- И то ваша правда. Да и мне воевать теперь уж так-то пристало.
- Ты теперь куда, Параша?
- Возвернусь в свое село, соберу баб в отряд: мужики-то наши по лесам хоронятся…
Да, было и такое. Прятались иные мужики по лесам, оставив избы и хозяйства на сбережение своим бабам и девкам. Те и берегли. Порой удавалось, да вот себя не всегда получалось уберечь от алчного и голодного до женского тела француза. Но тем злее и беспощаднее становились бабы. И вилами насквозь протыкали, и головы косами срезали ровно податливый травостой. Всяко бывало…
- Пошла я, - Параша с трудом подавила зевок, устала. - Чтой-то грусть налегла. Хорошо почивать вам, ваше благородие.
Несмотря на возникшую приязнь, расстались суховато. Будто недовольные друг другом.
Волох стянул с ног старого князя сапоги, тот улегся на кровать, покряхтел, раскурил трубку.
- Ну, Лешка, как мыслишь?
- Да просто, батюшка. Ежели Шульц все исполнит…
- А исполнит ли?
- Петр Алексеевич, - непрошено встрял совсем уж распустившийся Волох, - нешто вы не исполнили бы за жизнь его благородия вашего сынка?
- А вот и не знаю! - вспылил князь. - И что ты рыло свое чумазое всюду суешь! Сапоги вон который день не чищены! - Помолчал, отвлекшись. - И где ты водку воруешь?
- Ваше благородие, - обиделся Волох, - казак не ворует, казак берет.
- И где берет? - князь заинтересованно привстал. - Показал бы.
- Да где есть, там и берет.
- А где есть?
Алексей с улыбкой следил за развитием интересной темы. Догадывался, что и батюшка, и Волох клонят разговор в одну сторону. Словно два клена свои ветки под одним ветром.
- Много где, - туманно поясняет Волох, поднимая с земли сапоги князя. - А что сапоги такие, так вы дороги не разбираете. Нет, чтоб по сухому пройтить. Да об травку обтереть…
- Нет, Алешка! Ты слышишь, как он крутит? Отвечай прямо! Где водка есть?
- В разных местах. - Волох на всякий случай пятится ко входу.
- Далеко? - настаивал князь.
- Не шибко далеко.
- Понял, Алексей? - хохочет князь. - У него вся саква бутылками набита! Так, что ли, казак?
- Ну уж… вы уж… вся саква… - И твердо отвечает: - Никак нет, ваше благородие! Не вся, место еще есть.
- Неси!
- Ветрено больно, - опасается Волох. Полотнище палатки и впрямь дергает сухой осенний ветер.
- Нет, ты понимаешь, Алексей, - кипит самоваром князь, - он утаил от своих командиров добытое в бою! А сейчас еще боится, что его унесет ветром.
- Ну уж в бою, - улыбается Алексей. - Батюшка, у нас не об водке сейчас речь.
- Об водке никогда сказать не лишне. - Грозно взглянул на Волоха. - Ступай! И пустым не смей вернуться!
- А сапоги, ваше благородие?
- Об траву оботру! Пошел! - пересел к столику, поближе к сыну. - Так что там Шульц?
- Ежели Шульц все исполнит в точности, француз клюнет. Тем более, что шибко зол на казаков. - Алексей перевернул многострадальную карту, взял перо. - Здесь, на взгорочке, поставит орудия, все три, и начнет тупо бомбардировать "казачий бивак". Зарядов жалеть не станет. А потом бросит в атаку всю свою конницу.
- Сколько сабель у него?
- С разведки донесли - до батальона.
- Много, - вздохнул князь.
- Много, - согласился, нетерпеливо кивая, Алексей. - Но станет мало. Вот этот лужок перед рощей, он не лужок - болотце. Пеший пройдет, верховой увязнет.
- А как же вы проехали?
- Так поутру, батюшка, приморозило. Резервный полк как раз к полудню подойдет. Пока артиллерию развернет, в самый раз будет.
- Ну не больно-то, - старый князь скребет подбородок. - Как передние увязнут, задние опомнятся. - Ударил ладонью в стол. - Не перечь отцу!
