Кто-то подскочил к нему, пытаясь помочь. Кто-то, спешившись, склонился над Алексеем, но тут откуда ни возьмись вылетела сотня казаков. Французы смялись, сгрудились, развернулись и помчались к роще. Их гнали, били и добивали, а после вдруг из рощи ударила картечь. Казаки рассыпались, стали охватывать веером батарею. Изрубили артиллеристов, испортили пушки, взорвали заряды. А когда вернулись на поле боя, Алексея найти не смогли.
Волох хмуро высказывал догадки:
- Захватили поручика или как?
Старый князь возражал:
- Которые захватили? Ишь, удирать взялись. Ищи, есаул. Найдешь - до государя дойду, а Георгия тебе обеспечу.
- Нешто в награде дело, ваша светлость? Алексей вам старший сын, а мне он - младший брат, уж не обессудьте. Коли, не дай бог, в плен попал - выручу. Заместо него к супостату пойду.
Неутешно… Но надежда жива. Кто-то из гусаров заметил перед схваткой среди дерев то ли мужиков из деревни, то ли ихних баб. Прятались за стволами, наблюдали. Может, кто из них и подобрал Алексея. Надо искать…
Жози-Луизе Бургонь от Ж.-О. Гранжье.
"Милая Жози! Спешу уведомить тебя, мой амур, что до сих пор жив и относительно здоров, несмотря на яростное старание мужиков русских и казаков. И до сих пор храню в душе своей твой незабвенный и очаровательный облик. Целую твои руки и все остальное твое, что позволишь отважному драгуну.
Войне не видно конца. Но, к сожалению, все больше за то, что конец этот будет гибелен и бесславен. Мы не знали, на что замахнулись. А теперь не знаем, как выбраться из этой дикой и негостеприимной страны. Нас ненавидят! И есть за что, коли мы берем по праву победителя все, что нам нужно. А нужно нам все! Мы бедствуем. Плохо питаемся, холодно спим, лошади наши получают очень скудно. Так что и не знаю: то ли мы на них, то ли они на нас. Грустно, моя резвая малышка. Посылаю тебе с оказией (наш славный аптекарь вскоре отправляется во Францию за всеми медикаментами - ибо их у нас совершенно не имеется) маленький подарок. Это колечко на цепочке я снял с груди поверженного мною русского офицера. Молодого и красивого врага.
Как это было? Мы со своей ротой охраняли в дремучем лесу застрявшую из-за нехватки лошадей батарею. Случился мимо нас русский конвой под охраной эскадрона гусар. Мы ударили на них. Сшибка была жестока…
Мой противник, замешкавшись, выручая товарища, попал, как жук на булавку, на мою пику. Удар был силен, удар сбил его с лошади. И как схватка несколько сместилась в сторону, я соскочил с коня, чтобы посмотреть, что сталось с офицером, с моим врагом. Жив ли? Не нужна ли ему помощь благородного воина?
Я наклонился над ним. Он был бездыханен. Расстегнув его доломан, я увидел в его груди нанесенную мною рану. Глубокое сожаление охватило меня. Но, милая Жози, на войне как на войне. Не ты - так тебя. Судьба к одним благосклонна, к другим беспощадна.
На шее его висел образок и вместе с ним, на серебряной цепочке, тоненькое колечко. Видимо, знак любви невесты или любовницы. Но как ему оно уже без надобности, я справедливо подумал, что это колечко как раз на один из твоих изящных пальчиков, кои я страстно (но мысленно, к сожалению) целую.
Тут же на груди его, совсем рядом со страшной раной, нашел я записную книгу и перелистал ее. Вовсе не от того, что часто в таких книжках имеют обыкновение хранить ассигнации. Но обнаружил там лишь несколько листов писем на французском языке и засохший листок с дерева клена. Тоже, видимо, памятный знак. Прочесть эти письма я не успел, поскольку из леса вдруг вывалилась толпа мужиков с вилами, и мне оставалось только вскочить на коня и вручить свою судьбу его резвости.
Записная книга осталась там же, на груди его. Я успел забрать только его седельные пистолеты, очень хорошей работы. И что удивительно - не французской, а русской. Оказывается, у них есть тоже мастера. И мастера весьма умелые. А конь его мне не дался.
