Алексей вылетел из каморки, вскинул пистолет и влепил из него пулю точно в лоб французу. Тот громоздко рухнул на пол, ноги его задергались. А в дверь уже вломился другой. Алексей, не мешкая, хватил его в висок пистолетной рукояткой, свалил под ноги. Выхватил из-под рядна палаш, выскочил на крыльцо, таща за собой Парашу.
На него бросились сразу трое - обтрепанные, обросшие, с худыми лицами и голодными глазами - дезертиры, самые опасные в схватке мерзавцы. Алексей рубился с ними, едва успевая отбивать чужие клинки непривычным к руке оружием, сзади его прикрывала Параша с ухватом.
- Беги! - крикнул Алексей. - Беги в лес! Я их придержу! Беги!
- Как не так! - Параша точно - будто чугун в печку метила - влепила рогачом в особо наседавшего разбойника. Тот отшатнулся, осел, едва шевеля разбитым ртом.
- Беги, Параша! - Алексей знакомым приемом выбил у одного саблю, а другого ударил в лицо медным эфесом палаша.
Из телеги, крытой красивым, в прожженных дырках, ковром, выскочили еще двое, с ружьями, взводя на бегу курки, выставив блестящие жала штыков.
От первого выстрела Алексей успел пригнуться, пуля ударила в дверь; у второго стрелка случилась осечка - Алексей отбил штык и вогнал лезвие палаша дезертиру в живот. Успел обернуться и отбить сабельный удар…
Работать палашом было трудно. Тяжел. Не повертишь кистью, гибко кидая клинок навстречу клинку. Палаш хорош, когда тяжело роняешь его сверху, с коня, да под его скок. Чужая сабля уже дважды задела его. Правую руку, повыше локтя, и немного левый бок.
Алексею казалось, что сшибка идет уже не первый день - устала рука, встречая и отбивая удары, устали глаза ловить хищный блеск стальных клинков, тяжко билось еще не окрепшее сердце.
- Все, барин Лёсик, - выдохнула Параша, отбрасывая обрубленный черенок ухвата. - Прощай, люба моя…
- А вот черта им! - в азарте крикнул Алексей. И тут же услышал в глубине леса знакомый дробный стук - скакали наверняка его бедовые гусары. А впереди - либо Буслай, либо Волох. А может, и рядом оба - стремя в стремя.
Мародеры живо покидались в телегу и помчались прочь. Вылетевший на поляну взвод мгновенно разделился. Одни кинулись вдогон французам, другие, впереди которых яростно скакал на Шермаке седовласый князь Щербатов и матерился, вовсю разиня рот, как крепостной сапожник, подлетели к избе. Гусары попадали с коней спелыми яблоками под злым осенним ветром.
- Этих чем же бить? - спросила растерянно Параша с деревянным обрубком в руках.
Алексей рассмеялся, воткнул палаш в источенное крыльцо, обнял ее, как боевого друга:
- Этих, Параша, не бить - их хлебом-солью встречать.
Отец подбежал, спотыкаясь от волнения, прижал Алексея к груди, глянул на Парашу.
- Ну и войско у тебя. Ну и девку ты приглядел. Как звать тебя, красавица? Дай поцелую.
- Я тебя, барин, тоже поцелую. - Параша перекинула обрубок из руки в руку. - А звать Парашей.
- Как? - изумился старый князь. - Сколько же вас на светлой Руси? Ну, Алексей, у нас с тобой это, видать, фамильное: крепостных девок ласкать и звать их всех Парашками. Буслай, видал такую красавицу?
- Видать-то видал, - Буслаев, румяный от бешеной скачки, подошел ближе, - но не целовал.
- Ты поосторожнее с ней, - предупредил его Алексей. - Она тут двух французов уложила. Тоже поцеловать мерялись.
Подлетел со своими Волох, спрыгнул с коня, маханул рукавом по окровавленному клинку, кинул саблю в ножны, подошел к Алексею. По всему видно - хотел его обнять, да не решался. Алексей сам шагнул к нему. Положил руку на плечо, просто спросил:
- Скучно без меня было?
- Не так чтобы особенно. - Волох виновато потупился. - Кашу хорошую варили, на сале. Да что в ней? В брюхо набьешь, а в сердце ничего не упало. Вина, ваше благородие, мало доставалось. А вот сейчас порубил эту сволочь в мелкую капусту, от всей души. А у них в телеге ну ни на капельку, чтобы поесть, одни бутылки. И два бочонка.
