- Я приказываю прекратить беспорядки, пока не поздно. Обещаю всем вам прощение…
- Знаем таких, - ухмыльнулся стоявший позади меня рулевой Гвоздеев.
- А мы тебе сами сейчас концы наведем, - крикнул Решетников, медленно прижимая к плечу приклад винтовки.
Над водой раздался сухой короткий хлопок. Вслед грохотнули еще два выстрела. Эхо звучало долго. Решетников и незнакомый матрос били с колена, целясь. Иессен крикнул что-то и лег на дно катера. Матросы на "Скором" видели, что адмирал жив и даже не ранен, но стрелять перестали. Катер, набрав скорость, быстро удалялся.
Не успела улечься волна, поднятая его винтом, как на середине бухты, напротив Строительного порта, стал номерной миноносец. На его низкой мачте трепыхался брейд-вымпел заведующего отрядом. Капитан второго ранга Балк стоял на мостике с мегафоном в руке. Грузный, спокойный, уверенный в себе.
- Прекратить безобразия! - направив мегафон в сторону миноносцев, громким, командным голосом приказал Балк. - Наведите на мачтах порядок. Уберите красное.
- Ч-черт! Принесла же его нелегкая, - выругался Антон Шаповал, прибежав на бак, где стояли Решетников, Пушкин и Пойлов. Увидев номерной миноносец с наведенными орудиями, Шаповал перешел с "Бодрого" на "Скорый".
- Эй, на номерном! Вы слышите меня? - закричал Шаповал.
Оттуда не ответили.
- Товарищи! Комендоры! Уходите от орудий. Не мешайте святому делу, - сложив рупором руки, опять закричал Шаповал. - Не станем пятнать совесть пролитой братской кровью!
Комендоры на номерном стали отбегать от орудий. Некоторые уходили вниз. Балк грозно прикрикнул на них.
- По мостику номерного, огонь! - скомандовал Антон Шаповал.
Решетников, Пушкин, Золотухин, Пойлов да двое с чужих миноносцев стали стоя стрелять из винтовок. Я почувствовал тугие удары воздуха по лицу, ощутил кисло-едкий запах сгоревшего пороха.
Балк даже не сдвинулся с места, лишь поднял предостерегающе руку.
- Что вы делаете? - крикнул он удивленно. - Прекратите стрельбу!
Выстрелы звучали непрерывно. Казалось, где-то за сопкой чьи-то сильные руки мяли громадный лист жести. Черный мундир капитана второго ранга Балка о золотыми погонами был ненавистен восставшим матросам.
Упал командир миноносца. Унесли раненого вахтенного начальника. Балк не уходил. Он собрался что-то крикнуть, но лишь охнул, схватился за плечо и стал падать. Потом приподнялся, поднял руку. Вторая пуля уложила его.
На "Скором" гулко зазвенели звонки, отбивая боевую тревогу. Матросы на ходу надевали чистые тельняшки и бежали на боевые посты. Заработал снарядный элеватор. Хозяин трюмов Иван Пушкин побежал к носовой пушке. Помощник хозяина трюмных отсеков, щупленький, невзрачный Дмитрий Сивовал, странно подпрыгивая, бежал следом. Оба остановились между снарядным погребом и орудием, чтобы подносить снаряды. Хмуря в крутом изломе сросшиеся на переносице брови, Яков Пойлов скомандовал, махнув рукой в сторону штаба крепости.
Клацнул затвор, закрыв казенник. Ствол медленно поднялся.
Взволнованно-строгие лица комендоров выражали готовность сражаться. Было в этом что-то новое, не похожее на то, что приходилось мне видеть перед боем, во время минных атак и артиллерийских дуэлей с японцами.
"Но где же Вика? Что с ней?" - не переставала сверлить меня мысль.
На баке со скрежетом ползла вверх якорная цепь и черными клубами сваливалась в цепной ящик. Восставший корабль выбирал якорь. Работали оба котла. Из труб шел густой, бурый дым. С якорей снимались "Сердитый" и "Бодрый".
