Вскоре к нашему окну собираются соседки чуть ли не со всего балкона. Поздравляют нас с новосельем, спрашивают, как долго мы собираемся здесь жить, как мы ехали морем, какая жизнь в Астрахани. Одна бойкая старушка - зовут ее бабка Эмма - говорит какие-то добрые слова по-немецки, и Парижанка их переводит; другая что-то говорит по-грузински, и ее слова тоже переводит Парижанка; старушку азербайджанку мать и сама хорошо понимает, но и ее слова пытается перевести Парижанка. Она делает это шутя, весело, с удовольствием.
- О, какой здесь многоязычный двор! - удивляется моя бабушка. - Какую только не услышишь речь!
- У нас во дворе живет весь алфавит, от "а" до "я"! - смеется Парижанка.
- Как это понять? - спрашивает мать.
- А вот как: от азербайджанцев и до японцев! У нас сорок жильцов - двадцать три национальности! Армяне, грузины, греки, русские, украинцы, персы, - смеясь, перечисляет она, - поляки, немцы, латыши, таты - они же горские евреи, - просто евреи, китайцы, дагестанцы, туркмены…
Мать хватается за голову:
- Да ведь это Вавилон!
- Да, тут у нас иногда бывает и вавилонское столпотворение, это точно, - соглашается стоящая рядом старушка, сухонькая, чистенькая, с прижатыми к груди руками. Она мать бурового мастера Павлова, того самого, что принес нам табуретки. Зовут ее Ангелина Ивановна. - Вот приедут еще не то казанские, не то астраханские татары, тогда будет настоящий Вавилон!
- А может быть, у вас поселятся немцы-колонисты, - отвечает ей моя мать. - Ехали они вместе с нами. Откуда-то из-под Царицына, бегут от голода.
Ко мне подходят два мальчика и девочка. Они босые, черные от загара, в одних трусиках. Судя по их мокрым волосам, стоящим дыбом от соленой воды, они только что пришли с моря. Будь у девочки трусы тоже черные, то и ее можно было принять за мальчика. Но они у нее розовые. И еще - у нее девчоночьи большие синие глаза. А так - всем обликом она ничем не отличается от мальчишек. Такие же у нее выпирающие ключицы и худые мальчишеские плечи, и подстрижена "под мальчика". Ноги у нее, как и у мальчиков, исполосованы глубокими царапинами, а на левой руке химическим карандашом нарисован якорь, правда уже изрядно полинявший.
Мальчишка с черными бусинками глаз, с выгоревшим, почти белым чубом спрашивает у меня:
- Это правда, что вы два раза тонули в море?
- Нет, - отвечаю я. - Мы умирали от жажды. Не было пресной воды.
- А как же вы не умерли? - с удивлением спрашивает девочка-мальчик.
Я не знаю, что ответить, и пожимаю плечами:
- Так, взяли и не умерли.
- А ты хочешь с нами играть в лапту? - спрашивает второй мальчик. У него тоже разбойный вид и синяк под глазом.
- Давайте лучше в футбол! - говорит девочка-мальчик и дергает мальчишку с черными бусинками глаз за белый чуб.
Второй мальчишка дает ей сильного щелчка сзади и отбегает в сторону. Девочка-мальчик догоняет его и бьет ногой под зад.
Но на выручку приятелю бросается первый мальчишка, дает ей подзатыльник. Она оборачивается, дает ему сдачи, после чего бежит в конец балкона, за ней - мальчишки, за ними - я.
Уже внизу, во дворе, они мирятся, и мы начинаем играть в лапту. Но вскоре бросаем игру.
- Мы лучше сейчас тебе покажем наш двор, - говорит мальчишка с белым чубом. - Тебя как звать?
- Гарегин, - отвечаю я.
- А меня - Витя.
- А меня - Сашко! - говорит второй мальчишка, шмыгая носом.
- Но мы его зовем Топориком, - хмуро улыбаясь, говорит Виктор. - Не умеет плавать. Идет ко дну, как топор.
- А вот и научусь плавать! - задорно отвечает Сашко. - И получше вас!
- А это - наша Лара, - представляет девочку-мальчика Виктор, не обращая внимания на Топорика. - Наш лучший нападающий.
- И совсем не Лара, а Лариса! - протестует девочка-мальчик.