Как бы то ни было, милая Жози, если я вернусь из этого страшного похода, то вернусь не с пустыми руками. Правда, с опустошенной душой…
Целую тебя всю, вдыхаю волшебный аромат твоей нежной шейки. Твой Жан-Огюст, преданный тебе и преданный судьбою.
Ж.-О. Гранжье".
Алексей набирался сил день ото дня. Порывался вернуться в полк. Параша удерживала его жаркой лаской, бабка - холодной строгостью.
- Слабой ты ишо, солдатик. Коня у тебя нет, а пешим далеко не уйдешь.
Стал выходить из дому, прогуливаться, укреплять слабые, ровно ватные ноги.
Дом бабки-ведуньи стоял одиноко в глухом лесу. Таком глухом, что по ночам слышался поодаль, но невдалеке, тоскливый волчий вой. Избушка неказиста, неошкурена. Крыта тесом, заросшим мхом и дурной травой. По кровле разбежались яркие, в белых крапинах, мухоморы; на коньке весь день сидел молчаливый нахохлившийся ворон в поседелых от старости или мудрых перьях.
- Заместо курицы он у бабки, - смеясь, говорила Параша. - Токо вот яйца не носит.
Иногда черный кот взбирался на крышу и садился рядом с вороном. Они хорошо ладили, друг дружку не обижали. "Колдовское гнездо", - думал Алексей. И не ошибался. Бабка ведала тайные лесные тропы, полезные травки, подкармливала, задабривая, корочкой хлеба лесного хозяина, а тот пособлял ей и обильной ягодой на болотах, и крепенькими как капустные кочерыжки белыми грибами, иной раз подбрасывал в неведомо откуда взявшийся силок крупного зайца, а то и глухаря либо тетерку.
Своего хозяйства у бабки не было; всего огорода - две грядки картошки да лучок с чесночком. Жила лесом, не бедовала.
- Как же я здесь очутился? - спросил ее Алексей.
- Да уж не своей ногой, вестимо. Парашка на себе принесла, в беспамятстве. - Бабка ловко и безболезненно меняла ему повязку на груди, причмокивая беззубым ртом - нравилось, как заживала глубокая рана. - А чо? Девка здоровая. У ей крепкие дети будут. Ты не зевай, солдатик.
Параша краснела, смущалась, но не отворачивалась. Смотрела на него ясными глазами. Алексей при этом забывал сердечную рану, что нанесла ему Мари своими "человеколюбием".
Как-то Параша взяла плетеную кошелку, позвала его в лес по грибы, силу нагуливать - так сказала. Лес был дикий, тропы в нем либо звериные, либо бабкины. Грибов осенних - великое множество. Как собак в мясном ряду, сказала Параша, неустанно наклоняясь и наполняя кошелку.
Алексей пытался ей помогать, но у него не очень ладилось, он к другой охоте привык: на лошади, по полям и перелескам, под заливистый лай гончаков и борзых, под трубный зов егерских рогов. И кстати вспомнилось, как батюшка наставлял: мол, для конника только одна охота есть верный способ достигнуть совершенства в верховой езде. Всякие неожиданности приучают держаться в седле пуще, чем в покойном кресле.
Грибы же Алексей сроду не собирал. И тут, бродя след в след за Парашей, без пользы шарил глазами в траве и палой листве. Заметил малый грибок в задорной крепкой шляпке, прошел мимо.
- Что ж ты, барин, - укорила Параша, - что же не взял-то?
- Так он маленький, - объяснил Алексей. - Что с него пользы?
- Так-то вот нельзя, нехорошо…
- А что так?
- Как вы не знаете, барин? Ежели заметил малый грибок взглядом, обязательно надо его взять - иначе не вырастет. Так-то вот и с девкой. Положил на нее глаз, то и бери разом, свежую. А то зачерствеет да зачахнет.
Намек? Тайное страдание? Желание стать ближе к нему? А что ему крепостная девка? Какое с ней будущее? Однако в сердце теплилась благодарность и за спасение, и за ее беззаветную любовь.
Эти мысли роились, мешались, разлетались и оставалась главная - вернуться в полк. Хуже нет пропасть без вести. И для товарищей, и для родни, а всего хуже - для себя самого.
