Воскресное утро выдалось яркое, чистое. Сопки над городом отсвечивали в лучах солнца, как груды старого золота. Прозрачный воздух ранней осени был свеж. А небо над землей - голубое, как море в тихий полдень. По Светланской в сторону цирка толпами шли люди. Прошли оркестранты, неся на плечах медные трубы. С крейсера "Аскольд" непрерывным потоком сходили на берег матросы.
На "Скором" было шумно. Вся команда собралась на юте. Там раздавались злобные выкрики и ругань. Внезапно шум смолк. Матросы ринулись к двери коридора, где стояли в пирамидах винтовки.
- Назад! - крикнул Антон Шаповал, заслонив собою дверь. - Никого не пущу!
Рядом с ним встали Решетников, Нашиванкин и Пойлов.
- Давай винтовки! - орал Суханов. - Нечего умничать! Не желаем идти безоружными под солдатские пули! С буржуями шутки плохи!
- Не мешай нам, - Ро́га схватил Шаповала за плечо, чтобы отодвинуть в сторону. - Пойдем с винтовками!
- Наз-на-чена мир-ная демонстрация! Никакой стрельбы в городе не должно быть, - отчеканивая каждое слово, твердо стоял на своем Шаповал.
- Казаки нас шашками исполосуют! - крикнул Ро́га.
- Не посмеют! - грозно ответил Антон Шаповал. - Кровопролития сегодня не должно быть. Главное - собраться вместе. Это будет проверкой наших сил. Враги напуганы и не посмеют начать первыми.
Я стал понимать, что Шаповал стремится стихийный поток повернуть в нужное ему русло. "Значит, все это неспроста. Это - не беспорядки, как привыкло считать начальство, а совсем другое…"
Шаповал настоял на своем. Четверо, обуздав ярость команды, повели всех на берег. На юте матросов остановил мичман Алсуфьев.
- А мне можно с вами? - обратился он к матросам.
- Эта дорога никому не заказана, - строго сказал Шаповал.
- Тогда я иду с вами, - решительно заявил мичман. - Алексей Петрович, я пойду вместе с матросами, - обратился ко мне Алсуфьев. - Возьмите, пожалуйста, кортик.
Он снял пояс и вместе с кортиком отдал мне. Покрывшееся красными пятнами лицо его выразило нерешительность.
- Я же вас не арестовал, Андрей Ильич, возьмите кортик обратно. Идите.
- Я хочу, чтобы меньше парадности было. Попроще…
- Да, да.
- Пусть идут матросы, Алексей Петрович, не привязывать же их к койкам, - оправдывался за них Алсуфьев. - Чем пьянствовать в кабаке, лучше так, организованно, всем вместе…
Ушли. Я почувствовал себя как хозяин, проводивший гостей. Стал обходить корабль. В кормовом кубрике - никого. В носовом - пусто. В котельном отделении я нашел троих. Они несли вахту. В камбузе Андрей Лавров, разжиревший кок с заплывшими глазками, прозванный матросами "тюленем", чистил картошку.
- Приготовьте вкусный обед, - сказал я коку, тяжело вздохнув. - Кашу пожирнее и борщ…
На верхней палубе я встретил Дормидонта Нашиванкина.
- А ты разве не ушел вместе со всеми? - спросил я.
- Ушел, да вернулся. Мичман Алсуфьев послал обратно на миноносец. Править службу. До его возвращения он назначил меня вахтенным начальником.
- Хорошо, Дормидонт. Правь службу, следи за порядком. На тебя я полагаюсь, как на себя.
Я вспомнил о мичмане Нироде.
"Заперся и сидит как сыч. Графская гордость не позволяет выйти. Или испугался матросов? Ну и пусть сидит. Молодец Алсуфьев! Только не натворили бы они чего-нибудь…"
- Вот что, Дормидонт, мичман Нирод заперся у себя и не желает выходить на волю. Так ты посматривай, как бы он пулю в рот не пустил. Ты ведь видал аристократов - они с причудами.
- Не пустит, ваше благородие. Он еще нас с вами переживет.
- А все же не мешает присмотреть…
По Светланской, со стороны Алеутской, во всю ширину улицы, как река в половодье, текли толпы людей. В утреннем воздухе звучали песни. Гремел оркестр.
- Что это за музыка, Дормидонт?
- Это - русская "Марсельеза", ваше благородие, - ответил Нашиванкин, внимательно прислушиваясь к звукам, лившимся сверху щедрым потоком.
- Кто же сочинил ее?
- Сами оркестранты и сочинили. Прежде эту песню распевали французы на баррикадах в Париже. Теперь ее переделали на русский лад. Все так же, только слова немного другие.
- Хорошо звучит, - заметил я.