- Огорчился? - Алексей опять приобнял его одной рукой, он был ему рад. Как свету в окошке родного дома после долгого пути. - Плюнь и забудь.
- Я их забуду, когда на моей земле одни кости их останутся. Белые, обглоданные.
- Ты их не любишь?
- Ваше благородие, господин Алексей Петрович, как их любить? Они ить меня всего под корень срубили. И церква наши поганят, и девок малых сильничают. Кто их звал? Что им тут надобно? Я за вас-то сердцем маялся потому, что мы с вами против них…
Алексей отвернулся. Волох окровавленным рукавом отер слезу с грязной, заветренной щеки.
Подошел Буслаев, похлопывая плеткой по сапогу.
- Поручик, надо уходить, пора.
- Почему думаешь?
- Французы сами своих мародеров ловят. Могут нагрянуть.
- По коням! - прокричал отец с крыльца. В одной руке длинная шпага, другая рука занята отбивавшейся от нее Парашей. - Поручику - коня!
Волох скакнул в сторону, пробежался и подвел Алексею Шермака. Тот покивал головой, ударил ногой в землю, оскалился желтыми зубами в улыбке. Алексей прижался щекой к его морде, ощутил тепло и уютный запах.
- Лёсик! - метнулась от крыльца Параша.
- Сабли вон! - старик Щербатов уже крутил на месте своего коня, вертел блестящий клинок над головой. - Сабли к атаке!
Старый воин не ошибся - от поля, от дороги, развернуто к атаке, мчался отряд коников. Шли лавой, над головами сабли, вспыхивают и разносятся дымки из пистолетных стволов.
Алексей махнул рукой Параше, вскочил на обрадованного Шермака и помчался встречь противнику.
Стало шумно. Выстрелы, конский топот и ржание. Шермак нес Алексея в бой впереди отряда. Алексей приник к его шее, ощущая трепет расчесанной гривы, слушая сердцем конский храп, будто рычание жестокого зверя, что гонит алчно беззащитную добычу. Все забыто. Остался только необъяснимый азарт схватки. Кто, за что, да чем? Эти вопросы в бою совершенно лишние. Главное - кто кого. Ты или тебя…
Алексей щурился от бешеного встречного ветра, острым глазом выбирал первого для схватки. И все осталось сзади. Все двадцать лет. И впервые вдруг мелькнула в голове мысль: война - это бой. Но война - это полное одиночество. Ты идешь в атаку, рядом твои боевые товарищи. Где это все? Где твой отец со своей бесполезной в конной сшибке длинной шпагой? Где твоя матушка, взбалмошная, вся в легких мыслях - подольше сберечь красоту и молодость; веселая, добрая? Где воздушная Оленька, которая еще ничего не знает, но хочет знать слишком многое для своих лет? Где Мари, предавшая свою первую любовь и что-то еще, гораздо более ценное? Где Буслаев, азартно разинувший рот в неведомом крике, скачущий слева? Где Волох, почти касаясь стремени, зорко выбиравший опасного для Алексея противника? Их никого нет. Война - это бой, это боль раны, это потеря самых близких. Но это еще и одиночество. Каждый скачет навстречу своей судьбе. Бой общий, а смерть в бою у каждого своя. Один ее встречает, один перед ней падет навсегда.
И где сам Алексей? Неужели впереди отряда? А может, уже лежит в чистом поле, и верный конь склонил над ним голову, трогает теплыми губами холодеющий лоб. Вставай хозяин, хочет сказать он. Посмотри, какое ясное небо, какая вкусная роса на холодной мягкой траве. Как стрекочут вечные кузнечики и заливаются над нами беззаботные птахи.
Но сколько можно, забыв себя и всех на свете, мчаться навстречу неизбежной судьбе, встречь неизбежному концу?.. Всю жизнь, до последнего мгновенья. А когда оно придет - Бог весть…
А пока что Алексей, слившись в бешеной скачке со своим другом, летел, забыв обо всем, что ему дорого и что ему горько.
Навстречу ему, тоже выбрав его, мчался молодой француз, вытянув вперед руку с длинноствольным пистолетом. Алексей нес палаш, не поднимая, возле стремени, рассчитывая взметнуть в последний миг.