- Эх, барин, не умеешь ты гриб брать. Тебе бы только саблю да коня.
Алексей полной грудью дышал лесной свежестью, прелью палого листа. И стал вдруг замечать, что к чистым лесным запахам назойливо мешается какая-то тухлая гниль. Параша тоже глубоко выдохнула и поморщилась.
- Что это? - спросил Алексей.
Она безразлично пожала плечами, переложила тяжелую кошелку из руки в руку.
- Француз тухнет. - Чуть повернула голову. - Вон, из-под того дуба тянет. Забрел небось да не выбрался.
- Постой здесь, - зачем-то сказал Алексей и зашагал к дубу.
Запах становился невыносимым, превращаясь в омерзительную вонь… Параша не ошиблась: под дубом, раскинув руки и ноги лежал труп француза кирасира. Алексей старался не вглядываться, но не мог не заметить его обезображенности тлением и диким зверьем.
Вдавливая в себя тошноту, задерживая дыхание, нагнулся, отведя глаза, подобрал уже тронутый ржавью пистолет, обрезал портупею с палашом и патронной сумкой. Вернулся на полянку, к Параше.
- И не брезгливо вам? - морщась, спросила она.
- Мне нельзя без оружия, - просто объяснил он. - Я - офицер. А нынче - война.
В небольшом бочажке отмыл трофеи, сильно вытер пучками травы.
- Разбогател? - неодобрительно встретила его бабка. - Коли найдет сюда дорогу француз, лучше бы тебе без сабли быть. Как мирному человеку. А то ведь к сосне поставят - и все мое леченье даром пройдет. Сколько на тебя извела.
- Зато больше болеть не буду, - мрачно отшутился Алексей.
Он разрядил пистолет, вычистил, снова зарядил, забив шомполом пулю. Палаш его руке был непривычен, ну да это все ж лучше, чем ничего.
- Где вам воевать, барин? - тоже сумрачно спросила Параша. - Давеча в лесу ровно ветром вас качало.
- Это от воздуха, - Алексей примерился к палашу, взмахнул раз-другой - ничего, рука, хоть и не очень послушна, но уже тверда.
Вечером, когда густо засинело небо, Алексей нащипал лучинок, бабка заправила светец, запалила огонек от печки. Села поближе к свету, стала разбирать на лавке пучки сушеных трав, перевязывать их ниточками, затейными узелками. Что-то шептала, нюхала, трясла головой. Параша, с котом на коленях, сидела возле оконца, считала на небе звезды.
Было тихо и снаружи и снутри, лес засыпал; где-то в углу скрипела мышь и недовольно попискивала.
Алексей вдруг уловил далекий, но быстро нарастающий конский скок. Бабка вскинула голову, прислушиваясь. Выдернула из светца лучины, сунула их в лохань, загасила. Алексей прикрыл пистолет рядном.
Но было уже поздно. За окном перетоптывался осаженный конь, раздался стук - сперва в оконницу, потом в дверь.
- Хозяева! - молодой свежий голос. - Живы?
- А ты кто такой, - спросила бабка через дверь.
- Путник. Дорогу на Горюново потерял.
- Ну, взойди. - Бабка сдвинула дубовый засов.
Вошел, наклоняясь в двери, тоненький, безусый и краснощекий улан с Георгием на груди, поздоровался, сел к столу, устало вытянув ноги.
- Молочка бы испить, - попросил.
- Было б молочко, - ответила старуха, - коли была бы коровка. Водицы испей. - Подала ковшик.
Улан высыпал из ташки на стол конфеты, баранки и сахар:
- Угощайтесь, хозяева.
Пил холодную воду глоточками, причмокивая конфету, поглядывая со вниманием на Алексея.
- Прошу простить, не вы ли князь Щербатов?
- К вашим услугам. С кем имею честь?
- Литовского полка корнет Александров. С донесением… Да вот заплутал… А вас уже отыскать не надеются. Батюшка ваш только со взводом рыщет. Вы сильно ранены были? - спросил с участием.
- Да. Вот спасибо бабушка выходила.
Параша, грызя баранку, не сводила с корнета внимательных глаз, чуть заметно улыбаясь.