"Восставшим кораблям следовать за мной, - семафорил Иван Чарошников, - порядок строя: головным "Скорый", за ним "Сердитый", "Бодрый", "Тревожный", "Маньчжур".
Позывные миноносцев упали. Вместо них заполоскались флажные слова: "Курс - на выход из бухты; ход - девять узлов; огонь - по крепостным батареям; концевому - стрелять по штабу крепости".
Дормидонт Нашиванкин встал на рулевую вахту. Чуть сгорбившись, широко расставив ноги, стоял Дормидонт и, как полагалось рулевому, смотрел перед собой по курсу. На "Скором" действовали точно по Морскому уставу. План съемки с якоря, видимо, был разработан заранее. Я понял, что предстоит бой восставших миноносцев, зажатых в узкой бухте, против крепостной артиллерии и верных правительству судов.
"Неужто Вика останется на "Скором"? - с нарастающей тревогой думал я. - Что же мне делать?.."
"Скорый" отошел от стенки и, выйдя на середину Золотого Рога, дал орудийный залп. Снаряды разорвались во дворе генерал-губернаторского дома.
Следующим залпом снесло часть крыши у здания Морского штаба. Я заметил, как взрывом оторвало от земли молодое деревцо во дворе штаба и ударило им по окнам…
В кильватер "Скорому" вытягивались "Сердитый" и "Бодрый". Следом за ними снялся с якоря "Тревожный" с красным флагом на мачте. В углу мостика с низко опущенной головой стоял Николай Николаевич Оводов. На мостике было много матросов.
На Светланской драгуны теснили рабочих и матросов к зданию Сибирского флотского экипажа. Раздавалось гиканье конников. В ответ грохотали винтовочные выстрелы…
"Безупречному" в этот день полагалось грузиться углем. Вспомнив об этом, я приказал горнисту играть "Аврал". Не успели смолкнуть звуки горна, как на мостик взбежали четверо матросов и сами сыграли "Боевая тревога!". В это время другая группа расклепала якорную цепь. Меня оттеснили в сторону. Возмущенный их своеволием, я задыхался, не в силах выговорить ни слова. Они сдернули с мачты Андреевский флаг, подняли - красный.
- Уходите с корабля, ваше благородие, пока трап но убрали, - с клокочущей злостью прошипел мне на ухо рулевой Гвоздеев. - А то потом поздно будет. - Коричневые зрачки его помутнели, остановись на мне. - Или вам хочется рыб собою покормить? Не сове-ту-ем!
Он положил руки на рулевое колесо, отставил ногу. Не глядя на меня, но чувствуя, что я не собираюсь уходить, продолжал:
- Не с японцами, чай, воевать собрались. Из буржуев потроха выпускать идем, ваше благородие. Жарковато будет! И не ваше дело теперь толкаться на мостике, барин!
- Я не барин, - глухо возразил я. - И с корабля уйду последним.
- Посмотрим.
Заработал гребной винт. Взвихрив у стенки зеленопенную воду, "Безупречный" дал ход.
- Идите в каюту, ваше благородие, и не мешайте нам, - обернувшись ко мне, бросил Гвоздеев.
Тяжелым камнем перевернулись внутри боль, и обида, и оскорбленное командирское достоинство.
На верхней палубе, в машинно-котельном отделении и на мостике хозяевами были восставшие. Снарядный погреб, пирамиды с оружием захватили кондукторы с примкнувшей к ним частью нижних чинов. Во главе с Кузьмой Цукановым они охраняли двери и люки в нижнее помещение.
В это время "Тревожный" дал залп. Он шел с намерением выстроиться в кильватер "Бодрому". "Грозовой" пересек ему курс. С развернутыми в его сторону орудиями "Грозовой" шел к нему на сближение вплотную. Лейтенант Назимов своим миноносцем отсекал "Тревожный" от строя восставших кораблей, прижимал к противоположному берегу. Он стоял на мостике в напряженно-воинственной позе и, потрясая мегафоном, громко ругался.
- Спусти флаг, Оводов, - кричал он, - или я потоплю "Тревожный" вместе с твоими бунтовщиками!