- К тому же тогда - и Пржиемская! - хохочет Топорик и обращается ко мне: - Сможешь выговорить: Пр-жи-ем-ская?
- А думаешь, твою заковыристую фамилию легче выговорить - Побегайло-Синегуб? Ха! - И Лариса кружится на одной ноге.
Виктор, оказывается, сын бурового мастера Павлова! Что мы соседи - это радует меня. А Лариса живет где-то в конце балкона. Матери у нее нет, а отец служит в таможне. У Топорика есть мать, но нет отца. Их квартира тоже где-то в конце балкона.
Обо всем этом я узнаю из первого же разговора с ними, направляясь к залитому водой подвалу, достопримечательности этого двора. Как и почему его залило - никто из моих новых товарищей не может объяснить. Знают лишь одно: случилось это несколько лет тому назад, в войну.
Я спускаюсь по лестнице вниз, смотрю в распахнутые подвальные двери. Черная вода. Гудят комары. Пахнет сыростью.
- И очень здесь глубоко? - спрашиваю я.
- Больше аршина. - Топорик шмыгает носом и, в свою очередь, спрашивает: - А в Волге ты ловил рыбу?
- Ловил, - говорю я.
- А правда, что там попадаются вот такие сазаны? - И он разводит руками, становясь на цыпочки.
- Правда, - отвечаю я. - И побольше ловил.
- Заливает! - смеется Виктор. - Таких больших сазанов и не бывает.
Знакомство с двором продолжается.
- Вот в первом этаже, - говорит Виктор, идя впереди, - до войны были всякие магазины. Винные, колбасные, мануфактурные, даже аптека. Сейчас в них, конечно, ни черта нет.
Его перебивает Лариса:
- Нет, есть! Там пустые бутылки, их можно достать и продать, получить денежки, купить халвы.
- А двери? Как открыть двери? - налетает на нее Топорик. - Ключи-то у Вартазара?
- Ну, ключи можно и самим подобрать, - равнодушно отвечает Лариса и по-мальчишески сплевывает сквозь зубы. - Мы с Федей лазили в прошлом году вон в тот магазин. Кроме бутылок там можно найти еще корешки от всяких квитанций. Вот такие большие! И разных цветов!
- Когда это вы лазили? - подозрительно покосившись на нее, спрашивает Виктор.
- Вот дурак! - говорит Лариса. И большие синие ее глаза вспыхивают лихорадочным огнем. - Ты же летом был в Георгиевске, гостил у своих родственничков.
- Гостил! - угрюмо передразнивает ее Виктор. - Я тебе дам шляться с Федькой!
- А ты мне ни отец, ни брат, ни сват! Тоже нашелся командир! - И она, положив руки на бедра, кружится на одной ноге.
- А в этих двух магазинах живут, ничего квартиры, - пытаясь погасить спор, говорит Топорик. - Вот эта - "императрицы Екатерины", матери Феди. Федю мы потом тебе покажем. Злой как черт и дерется всегда. Мы его зовем Грубая Сила. - Сашко поднимается на стоящий под окном топчан, покрытый какой-то дерюгой, заглядывает в щелочку в ставне и подмигивает мне: - Потом мы кое-что тебе и расскажем!.. А на этом топчане спит Федя.
Мы проходим мимо уборных с унылой очередью и поднимаемся на второй этаж.
Меня водят по флигелям дома. В одном - сапожная, в другом - мастерская китайских игрушек.
Над сапожной - еще надстройка, в одну комнату. Лариса ударом ноги распахивает дверь, кричит во всю глотку:
- Ничего не надо купить?
В пустой комнате у стены стоит тахта, покрытая рогожкой, на ней сидит человек. Это и есть японец. Перед ним на табуретке - небольшая коптилка. Наклонившись над пламенем, японец держит в зубах длинную металлическую трубку с утолщением на конце, что-то замешивает в ней и сильно втягивает в себя воздух. Мы вчетвером стоим на пороге и ждем, что он ответит. А он ничего не отвечает. Он сосет свою трубку, снова улыбается.
- Ничего не надо купить? - орет мальчик-девочка. - Хлеба? Папирос? Винограда?
Японец ничего ей не отвечает и, откинувшись к стене, сосет трубку и строит нам рожи.
Лариса с силой захлопывает дверь, и мы мимо флигелька поднимаемся на крышу, куда ведет широкая лестница.