- Я рад, что вы нашлись. Не будучи вам знакомым, много о вас слышал от товарищей. Особливо - от есаула Волоха.
Алексей промолчал.
- Доставлю донесение и вернусь за вами с заводным конем, - пообещал корнет, вставая. - Надо бы только дорожку на Горюново знать.
- Ночью не найдешь, собьешься, - сказала бабка. - Утром, чем свет, провожу.
- Да что уж там, - встряла Параша. - Я и сейчас провожу. Путь простой, не потеряется.
Странно, подумалось Алексею, добрая Параша торопится выпроводить из дома усталого путника, в ночь.
- Ну, иди, солдатик, сполняй свое дело, - согласилась бабка.
- Ждите, господин поручик, завтра к полудню.
Они вышли, и вскоре стих вдали мягкий топот копыт по лесной тропе.
- Что ж ты, Параша, - укорил ее Алексей, когда она вернулась, - так неласкова с офицером.
Параша прыснула в кулак:
- Кабы офицер! А то ведь - девка, переодевшись. - Наморщила лоб, раздумывая. - А, может, и баба. Да нет… кажись, под мужиком не была.
- Ты в своем уме? - не выдержал Алексей. - Какая девка? Какая баба?
- А то не видать! Я ее сразу распознала.
- Что ты там распознала?
- Румяная, голос звонкий. В поясе тонка, а в заду кругленька.
- Да много ли среди молодых мужчин таких-то? Тоненьких и кругленьких?
- Конфеты с собой возит. - Упрямилась Параша. - А сидела как?
- Как сидела?
- А так: коленки сжавши, по-бабьи. Ведь если офицер настоящий, то развалится, ноги раскорячит, а меж колен саблю ставит.
Алексей усмехнулся, но задумался. Вспомнил: бродил такой слушок, будто то ли среди гусар, то ли в уланах служит боевая девка. И вроде бы с Георгием за отвагу в бою.
А Параша его насмешила. Заревновала. Не хотела, чтобы в доме ночью еще одна девка была. Смешно и глупо…
Наутро Алексей собрался. Ну, это смешно сказать: ему, как нищему, только подпоясаться. Доломан его, залитый кровью, давно был Парашей вымыт и зашит красным лоскутком в виде сердечка; нашелся и кушак, за который вполне пристало заложить пистолет. Ну а палаш - что ж, можно при нужде и в руке донести.
Бабка в который раз осмотрела его зажившую рану, улыбнулась довольная, растянув вовсю беззубый рот.
- Ишо маненько поболит, а дале - токмо к непогоде мозжить станет. Но не опасайся - сто лет проживешь. Если в войну уцелеешь.
- Уцелеет, - уверенно сказала Параша. - Я за него молиться стану. И в церкви, и в дому. И во всякий час.
Алексей был искренне тронут.
- Не знаю, чем вас и отдарить-то. Ничего у меня не осталось. Да и было-то немного. У гусара всего серебра, что на нем, галунами, а в карманах оно не звенит. Так что получается - жизнь вы мне спасли, а благодарить вас нечем.
Бабка обнажила в улыбке пустые розовые десны.
- Ну, девку найдешь, чем порадовать. А что до меня… Сколько бы ты, солдатик, серебра мне подарил в меру жизни своей? В какое золото ты ее ценишь? То-то, не смущайся, ты ишо молод. Много тебе еще понять нужно. Мы тебе жизнь вернули, а ты наши жизни обороняй. Бездолит нас супостат нездешний. Парашку вон осиротили. Столько беды нанесли. Вот тебе и плата за спасенье. Бей его, сколько сможешь. Бога не бойся, он за нас стоит.
Алексей согласно кивал, а про себя думал: никогда он не забудет добра, ласки и участия, что сполна получил он от простых - проще не бывает - русских людей.
Похлебав бабкиного варева, Алексей прилег на лавку - все-таки слаб еще был, не набрал полную молодую силу. Задремал. Легкий сон вернул его в далекие годы… Густой вечер, в детской - сумрак, чуть теплится лампадка под образами. Нянька тихонько напевает ему колыбельную. И даже во сне Алексей дивится ее странным словам и незнакомому напеву.