Когда "Тревожный" ткнулся в стенку Угольной гавани, "Грозовой" отвернул и погнался за мной. Орудия "Грозового" были направлены в корму "Безупречному".
- Наведите порядок, лейтенант Евдокимов, - послышался голос Назимова.
"Выслуживается, а трусит, - подумал я, уловив в голосе нотки растерянности. - Крепостник! Застрелить готов отца родного, коли прикажут".
Гвоздеев положил руль лево на борт. От сильного толчка я чуть не упал за борт. Миноносец ударился форштевнем в край угольной площадки. Началась паника. Матросы стали прыгать на стенку. Из внутренних помещений хлынула наверх часть команды, не поддавшаяся восстанию. До них дошел слух, что "Безупречный" будет потоплен.
Я остался на мостике один. "Грозовой" лег на курс по направлению к канонерской лодке "Маньчжур". Канонерка стояла на якоре в горле бухты, у входа в Уссурийский залив, недалеко от угольной площадки. "Маньчжур" был самый сильный артиллерийский корабль на рейде. (Крейсер "Аскольд" все еще ремонтировался, и орудия его были разобраны.) Мое внимание привлекла канонерская лодка. На баке ее было черно от бушлатов. Матросы шумели, кричали, требовали. Несколько офицеров стояли напротив. Видимо, уговаривали. В шуме десятков голосов слов разобрать было невозможно.
На правом шкафуте внезапно появился капитан первого ранга Раден.
- Горнист! Играть "Тревогу"! - зычным голосом скомандовал он. - Караул, с ружьями на шканцы!
Из толпы выступило несколько матросов.
- Братцы! Не надо играть "Тревогу"! - закричали они. - Вашими руками драконы собираются нас расстреливать!
- Бей извергов! - раздался на канонерке громкий крик, похожий на вопль. - За борт их!
- Господа офицеры, к пулеметам! - невозмутимо командовал Раден.
Десятка два офицеров и кондукторов бросились к пулеметам. Из люка высунулся бородатый квартирмейстер с охапкой пулеметных лент.
- Зачем несешь ленты, сволочь? Назад! - раздался визгливый голос.
- Бей! Бросай за борт!
И черная масса бушлатов двинулась вслед за убегавшими офицерами. Те стали стрелять из револьверов. Несколько человек упало.
- Назад, ребята! Захватывай пушки! Поможем братьям с миноносцев!
- Сигнальщик! Давай красный флаг! - закричал матрос, пробегая мимо командира канонерской лодки.
Я видел, как матросы срывали флаги расцвечивания, поднятые по случаю памяти избавления царской семьи от угрожавшей опасности. Потом вдоль мачты поползло вверх большое ярко-красное полотнище.
Остальное произошло в несколько секунд. Флаг замер на половине пути. Пятеро офицеров, прибежав на мостик, в упор били из револьверов по столпившимся матросам. Черные бушлаты живой стеной стояли вокруг мачты, на которой слабо трепыхался лоскут алой материи. Когда у мачты не осталось ни одного матроса, флаг медленно, словно нехотя, пополз вниз и, сорванный чьей-то рукой, полетел за борт.
На лодке раздались винтовочные и револьверные выстрелы. Оттуда доносились крики ярости и стоны раненых. Командира на шкафуте не было. Я увидел его у носового орудия. Он спрятался от пуль за щитом. Хищно согнувшись и тщательно целясь, Раден стрелял из револьвера в пытавшихся приблизиться к пушке матросов. За ним стояли два мичмана и тоже стреляли…
"Скорый" с развевающимся на стеньге мачты алым полотнищем медленно шел на выход из бухты впереди двух миноносцев. Корпус его нервно содрогался от орудийных залпов. Снаряды разрывались на берегу. Нетронутая взрывами поверхность бухты отливала стальной синевой. Внезапно раздался мощный грохот. Охровый дым тяжелым облаком заколыхался у борта канонерской лодки "Маньчжур". Когда дым немного рассеялся, я увидел на верхней палубе лодки склонившихся у пушек офицеров. Они сами заряжали и стреляли. Кондукторы подносили снаряды. Матросов не было видно. Носовое орудие наводил командир лодки барон Раден. Он был ярко заметен в белом кителе. На плечах его золотом поблескивали погоны. Заряжали орудие два мичмана.