- Хорошо, ваше благородие… в барабаны-то как лупят! А трубы - гудят.
- Гудят, Дормидонт.
- Люблю, когда весело. Люди дружно идут, и ни стражники, ни казаки их не разгоняют… В деревне, бывало, как колокола зазвонят, так мне весело становилось. Не потому, что в церковь идти нужно. Я редко и ходил-то в церковь. А потому, что у людей радостные лица. И мне любо это было…
- Ты оставайся на миноносце старшим, Дормидонт, - прервал я разговорившегося рулевого. - Я пойду в город, посмотрю, что там делается.
- Слушаюсь, Алексей Петрович… ваше благородие, - запутался Дормидонт. - Все будет в полной исправности.
Поднявшись на Светланскую, я зашагал чуть в стороне от демонстрантов. Людское море плескалось шумно и мирно, зажатое с двух сторон берегами белых домов. Качались на солнце белые матросские бескозырки, зеленели солдатские фуражки, желто и ало пестрели платки женщин. Шли празднично одетые мастеровые.
На углу Маньчжурской улицы я отошел в сторону. Колонна прошла мимо. Мое внимание привлек рыжеволосый священник с золотым крестом на груди. Это был протоиерей Морского собора Ремизов. Рыжие волосы соборного протоиерея бездымным костром горели на солнце. Ремизов до икоты тянул "Царю небесный". Полное лицо его было красно и кругло от натуги. Внезапно над ним взметнулось алое полотнище, качнулось - и вольной птицей поплыло над головами. На знамени большими белыми буквами слова: "Слава борцам за свободу".
Ремизов с широко открытым ртом в недоумении смотрит вверх. Он растерян, обескуражен. Матросы хохочут. Загорелое, словно вымазанное маслом, лицо Порфирия Ро́га блестит на солнце, округлилось от смеха, глаза - щелки. Он и Алексей Золотухин держат древки знамени. За ними шагают Чарошников, Пушкин, Решетников, Пойлов. Самый крайний, с бескозыркой в руке, - Антон Шаповал. Высокий гладкий лоб лоснится от пота. Шаповал серьезен и озабочен. Словно бы вся ответственность за это шумное сборище лежит на нем и только он один в ответе за все, что может произойти.
Разглядывая колонну демонстрантов, я заметил мичмана Алсуфьева. Нет, не его я искал в толпе.
Прошли студенты Восточного института. Среди них, совсем близко, я увидел Вику. Лицо ее сияло от счастливого возбуждения. Отсвечивали на солнце темные волосы. Простое лилово-серое платье аккуратно обтягивало невысокую стройную фигурку. В первый момент я хотел подойти к Вике, чтобы зашагать рядом с ней в общем людском потоке. Не хватило решимости…
Началась городская окраина. Я подумал, что демонстранты повернут обратно. Но колонна продолжала движение.
- Даешь гауптвахту! Освободим из-под ареста томящихся братьев!
- Да здравствует свобода! - раздались крики.
"Пошли громить гауптвахту".
У трактира я нанял извозчика и поехал обратно в город.
Усталый, проголодавшийся, возбужденный, мичман Алсуфьев вернулся к вечеру.
- Все обошлось благополучно, - сообщил он. - Правда, матросы пошумели немного у гауптвахты. Когда потребовали выпустить арестованных, комендантский адъютант поручик Верстовский выстроил во дворе караул и стал грозить расстрелом. Могли быть жертвы… Но приехал военный губернатор, генерал Флуг, и приказал выпустить всех. Матросы пытались качнуть генерала, но он уехал. Зато протоиерея Морского собора Ремизова качали долго, потом устроили ему морское крещение и чуть не утопили. Демонстранты хотели освободить политических из тюрьмы, да казаки загородили все улицы…
Алсуфьев вытер платком мокрый лоб и после небольшой паузы продолжал:
- А ведь невеста моя, Наташа, тоже была на демонстрации. И, оказывается, шла совсем близко от меня. Когда я зашел к ним, Наташи еще не было дома. Она пришла позже…
Ночью, лежа в постели, я перебирал в памяти события дня. "Невеста моя тоже была на демонстрации", - не выходило из головы. Скрытая гордость прозвучала в словах, сказанных мичманом. И я позавидовал его ясной, бездумной смелости и легкости, с какой он смотрел в завтрашний день.
7
В среду контр-адмирал Иессен назначил секретное совещание. Для меня оно было совсем некстати. Я мог не успеть на свидание с Викой. В белоколонном зале Морского штаба собралось человек тридцать командиров военных судов и сухопутных частей, расквартированных в крепости. Ждали командующего.
В высокие окна со стороны Адмиральской пристани били косые лучи солнца. Над Эгершельдом красным пламенем полыхало низкое зарево, охватывая скалистую землю и домики. По белым стенам зала пробегали розоватые тени.