И миг настал. Француз выстрелил. За этот последний миг Шермак резко поднялся на дыбы и принял пулю в себя, заслонив от нее хозяина. Пал на всем скаку. Алексей перелетел через голову, вскочил, выронив палаш. Встал безоружный. Но Шермак, падая, довел дело до конца - конь француза споткнулся об него и тоже рухнул наземь. Француз упал удачно, сразу оказался на ногах и пошел навстречу. Алексей сделал шаг назад и услышал:
- Держи, князь!
Догоняя его, Буслаев бросил вперед свою саблю, она молнией сверкнула и точно легла рукоятью Алексею в ладонь. Не взмахивая, а продолжая ее полет, он обрушил клинок на каску француза. Клинок соскользнул. Француз вскрикнул, сорвал с шеи шарф и прижал его к тому месту, где только что было у него ухо. Поднял свободную руку и закричал по-русски: "Плен! Плен!".
Буслаев налетел на него, вырвал из руки пистолет, выдернув ногу из стремени, дал пинка.
- Волох! Возьми его!
Бой между тем затихал. Французов рассеяли и отогнали. Эскадрон, в походном строю, легкой рысью отправился в полк. Впереди гнали нескольких пленных, в том числе и безухого драгуна.
В селе их радостно встретил Давыдов, раскинул руки, увидав Алексея:
- Щербатой! Живой! Да ты не ранен ли?
- Сейчас слегка, а до того сильно.
- А что не весел? Зайди в избу! Вина, бродяги! Доктор! Посмотри-ка моего воина. Нежданно-негаданно воскресшего. Долго будет жить. Еще лучше воевать станет. Да вина же, черти усатые! Полковник, полную чару за сына!
Доктор Винер, седоусый немец, уложил Алексея на лавку и прежде всего осмотрел глубокую рану на груди, причмокивая в удовлетворении:
- Знатно! Знатно дырка заделана. Это кто же тебя, князь, пестовал?
- Старуха лесная. Ведьма.
- Оно и видно. На собаке так не заживает. Так, князь, а здесь у нас что?
Раненую руку он промыл и перевязал. Бок был просто оцарапан.
- До свадьбы заживет, как говаривала моя бабушка. Гроссмуттер.
- Да что ты не весел, Щербатой? - У Давыда сверкали довольством глаза - князь был мил ему своей отвагой.
- Он с милушкой расстался, - усмехнулся отец, со стуком поставив кружку на стол. - Ох, и ядрена девка! Зимнее яблочко!
- Шермак мой погиб, - сказал Алексей. - В свою грудь мою пулю принял.
- Да не горюй, князь. - Давыд протянул ему стакан. - Я за эту кампанию уже трех коней сменил. Дам тебе другого, есть у меня в заводе - горячий, крутой.
- Шермака не заменить.
- Да… - Давыдов вздохнул. - Гусару на войне добрый конь - и добрый брат, и боевой товарищ.
Старый князь покривился лицом, стал по сумрачной привычке править непослушный ус.
- Я ведь его еще стригунком выделил. Что ж теперь… - Тяжко вздохнул. - Война, Алексей, никого не жалеет.
Алексей взял стакан.
- Давыд… Этой бабке, что меня выходила, свечей бы, что ли, послать - что ж при лучине-то бедовать.
- Верно. - Старик Щербатов покрутил ус. - А Парашке - пряников да что-нито нарядное. Бусы там…
- Она меня с поля вынесла. Бусы… Дорого ты, батюшка, сына своего оценил.
- Ну-ну! - Щербатов подбоченился. - Отцу указывать? Полковнику?
Давыд расхохотался, блестя крепкими зубами.
У Алексея от вина немного зашумело и закружило в голове - отвычка сказалась да и слабость еще не совсем за воротами скрылась. Давыдов это заметил.
- Буслай, забирай поручика в свою избу. Она у тебя почище других будет. Отдохнуть ему надо.
В избе, где квартировал Буслаев, уже толково суетился Волох. Застелил лавку тулупом, покрыл его чистой попоной, что-то мягкое свернул в изголовье.
Алексей сел, расстегнулся, стал стягивать сапоги.
- Послушай, Буслаев, вот этот улан… Александров, кажется… Что про него скажешь?