Справа и слева от "Скорого" поднялись фонтаны воды, ядовито-зеленые у основания, блестяще-белые вверху. Залп. Еще залп. Взорванные бело-зеленые водяные массы окатывают серые тела трех миноносцев. Их корпусы содрогаются и гудят, как гигантские камертоны…
"Маньчжур" орудийным огнем ударил в спину и сердце восстания. Рядом с ним стоят на якорях верные правительству "Статный" и "Смелый". К ним подошел "Грозовой" и отдал якорь. Выход из бухты закрыт. "Сердитый" и "Бодрый" поворачивают на обратный курс и идут к месту своей стоянки, к стенке Строительного порта. По вспененной снарядами прозрачно-зеленой воде идет "Скорый" еще несколько секунд том же курсом. Потом ложится, на циркуляцию. Теперь он остался один против трех миноносцев, канонерской лодки и верных правительству крепостных батарей. Отстреливаясь, "Скорый" шел в глубь бухты, в сторону Гнилого Угла, и громко завывал сиреной, словно звал кого-то на помощь. Желто-зелено-белые водяные холмы вставали по курсу, справа и слева. Осколки стальным дождем хлестали по корпусу и надстройке, сметали людей, стоявших у орудий. По бухте перекатывалось пенное кружево.
"Боже мой! Что делается!"
Во мне заклокотала ярость. В этом неравном поединке я видел убийство. Дух мой восстал в защиту людей, мечущихся но узкой бухте на железной коробке. И я невольно подумал о том, как ничтожен командир без судовой команды. Соблазн смять минной атакой строй верных правительству кораблей был велик. Но кому скомандовать на минный аппарат и орудия? Корабль пуст.
В Гнилом Углу рота солдат встретила "Скорый" ружейной стрельбой. Дав несколько залпов по развернутой в цепь роте лейтенанта Шишко, "Скорый" повернул на обратный курс. Он несся полным ходом, поднимая форштевнем серебристо-белый бурун. На корме его полыхало пламя, изнутри тяжелыми клубами валил желто-бурый дым. Пожар никто не тушил. На захламленной расстрелянными гильзами палубе валялись убитые, корчились раненые. Помочь им некому. Кто мог еще стоять, находились у орудий. Запомнилась напряженно наклонившаяся фигура Якова Пойлова, загонявшего снаряд в казенник. Он заряжал носовую пушку, наводил ее и стрелял. Пушкин и Сивовал, перешагивая через трупы погибших товарищей, подносили снаряды.
В это время на мостик поднялась Вика. Она огляделась, резко откинула голову. Прислонилась к обвесу, чтобы удобнее было стоять на ходу. Ни товарища Кости, ни Чарошникова рядом не было. Дормидонт, надвинув на брови бескозырку, сгорбившись, крутил рулевой штурвал. Вика, держась за поручень, шагнула к нему, чтобы сказать что-то. Хлесткий встречный ветер растрепал ее волосы. А в следующий миг фонтан воды, поднятый взрывом у борта, окатил мостик, злобно ударил в лицо Вике белыми брызгами. Она закрылась рукой, словно водяные брызги были страшнее осколков…
"Скорый" на этот раз проходил близко от "Безупречного". До последнего часа не забуду Вику, какой запомнилась она мне в этот миг. Вика же опять не заметила меня.
Мне почему-то вдруг вспомнился бьющийся о затонувшую баржу вельбот и - Вика на волоске от смерти. Тогда я испугался, что ее захлестнет громадный вал со страшной косматой гривой. Но Вике суждено было жить…
"Скорый" шел на отчаянный прорыв. "Маньчжур", "Грозовой", "Смелый" и "Статный" в упор били по восставшему миноносцу из пушек. На "Скорый" обрушивались водяные смерчи. Он качался, как раненый воин. Изрешеченные осколками, валились матросы. Раздавались стоны. Потом прозвучал оглушительный грохот. Изнутри, вслед за выброшенными выше клотика кусками труб, повалил пар. Взорвался котел. "Скорый" волчком закружился на месте. Несколько человек прыгнули за борт в кипящую от разрывов зеленовато-белую пену. Когда пар немного рассеялся, я увидел, что на мостике - ни души.