- Не опомнятся, батюшка. Они широко пойдут, вразбежку, чтобы бивак охватить да поживиться. А мы со стороны дороги пехотой их отрежем - кого перебьем, кого захватим.
- Дельно, Алешка. Но не забывай: в бою, как ни планируй, всякие перемены не в лад случаются.
- Я в резерве Буслаев взвод буду держать.
- Удержишь ли? Горяч Буслай. И молодцы у него горячие.
- А вы ему, батюшка, от себя накажите. Он вас уважает.
- Уважает, - буркнул князь. - А должон бояться.
- Гусар никого не должен бояться, батюшка. Ни противника, ни командира.
- Ишь ты! - князь тронул непослушный ус. - Поумнел. Как повоевал под моей рукой, так и поумнел. Да где ж этот чертов Волох? Ни сапог от него не дождешься, ни водки.
Тут же вошел "чертов Волох", держа за руку крестьянскую девчонку лет пяти - в рванье, со спутанными в колтуны волосами, босую - ступни красные, вроде гусиных лап.
- Это что за чучело? - воззрился с изумлением князь. - Тебя, пропойца, за чем посылали? Кто такая?
- Так приблудимши. Девчонка, ваше благородие.
- Вижу, что не конь. Тебя как звать?
- Настея, - проговорила, робея, непослушными от холода губами.
- Чья ж будешь, Настея?
- А ничья, барин.
- Мамка твоя где?
- Нету мамки, побили.
- Кто побил?
- Солдаты.
- А папка что ж? - Князь заметно наливался гневом.
- Папку тож. - Девочка переминалась с ноги на ногу, поджимая то одну, то другую. Князь подхватил ее и посадил рядом с собой на койку. - Стали мамку забижать, папка их коромыслей, а они его саблями. Потом мамку забидели и тоже порубили. А я убегла.
- Не догнали?
- Не, я спряталась. А посля к баушке пошла, в Калиновку. Да заблудилася.
- Волох! Отведи девчонку к Александрову. Пусть они с Парашкой отмоют ее, накормят да оденут как-нито. Понял? А потом - в обоз, что ли?
- Слушаю, ваше благородие. В полном виде будет сполнено. - Он пропустил девочку вперед, откинул полог, обернулся: - А водка туточки, возля порога, на холодку. - Вздохнул чему-то.
- Видишь, Алешка, каков у нас враг? - Помолчал сурово, опять ус потрогал. - Завтра, поручик, не стремись пленных брать. Кормить их еще…
…К вечеру Параша привела девочку:
- Просилась доброго барина посмотреть.
- Ну и сама покажись, - усмехнулся князь. - Да и красавица вышла! Глядишь, скоро и сосватают.
Александров и Параша в две иглы обшили девочку. Сарафанчик, платочек, обувка нашлась - еще не очень по ноге, но уже и не босая. На спине, меж худеньких лопаток - тоненькая косичка с вплетенной ленточкой. И глазки уже совсем другие - не усталые и не испуганные. Бойкие даже.
- Тебе принесла, - она вложила в сухую ладонь старика Щербатова липкий леденец. - Гостинец.
- Ай спасибо, Анастасея! Чем же мне отдариться? У меня ведь, кроме сабли, и нет ничего.
- На лошадке покатай!
- Это дело, - похвалил Волох. - Пойдем, я тебя прокачу.
- Нет! - заупрямилась девочка. - Пусть меня вот этот барин покатает. - И указала пальчиком на корнета Александрова. - Ты усатый, с тобой страшно. А барин красивый, на барышню похож.
Корнет густо покраснел. Все посмеялись. Кто - весело, кто - хитро.
- Лучше всех я тебя покатаю, - ревниво сказала Параша. И быстро вывела девочку наружу.
Послышался конский топот и радостный визг.
- Пойду, догляжу, - сказал Волох. - Не сронила бы девчонку.
- Давай-ка, Лешка, и мы доглядим. - Князь, покряхтывая, натянул сапоги.
- Отдохнули бы. - Алексей взглянул в его посеревшее лицо. - Я бы с Буслаем съездил.