… На море, на кияне,
На острове Буяне…
Туча в тучу ударит
Гром великий грянет…
Алексей очнулся. Параша сидела рядом, держа его руку, смотрела с большим вниманием на бабку, которая топталась возле печи, оборачивалась, кланялась, бормотала.
- Что с ней? - испуганно шепнул Алексей.
- Тихо лежи… Заговор творит…
- Какой еще заговор? - Алексей приподнял голову.
- От ружья и от ножа… Читают его, когда родной человек на войну идет.
… Дождь пойдет,
В ружье порох зальет,
Нож заржавеет…
Как от кочета нет яйца,
Так и у ружья нет стрельца…
Оборони раба Божиего Алексея,
Был бы цел и невредим,
Не убит, не поранен…
Отдан ключ под камень горюч…
Бабка повернулась, три раза дунула в печь, трижды сплюнула через плечо. Взяла со стола узелок с хлебушком и хлопнула дверью.
- Куда это она? - все больше дивился Алексей.
- Лесному хозяину дар понесла. Будет просить, чтобы укрыл тебя при нужде от неприятеля. А ты не смейся, Лёсик.
Алексей вздрогнул.
- Как ты меня назвала? И откуда взяла? Я бредил?
Параша улыбнулась:
- А вот угадала. Ты, барин, хоть и офицер, а ласковый. Прямо по своему имени.
Она встала, достала из-за образа Богоматери сверточек из алого лоскута, видать, из того же, что заплатку ему на мундир против сердца клала. Положила перед ним на стол.
- Вот… Лёсик, подобрала возле тебя, когда ты в поле убитый лежал.
Алексей развернул тряпочку - его записная книжка. С письмами Оленьки и Мари, с кленовым сухим листом. Ничего в голову не пришло, как спросить:
- Ты что, Параша, по-французски читаешь?
- Куда там. Грамоте едва знаю. А имя твое разобрала - оно по-нашему написано. Я и додумала, что твоя эта книжица, подобрала на память. А потом еще раз тебе в лицо глянула попрощаться, а ты глаза открыл… И простонал жалобно… Ровно больное дитё спросонок.
Алексею захотелось поцеловать ей руки.
- От любушки письма-то? Я, чай, красивая? В белом платье?
- От сестры, - легко солгал Алексей. Однако не получилось.
- Можа, и от сестры… Только рука-то разная.
- Ты умная, Параша. - Алексею тяжело было это говорить. - Ты должна понимать…
- А я и понимаю, - не дождалась окончательного слова, - понимаю, что дорожки у нас разные. Ты - барин, я - холопка. Как же иначе. Только вот сердце ума не слушает… Постой. - Параша приникла к окну. - Бабка так шумно не ходит. Слышишь?
Да, какой-то шум, голоса. Кажется, лошадиное ржание.
- Это за тобой, Лёсик, приехали. Стало быть, прощевайте, барин. Когда еще свидимся…
- Постой, - Алексей прислушался, уловил чужой говор. - Постой, не за мной едут. Не мои люди.
Параша быстро сообразила. Растворила дверцу в каморку за печью.
- Схоронись. Тихо сиди. Ровно мышка перед кошкой.
- Не пристало русскому офицеру от врага за печкой хорониться.
- Ишо повоюешь! Иди! Сама их встречу.
Почему Алексей ее послушался? Никто не скажет. Да вот не зря.
Говор, тележный скрип стали большим шумом, прямо под окном. Дверь распахнулась. Вошел гренадер - усатый, под потолок ростом. Глянул туда-сюда. Подошел к столу, сильно топая тяжелыми сапогами, сунул грязную руку в чугунок, вытащил вареную картофелину, засунул в рот, зажевал - заходили под носом усы.
Еще огляделся - нет ли какой поживы? Сказал: "О!", разглядев Парашу, шагнул к ней, грубо облапил, потянул к лавке. Но, Жан, это тебе не субтильные парижанки. Двинула локтем в похотливо осклабившуюся пасть, оттолкнула:
- Ах ты, гамно! - схватила от печи ухват и припечатала француза к стене, охватив рогачем шею.
Француз забился, как таракан под вилкой, вытянул неверной рукой палаш из ножен, стал махать, пытаясь достать Парашу, но черенок ухвата был длинен и прочен.