"Убили!" - тупая боль сдавила мне горло.
Еще одни снаряд рванул на корме. Подхлестнутый новым взрывом, "Скорый" вздрогнул и на точке завершенной циркуляции повернул на выход из бухты.
Без капитана, с опустевшей палубой, притихший и неуправляемый, шел на врагов мятежный корабль. Пушки его молчали, но на стеньге мачты по-прежнему развевался красный флаг. Оставалось каких-нибудь двести метров до "Грозового", когда еще один снаряд угодил в "Скорый" и разворотил ему корму. Миноносец дал крен и с заклиненным рулем повернул в сторону.
Через минуту "Скорый" с лязгом и грохотом выбросился на берег. Снаряды "Грозового" продолжали рваться, разметывая мешки, сложенные в бунты против агентства "Алмазов и К°". Над интендантским грузом поднялись клубы мучной пыли…
Я выбежал с корабля на стенку, отвязал шампуньку, привязанную к угольной барже. Со злобным отчаянием греб, направляясь к поврежденному миноносцу.
"Вынесу ее из пекла, уберегу от ареста, спасу, - стучало в крови, пульсировавшей бешеными толчками. - Никто не имеет права убить ее. Я пронесу ее мимо солдат и жандармов, и никто не посмеет остановить меня".
У лестницы напротив памятника Невельскому трое жандармов кололи штыками рабочего, лежавшего на земле. Двое матросов в окрашенных кровью тельняшках лежали ничком. Иван Чарошников отбивался прикладом от наседавших жандармов. Незнакомый мне матрос полулежа стрелял из нагана в солдат, катившихся сверху. Лицо его было в крови, левая рука болталась, как плеть. По рукаву белой голландки бежала алая струйка. Все это показалось ненастоящим.
На изуродованном миноносце было много убитых. Я бегом поднялся на мостик. Свесив ноги, неловко подобрав под себя голову, лежал товарищ Костя в изорванной осколками кожаной куртке. Он был мертв.
В левом углу, разметав влажные черные волосы, лежала Вика. Лоб и щеки ее были мертвенно-бледны, глаза открыты. Они утратили живую черноту, сухо и слабо блестели. Я с ужасом понял, что значили обескровленный цвет лица и безвольные припухшие губы.
- Прости меня, Вика, - опустившись рядом с ней на колени, прошептал я.
Вика шевельнула рукой, но продолжала смотреть вверх незнакомым, отсутствующим взглядом. Я прижал ее маленькую руку к своему лицу. Рука была теплая. Я заметил, что рукав платья влажен от крови. Из-под спины расползлась алая лужица.
- Ты слышишь меня? - громко, испугавшись звука собственного голоса, позвал я.
Пальцы Вики слабо разжались, рука упала. Глаза смотрели безучастно, с покорным, неживым выражением. Сухой блеск в них потух.
"Умерла", - навалилось на меня неумолимо тяжелое, страшное. Я закрыл глаза Вики, встал.
"Что делать? Оставаться ли здесь, вернуться на "Безупречный"?"
Не отрываясь, всматривался я в странно изменившиеся дорогие черты, когда чья-то рука опустилась мне на плечо.
- Вы арестованы, - сказал кто-то за спиной.
Я повернул голову. Передо мной стоял жандармский ротмистр с холеным лицом.
Когда мы сходили с корабля, все было кончено. У борта "Скорого" подпрыгивали на одном месте два жандарма. Они яростно втаптывали в землю лоскутки красного флага, сорванного с мачты. Перепачканные песком и грязью, клочья материи рдели кусками содранного мяса и, казалось, взывали о мщении.