Моряки, заняв три четверти помещения, сидели слева, сухопутные офицеры в серо-зеленых мундирах - справа, у затененной внутренней стены. Выделяясь среди остальных, картинно восседал командир канонерской лодки "Маньчжур", капитан первого ранга барон Раден, плотный сорокалетний мужчина с острым, выдвинутым вперед подбородком. Из-под стекол золотого пенсне остро поблескивали глаза, когда он поворачивал коротко остриженную голову. Возвышалась в кресле длинная, сгорбившаяся фигура командира "Бодрого", капитана второго ранга Куроша. Клином торчала его черная цыганская бородка. Смуглое испитое лицо его изрисовано вязью красно-синих жилок. Хищно посматривал Курош по сторонам черными, по-рысьи настороженными глазами.
В самом углу, в тени, устроился заведующий отрядом миноносцев капитан второго ранга Балк. Неподвижно покоилось в кресле его крупное, нескладное тело. Серое, невыразительное лицо иссечено множеством глубоких морщин. Длинные, с крупными ладонями руки тяжело и неудобно лежат на высоких коленях.
Назимов, Штер и незнакомый молодой подполковник сидели в первом ряду и о чем-то тихо беседовали. Я нашел незанятое кресло рядом с командиром "Тревожного" лейтенантом Оводовым. Я знал его еще гардемарином. Мы были с ним приятели.
- Как чувствуют себя жена и дочь, Николай Николаевич? - спросил я после приветствия.
- Привыкают, - с довольной улыбкой ответил Оводов. - Только жена вот никак не может освоиться со здешней жизнью, все питерскую вспоминает. А дочурка просто в восторге от моря, сопок, неба.
- Привыкнут, - вздохнул я, подумав о своем: "Через час Вика придет в сквер и будет ждать. За час совещание не кончится. Не дождется. Уйдет".
- Дочурка каждое утро просится ко мне на миноносец, - продолжал Оводов, - да все как-то не до нее…
- Господа офицеры! - раздался голос капитана первого ранга Радена.
В зал быстрым молодецким шагом входил военный губернатор Флуг в сопровождении адмирала Иессена. Генерал-губернатор и командующий сели за председательский стол. Моложавое лицо генерала с рыжеватыми бачками было озабоченно. Иезуитски скорбная маска командующего, обрамленная на висках завитками седых волос, непроницаема. Иессен походил на Победоносцева в картине Репина "Государственный совет". Волосы, поворот головы, вкрадчивый, насквозь проникающий взгляд - все, как у обер-прокурора Святейшего синода.
- Господа офицеры! - обратился к командирам Иессен. - Я собрал вас по чрезвычайно важному делу.
Тихий, без оттенка властности, голос адмирала звучал ровно, словно не желая оскорбить тишину зала, стиснутого белыми стенами.
- Факт самого совещания и все, что услышите здесь, должны содержаться в строжайшей тайне. - Иессен умолк, наклонил голову, обдумывая что-то.
- На флоте зреет мятеж! - неожиданно громко заговорил Иессен. - На военных судах и в частях орудуют агенты социалистов. Гарнизон крепости - накануне восстания, - голос Иессена звучал тревожно. - Настроение на кораблях и в полках - неблагонадежное. Нижние чины предъявляют коменданту через своих выборных неосуществимые требования… Опасное брожение в массе нижних чинов с каждым днем усиливается. На миноносце "Сердитый" вследствие скверной каши, поданной на обед, нижние чины выразили претензию. На "Бравом" имелся случай вооруженного нападения на офицера. На многих судах имели место отказы от заступления на вахту.
Тридцать второй полк два дня отказывался занимать караулы. Скоро некому станет нести охранную службу. - Иессен вздохнул. - Позорные беспорядки, коими в недавнем прошлом имели несчастье омрачить себя некоторые судовые команды, могут повториться…
Владивостокские агитаторы и тайные подстрекатели для достижения своих мятежных целей стараются воздействовать на возбужденные умы нижних чинов, и главным образом стремятся вызвать недовольство офицерами. Это происходит не стихийно. Нам доподлинно стало известно, что в городе действует тайное сообщество, именующее себя "Владивостокская военная организация". Цель тайного сообщества - изменить силою оружия установленный основными законами образ государственного правления.
От верных наших людей нам стало известно, что тайное сообщество имеет широко разветвленную сеть агентов на военных судах, в полках и близких к Владивостоку гарнизонах…
"Адмирал, а занимается шпионством, нанимает филеров на службу", - подумал я, испытывая брезгливость.
- …Агенты социалистов ведут преступную агитацию среди нижних чинов на судах и среди солдат. Если верить сведениям, дело идет к вооруженной междоусобице, к восстанию в крепости.