- Почему этот японец молчит и улыбается? - спрашиваю я у Ларисы.
- А потому, что он с утра нажрался своего дурацкого опиума! - отвечает она, яростно жестикулируя. - А под вечер к нему придут три дурака, среди них один военный моряк, и он их будет учить английскому. Так и живет!
Но мы уже на крыше. Она большая и плоская, как стол. Покрыта асфальтом. На двух ее концах стоят футбольные штанги, за ними высятся крытые железом чердаки.
- Здесь мы играем в лапту и в футбол, - рассказывает Виктор.
- И в альчики, - добавляет Топорик.
- Альчики? - спрашиваю я.
- Ну, бабки! - отвечает раздраженно Лариса. - Не все ли равно, как их называть?.. А мяч лучше гонять днем. Вечером соберутся взрослые, и нас могут выставить.
- А вечерами, - рассказывает Виктор, - здесь играют в карты, пьют вино, приводят девочек…
Лариса отворачивается и говорит:
- Но спать все равно весь дом приходит сюда. Вот увидишь, как это интересно!
- Ну, конечно, не все, - возражает ей Виктор. - Кто боится воров, тот спит дома. Нерсесу Сумбатовичу или, скажем, нашему Философу никакая духота не страшна.
- Не спят на крыше только жильцы третьего этажа, - вступает в разговор Топорик. - У них и так высоко. И уличные балконы есть.
- А если дождик? - спрашиваю я.
Они вдруг втроем хохочут.
- В Баку - да дождик? Дождик здесь бывает только зимой, и то редко. А зимой и так все спят дома. Даже Грубая Сила! - говорит Виктор.
Интересно, что в этом доме почти у всех клички или прозвища.
Потом мне показывают чердаки. Лариса достает спрятанный в углу резиновый мяч, выбегает с криком на крышу, мы за ней, и начинаем гонять мяч. Виктор становится в воротах, Лариса - в защиту.
Мы с Топориком сильно бьем по воротам, даем "свечки", но мяч не падает на улицу. Удивительная крыша!
Позади нас раздается глухое рычание и ругань.
Я оборачиваюсь. В дверях чердака стоит долговязый парень, у него длинные обезьяньи руки; скорчив рожу, он потягивается.
- Черти, так и не дали поспать! Вот я вам еще поору! - грозит он нам.
- Грубая Сила, наш Федя, - ухмыльнувшись, говорит Лариса и с такой яростью ударяет в мяч, что чуть не валит им с ног Виктора.
А Федя, ругаясь, приближается к нам.
Он, видимо, года на два старше нас и на голову выше. Весь он какой-то костлявый и угловатый, с копной нечесаных волос на голове. Какая-то дурацкая ухмылка на губах. И руки, руки чуть ли не до самых колен!
Видя, что никто не испугался его угроз, Грубая Сила говорит:
- Ладно, пацаны, и ты, дура, - обращается он к Ларисе, - давайте поиграем. Условия такие: пропустите мяч - получите по "бамбушке", нет - получите по конфетке. - Он лезет в карман и показывает нам горсть конфет в цветистой обертке.
Вытянув вперед руки, мы вчетвером становимся в воротах.
Федя отмеряет одиннадцать шагов, долго целится и бьет пушечным ударом!
Хотя мы с вытянутыми руками бросаемся вперед, но мяч влетает в ворота.
Схватившись за бока, Федя хохочет до слез.
Виктор умоляюще просит:
- Только не очень сильно. - И покорно подставляет голову.
Согнув указательный палец, с каким-то вывертом Федя бьет Виктора по макушке. Это у него называется "высеканием искры".
Схватившись за голову, приседая, Виктор со стоном отбегает в сторону.
Зажмурив глаза, подставляет голову Топорик. Прикусив губу, Федя бьет. У Топорика брызжут слезы, но искр что-то не видно.
Федя подходит к Ларисе, но та фырчит, как кошка, и он испуганно отскакивает от нее.
- А это что за шпингалет? - вдруг, покосившись на меня, спрашивает Федя.
- Новенький… - отвечаю я каким-то писклявым голосом от страха. - Сегодня приехали…
Федя бьет ногой меня под зад, и я лечу на землю.
- Будем знакомы! - нагло смеется Грубая Сила и, сунув руки в карманы залатанных брюк, вихляющей походкой идет к лестнице.