- Да что сказать? - Буслаев сел рядом, хитро улыбнулся. Он в отряде всезнайка был. - Повеса. Но боец с отвагой. Рука, правда, слаба для рубки. Однако храбр до сумасбродства. Ходит в атаку с чужими эскадронами, что не должно делать. Бросается на выручку, когда его не просят. Рыдает над раненым конем. Вина не пьет, в карты не играет. Краснеет при каждом остром слове… Да что тебе интересно-то? - Буслаев явно ждал главного вопроса. - Что еще сказать? Любит бродить в одиночку в поле, коня купает и сам купается всякий раз далеко в стороне…
Алексей с наслаждением лег, вытянулся, кинул руки за голову.
- Да вот… какая-то догадка в голове беспокоит.
- Ну-ну. Ты смелее.
- Да не девица ли этот Александров? - брякнул Алексей, смутясь.
Буслаев захохотал, зашлепал ладонями по коленям.
- Не девица ли? - того не скажу, не знаю. А что не мужчина - уж точно!
- Да как же может такое быть?
- Да вот так. Сам государь, говорят, дозволил. И свое имя ей в фамилию дал. Из своей руки Георгия вручил.
- Может ли такое быть? Женщина на войне!
- Да и война не простая. А Парашу свою вспомни. Что с тобой плечом к плечу на крыльце рубилась. К тому добавлю: здесь вот село есть, запамятовал как называется… Старостиха одна, Василиса, кажется, отряд собрала, француза колотит без пощады.
- Так то простые крестьянки. А этот… эта Александров… Поди дворянка?
- Баба, - буркнул из своего угла Волох, - она в любом звании баба и есть. А уж коли ее что за сердце взяло, пошибче иного мужика бушует.
- А ты, князь, как догадался? Ножка маленькая, румянец?
- Да это не я, - усмехнулся Алексей. - Параша угадала. Да и выпроводила в ночь.
- Взревновала? - усмехнулся и Волох. - Не схотела, стало быть, делиться? А ты, Алексей Петрович, улану глянулся. Примчался в село, давай кричать и ногами топать. "Какие, - кричит, - вы товарищи, если ваш командир в лесу погибает!" Кричит: "Там мародеры-шаромыжники бродят. Меня два раза обстреляли! Кто со мной на выручку князя?" И саблей машет. Ну, перед нашим Давыдом не больно-то помашешь. Улана приструнил, а нас послал как раз в самое время.
Алексей сладко потянулся. Приятное чувство овладело им. Будто вернулся в родной отчий дом. Да где он, этот отчий дом? Кто в нем сейчас хозяином?
- А что за шаромыжники такие? - сквозь наступавшую дрему спросил Алексей.
- Мужики французов так прозвали, - объяснил Буслаев. - Мародеров. Они, как в лапы партизанам попадут, так тут же заискивают: "Мол, шер ами, шер ами, дорогой друг". Отсюда и шаромыжники.
В избе захолодало.
- Зима скоро, - задумчиво проговорил Волох. - Достанет она шаромыжников… Истопить, что ли? У меня там, в сенцах, соломка припасена.
- А больше ничего у тебя не припасено? - спросил Буслаев с надеждой.
- Так вы, ваше благородие, вон князя попытайте, - кивнул в сторону Алексея. - Лексей Петрович, ить я ваш погребец в целости сберег.
- Ну? - удивился Алексей, привставая. - И ни глотка не тронул?
- Как можно? - искренне обиделся Волох. - Без спросу Волох чужого и на щепотку не тронет. Но вот ежели со спросом… - И он выразительно шмыгнул носом. - Принесть? Так я мигом. Только печь растоплю. Холодная водка в тепле куда как лучше идет. У меня и картошечка вареная припасена. И курятины немножко. Да, кажись, и огурчик соленый гдей-то затерялся…
- Так что ж ты топчешься? - взревел Буслаев. - А ну - галопом марш-марш!
Зашумела в печи солома, загудело в трубе, звякнули серебряные стаканчики, стукнул в дверь полковник Щербатов, веселый, с красным носом.
- Ишь! А называется сын! Стол накрыт, а родной отец в обозе, на соломе ночует.
- Как раз за тобой послать Волоха хотел.
- Так и есть, господин полковник, - подтвердил Волох. - Их благородие собирался…
- Долго собирался, - буркнул полковник, утверждаясь за столом.
