одежды, и они, приветливо улыбаясь, бросали под ноги виконтессы первые весенние цветы.
- Какое счастье - лицезреть столь прелестную сеньору в нашем захолустье! - продолжал заливаться соловьем хозяин постоялого двора. - Сюда, сюда, - указывал он, - милости прошу, ваша светлость!