Держась за голову, Виктор угрюмо становится в воротах и недобрым взглядом провожает Федю. Мы уже без прежнего азарта продолжаем игру. А вскоре спускаемся с крыши.
Придя домой, я узнаю, что приходила бабушкина богатая родственница - Лиза Балаян!.. Правда, ей некогда было посидеть у нас и поговорить с бабушкой, она куда-то очень спешила, и в комнату она не зашла, боясь запачкать платье, но, невзирая на это, все остались ею очень довольны! Она веселая и красивая женщина, вся в бриллиантах, обещала часто навещать бабушку.
- А мне она обещала хороший подарок. Угадай, Гарегин, что она может принести? - воркующим голосом спрашивает Маро, заглядывая мне в глаза. Иногда она может быть вот такой кроткой и ласковой.
- Тут и гадать нечего, - раздраженно отвечает ей мать. - Что можно дарить тринадцатилетней девчонке? Ситцу на платье или что-нибудь в этом роде. - И она уходит на балкон, сердито хлопнув дверью.
- Лучше б она догадалась оставить немного денег, - потирая руки и не смея поднять глаза, печально и виновато произносит бабушка. - Хоть бы на первое время.
- Нет! Вы ничего не понимаете! - мечтательно говорит Маро, не обращая на бабушкины слова никакого внимания. - Такая богатая женщина не может не принести что-нибудь необыкновенное. Правда, Гарегин? - снова воркует она и поправляет воротник моей рубахи.
Глава третья
ТОПОРИК, ЛАРИСА И ВИКТОР
- Новенький! - кричит с другого конца балкона Топорик, натягивая на себя рваную рубаху. - Хорошо тебе спалось в нашем доме?
- Хорошо! - отвечаю я.
- Правда, у нас хороший дом? - кричит он, идя ко мне. - Жаль только, что вы скоро уедете. А то бы мы дружили. И в школу ходили бы вместе. Это правда, что ты два класса кончил?
- Правда… Нам скорее надо уехать в деревню, - говорю я. - У нас дедушка больной.
Привалясь к перилам и закатывая рукава выше локтя, Топорик вдруг спрашивает:
- Ты собираешь какую-нибудь коллекцию?
- Коллекцию?.. А что такое коллекция?
Он сперва смотрит на меня с любопытством, не зная, шучу я или нет, потом - с сожалением, как на дикаря.
- Ну, не собираешь ли этикетки от винных бутылок?.. Обертки от конфет?.. Папиросные коробки?.. Спичечные коробки?.. Марки?.. Ну, бабочек хотя бы?..
- А зачем их собирать?
- Вот болван! - взрывается Сашко и чуть ли не кричит на весь двор: - Ведь надо ж что-нибудь собирать!
- А для чего? - не могу я понять.
Он задумывается, почесывая голову, потом еле слышно говорит:
- Чтобы не было скучно.
- А мне и так весело, - отвечаю я. - Ты, наверное, собираешь бабочек?
- Ну, еще этого не хватало! - морщит свой носик Топорик. - Я - филателист, собираю только марки. Можешь выговорить: филателист? Нет? Повторяй за мной: фи-ла-те-лист!
- Фи-ла-те-лист, - покорно повторяю я. - А Федя?
- Он у нас собирает песни. У него в тетрадке такие есть смешные! Обхохочешься! Потом еще он собирает монетки. У него есть даже одна золотая, персидская. Говорят, ей больше тысячи лет. Маленькая-маленькая и вот такая тонюсенькая! Грубая Сила ведь нумизмат, - ошарашивает он меня новым незнакомым словом и, довольный этим, весело шмыгает носом. - Ну-миз-мат! - по слогам повторяет Топорик. - Так называют тех, кто собирает монетки.
- А Лариса?
- Она киношница, - отвечает он с усмешкой. - собирает карточки кинозвезд и кадры из кинофильмов. Но альбомчик у нее совсем даже неплохой. Ты думаешь, достать ленту с Гарри Пилем или Вильямом Хартом так просто? Держи карман шире! Иной Харт стоит дороже даже "острова Борнео". Слышал про такую марку? Знаешь, где находится остров Борнео?
Мне стыдно признаться, что не знаю, и я спрашиваю:
- А Виктор? Он тоже что-нибудь собирает?