До сих пор я, как командующий, противодействие мятежному духу заключал только мерами внимательного присмотра, осторожности и такта. Я не сторонник преждевременного применения крайних мер. Но… наступает время, и нужен не калач, а кнут.
Некоторые меры я принял… Крейсеры "Россия", "Жемчуг" и "Терек" в случае восстания представили бы собой громадную разрушительную силу… Я отправил их в море.
Считаю долгом своим обязать вас, господа офицеры, с твердой верой исполнять свой долг в трудные для отечества дни. Необходимо в случае угрозы бунта снимать на ночь ударники от орудий. Замеченных в провокаторской агитации нижних чинов и мастеровых отправлять под охраной в крепость.
Во всех предприятиях надобно придерживаться осторожности, - голос адмирала стал еще тише, - стараться не вызывать недовольства… Разрешаю выдавать нижним чинам водку два раза в день. От этого они становятся не злыми…
"Иессен остается Иессеном, - усмехнулся я. - Чувство осторожности и расчета не покидает адмирала".
- Да сохранит бог государя нашего императора и род его на веки вечные, - закончил Иессен.
Из-за стола неслышно поднялся генерал Флуг. Зорко оглядел офицеров, по-барски небрежно уронил холеную белую руку и начал:
- Положение в крепости и гарнизонах Приморской области, на мой взгляд, серьезнее, чем обрисовал свиты его величества контр-адмирал Иессен. Брожение в войсках и на флоте принимает чрезвычайно опасный оборот. Наступает новая фаза массовых беспорядков в крае и губерниях Российской империи… Суть не в отказах заступать в караулы и на вахту и не в претензиях нижних чинов по поводу дурной каши, - жестко и звонко падали слова военного губернатора области. - Это лишь первые предупредительные вспышки вулкана, готового начать извержение. Пока это стихийный протест. - Отчеканивая каждое слово, Флуг продолжал: - Развращенные пропагандой, нижние чины не ждут, когда к ним придут организаторы бунтов. Они сами ищут себе руководителей. Связь между штатскими подстрекателями и нижними чинами на судах и в войсковых частях хорошо налажена…
Третьим жандармским отделением замечены и пресечены попытки судовых команд объединиться для совместного организованного выступления. Вот что докладывает по этому поводу жандармский подполковник Заворицкий.
Генерал взял со стола лист бумаги и, придерживая ее кончиками пальцев, принялся читать:
- "Негласным наблюдением установлено, что столовая на углу Светланской и Корейской улиц в доме Кунста служит местом революционных сборищ нижних чинов гарнизона. Пятого октября были задержаны мною и арестованы сорок семь нижних чинов и три штатских подстрекателя. Как выяснилось из допроса, на собрании обсуждался вопрос об организованном вооруженном выступлении…"
"У губернатора агентура поставлена на широкую ногу, - со злостью подумал я. - Скорей бы уж кончил…"
- …Несмотря на арест руководителя "Владивостокской военной организации" Шамизона и удачно проведенную подполковником Заворицким операцию, тайное сообщество существует. Оно действует. Наш человек близок к их руководству. С его помощью удалось напасть на явочную квартиру на мысе Чуркина. Он же навел на след еще двух руководителей организации. Один из них матрос. Его партийная кличка Товарищ Андрей. В последний раз видели его в Тридцать втором полку. Опасный агитатор проник в казарму под видом родственника одного солдата. След его затерялся у причала, где стоят миноносцы…
Я насторожился. "Не Антон ли Шаповал? Ведь он недавно отпрашивался к родственнику в Тридцать второй полк, а потом в Шестнадцатый. Слишком много родственников. Впрочем, все может быть. А Вика тоже с ними и работает против власти под их руководством, - прозвучало во мне неприятной тревогой. - Нужно предупредить ее. Через двадцать минут она явится в сквер… А вдруг ее арестуют… сегодня?"
- Несмотря на принятые меры, - продолжал Флуг, - подстрекателям удалось организовать демонстрацию. Мне пришлось выпустить с гауптвахты всех арестованных, чтобы ярость толпы не переросла в вооруженное восстание: палка в моих руках была гнилая, и махать ею было опасно.
Чтобы предотвратить опасность вооруженного междоусобия, я вызываю из Раздольного четыре эскадрона драгун и конный казачий полк.
Вам, господа офицеры, следует держать ухо востро. Если вспыхнет в крепости бунт, он должен быть подавлен со всей беспощадностью.
После этого адмирал Иессен предложил по старшинству командиров доложить о состоянии порядка на вверенных кораблях. Медленно, словно нехотя, поднялся капитан второго ранга Балк. Оперся рукой о кресло, склонил голову, обдумывая, с чего начать.