- От наших что-нибудь есть, батюшка? Как они?
Полковник помрачнел, пробурчал неразборчиво что-то про вздорных баб.
- В Калужском имении. Доехали споро. Самоваров и пуховиков дорогой не растеряли. Равно как и французских романов.
- Матушка здорова?
- Была здорова, как в ополченье меня провожала. Ругалась - поди как! Любому кучеру впору. - Отец отвел глаза, ожидая неприятного вопроса.
- Оленька? Резва?
- Чрез меру. Девице девятнадцатый пошел, а все скачет козой. Да с Машкой Гагариной все шу-шу да шу-шу. Так бы пугнул обеих! - Батюшка был почему-то непритворно зол. - Я этих Гагариных за стол сажал ради тебя только. Но, Алексей, не пара она тебе. Манерна, неискренна. В глаза смотрит, а у самой в глазах пусто. Неприступно. То водичка мутная, то льдинки острые.
- Батюшка, об этом разговор у нас с тобой не получится.
- Ишь ты! Я в этих делах поболе твоего знаю. - Отец явно недоговаривал, что знал. - Есаул Волох!
Волох с готовностью стукнул каблуками, любил старого князя. Как пьяница собутыльника.
- Слушаю, ваше сиятельство! Готов сполнять.
- Палатку мою знаешь? - Батюшка избегал стоять в избах, брезговал. С первой же оказией обзавелся палаткой.
- Как не знать?
- Небось уж шарил в ней?
- Как можно? Да и что там, простите, ваше превосходительство, у вас особенного нашаришь? Пара сапог, да и те дырявые.
- Алексей! Он у тебя дерзок.
- Не надо было, батюшка, - усмехнулся Алексей, - чаркой с ним делиться.
- Ты его поучи.
- Непременно.
- Так что стоишь, болван? - Отец опять взялся за Волоха. - Под койкой сундучок видал? Заглядывал в него?
- Никак нет, господин полковник. Токо обнюхивал.
- Чем пахнет?
- Стало быть, коньяк дух дает.
- Вот и тащи его сюда. Да живо! Как там у вас, казаков, - наметом!
Волох готовно выскочил за дверь, тут же всунул обратно голову.
- А сколь брать-то?
- Сколь унесешь. Да смотри, не разбей. Языком с дороги вылижешь.
- С нашим удовольствием.
- Пошел вон!
Старый князь стал объяснять Алексею:
- Это мы по случаю кибиточку одну отбили. Видать, маршальская. Ничего особого - духи да помады. Да коньяк. Но славный. Что у француза хорошо - так это коньяк.
- И женщины, - вставил Буслаев.
Отец сморщил гримасу. Казалось, сплюнет с досадой.
- Ты, корнет, еще молод. А я уж пожил! Да еще как! И скажу, что одну нашу Парашку на весь балет французский не сменю. - Похоже, старик был доволен, что ловко увел разговор от опасной стороны. Что-то его томило. Что-то знал, что сказать не хотел, но должен был сказать.
Вернулся Волох, прижимая к груди бутылки. Осторожно поставил по одной на стол.
- В атаку! Марш-марш! - скомандовал полковник.
Алексей не сводил с отца глаз. Худое предчувствие томило душу. Вышел на крыльцо. Вечер сгустился. Небо затянулось - не то близкой ночью, не то близкой зимой.
Стукнула сзади дверь - вышел следом отец, стал рядом, положил руку на плечо. Горячо задышал в шею.
- Не хотелось в такой день говорить тебе… Но и держать в себе уже мочи нет. Слушай, гусар. Мари Гагарина приютила француза. Спасла его от расправы. - Отец тяжело передохнул. - И бежала с ним. Сказывали: во Францию, либо в Италию. Машка - тьфу! Плюнуть хочется! А вот Ольке задам, как ворочусь. Пособница! Замуж отдам! За купца! И приданого не выделю. Так я сказал, Алеша?
Алексей помолчал. Он удивился, что такая горькая весть не очень-то и обидела его. Видать, закалилось сердце на войне. А, может, что и другое помогло справиться с бедой.
- Пойдем в избу, батюшка, холодно здесь.
Следующим днем Давыдов снаряжал обоз с трофеями и пленными. Их набралось до полутысячи. Буслаев подошел к Алексею.