- Он у нас мастер на все руки, ему некогда заниматься коллекциями, - нараспев отвечает Топорик, пытаясь сесть на перила балкона, но я со страху хватаю его за рукав.
- Не бойся, - смеется он. - Я отчаянный! Ты думаешь, раз я не умею плавать, так и ничего не могу? - Он очень даже ловко садится на перила, подогнув под себя левую ногу, но не отрывает от пола правую, чтобы не потерять равновесия.
- Так вот мастер на все руки? - говорю я недоверчиво. - А может твой Виктор… фотографировать?
Топорик усмехается и снова смотрит на меня с сожалением, как на дикаря.
- Витя все умеет делать. Он все знает.
- Все, все, все?
- Все. Он может работать даже напильником и рубанком! Знаешь, что такое инструмент? Слесарный? Столярный? Знаешь? Ну, хорошо, - снисходительно говорит Топорик. - У него в кубрике есть даже верстак и небольшие тиски. Знаешь, что такое верстак, тиски? Знаешь? Скажи пожалуйста! А я думал, что ты болван болваном… Он как-то своей бабушке сделал табуретку, и ее не отличить было от настоящей. Он может сделать ключ к французскому замку. Может починить керосинку, у него есть даже паяльник. Знаешь, из чего он его сделал? Из медного пятака. Ведь это надо догадаться! Правда, здорово?
- Правда, - говорю я.
- Потом еще, - продолжает Топорик, прыгая с перил, - Виктор может рисовать масляными красками и фотографировать. У него есть и небольшой самодельный фотоаппарат. Потом снимемся все вместе? Только ему надо купить пластинки и бумагу, а то он не такой уж богатый… Ви-и-тя-я-я! - вдруг кричит Топорик на весь двор.
Виктор тотчас же показывается в окне с куском хлеба в руке.
- Ты знаешь, какой забавный наш новенький! - кричит Топорик. - Он ни черта не знает!
- Больно уж много ты знаешь, - хмуро отвечает Виктор. - Что ты кричишь?
- Потом покажем ему город? А то пойдет он куда-нибудь - и потеряется. Покажем?
- Ладно. Дай чаю попить. - Виктор скрывается в окне.
- Сыграем пока в "чижика"? - предлагает мне Топорик.
Мы спускаемся во двор. Из-под топчана, на котором, накрывшись дерюгой, спит Федя, он достает палку и "чижика", и только мы начинаем играть, Топорик говорит:
- А давай играть в другую игру: кто бросит палку дальше.
Он проводит черту, становится за нее, размахивается и бросает палку. Потом бросаю я. Моя летит дальше. Мы повторяем игру. И снова моя палка летит дальше.
- Знаешь, это неинтересная игра, - говорит Топорик. - Давай лучше пробежим на одной ножке. Кто дальше.
Но и здесь я обгоняю его. Тогда он хватает валяющийся у сорного ящика железный обруч и начинает гонять его по двору.
Обруч так грохочет по камням, что вскоре наверху все выбегают на балкон, и на голову Топорика сыплются тысячи проклятий.
- Топорик! - кричат сверху. - Смотри, утопим когда-нибудь в подвале!
Но он не слышит ни угроз, ни уговоров. Просыпается Грубая Сила. Непонимающе оглядывается по сторонам. Потом встает, подходит к Топорику. Удивительно, что тот никуда не убегает от него, а, наоборот, даже сам покорно подставляет голову под "бамбушки". И Федя приходит в отчаяние, с мольбой обращается к соседям, стоящим на балконе второго этажа:
- Ну, что мне делать с этим вундеркиндом?
- Убей его! - кричат сверху.
Топорик срывается с места, бежит к воротам. За ним бегу я. От Грубой Силы всего можно ждать!
В воротах нас встречают Виктор и Лариса. Они пропускают меня и Топорика на улицу и перед самым носом Феди захлопывают калитку.
Мы бежим на Барятинскую, скрываемся в первой попавшейся подворотне. Нет, Грубая Сила не преследует нас. Тогда мы выходим из нашего убежища. Сперва шагаем взад и вперед по Барятинской, потом поворачиваем на Ольгинскую, оттуда - на Кривую, обходим сад со странным названием Парапет и оказываемся на Коммунистической.
- Ну, как тебе нравится Баку? - спрашивает Топорик.