- Сам хочу съездить. У Буслая язык длинен, да глаз не зорок.
- Зато рука тверда, - заступился Алексей. И крикнул наружу, чтобы седлали лошадей ему и полковнику.
Дорогой ехали молча. Каждый свое думал. Поручик: как бы уговорить отца, чтобы отправился домой, не те годы уже для похода. Полковник: как бы уберечь сына от самой большой военной беды. Но оба знали: даст Бог, так и будут до победы воевать плечо к плечу, стремя в стремя.
Было тихо. Как бывает глухой осенней порой в предвечерье. Только позади потоптывали кони да раздавался редкий звяк - Заруцкой все-таки навязал свой полувзвод в охранение.
- Скучаешь по дому, Лешка? - тихо спросил князь, бросив поводья и раскуривая трубку.
- Не особо, батюшка. Матушку повидать хочется. Сестрицей полюбоваться.
- Скучать солдату непременно надо, - вздохнул князь. - Когда солдат домой рвется, он шибче врага бьет. Чтоб на пути к дому не стоял. - И вдруг: - Матушке твоей не больно-то сладко со мной жилось. Да и она ко мне - не с медом в чашке.
Алексей промолчал - негоже сыну родителей судить.
- А ближе ее, - вздохнул князь, - мне и нет никого. Любовниц много, а любовь одна.
Поднялись на взгорок - удачное место, чтобы с него обстрел вести. Главное, чтобы француз это понял. Ну и надежда, что Шульц подскажет.
Не спешиваясь, посмотрели на рощицу, за которой сейчас велась работа. Листва с берез уже облетела, но деревья стояли так густо, что лужайка за ними не просматривалась ничуть. Только вызывающе торчат за верхушками деревьев казацкие пики с флюгерами.
- Не слишком? - спросил старый князь. - Уж очень с наглостью стоят.
- Оно так и надо, господин полковник. Француз знает, что хозяева здесь - партизаны, они беспечны, особенно казаки. А пики казацкие для него, что сливки коту.
Резон в этом был. Французы казаков и люто ненавидели, и люто боялись. К тому же знали, что в казацких обозах и в мешках много хорошего добра имеется - золото, серебро и припас продовольственный.
Щербатов всмотрелся вдаль, правее болотца и рощицы.
- А что у тебя там шевелится?
- Зорок ты, батюшка. Там сухой ручеек тянется. Ребята его подкопают, и там утром стрелки залягут.
- Толково. Отрежут конницу и уничтожат. Сам придумал? То-то славно я тебя обучил делу воинскому. Глядишь - и отца превзойдешь.
- Да где уж! - улыбнулся в сторону Алексей.
- И то! Яйцам умнее курицы не бывать. Поехали домой. А то кабы водка не простудилась.
- Боюсь, она уже греется, - рассмеялся Алексей, - в брюхе у Волоха.
- Я его повешу!
Не повесил князь Волоха - утром с трудом поднялся; настиг его жестокий приступ подагры. Князь страшно ругался, Волох, наполнив водкой кружку, пихал в нее какую-то траву, настой делал. Немного отжав пучок обратно в кружку, наложил его князю на пальцы, обмотал ногу тряпкой.
- Ты чем бинтуешь? - бушевал князь. - Портянкой?
- Зачем портянкой? - не обижался Волох. - Полотенец это.
- Полотенец! Этим полотенецем коню под хвостом подмывать впору.
Волох, не слушая, натянул ему на ногу нескладный и громоздкий суконный чулок.
Князь встал: левая нога в сапоге, правая - вроде как в бесформенном валенке.
- Ну дурак - так дурак! Чтоб я такой чучелой боем командовал? Снимай разом, надевай сапог.
Волох не дрогнул.
- Лексей Петрович скомандуют. А ваше благородие будут подсказывать. Вот так-то мой батя однова…
- Знаю! - оборвал его князь. - Твой батя однова горилку дует и детей строгает. Дураков вроде тебя.
- Зачем только дураков? - Волох, будто не слушая, оглядывал правую ногу князя, примериваясь - не обмотать бы еще чулок поверх тесемкой, на манер онучи. - У него и умные выходили. Старший брат, к примеру, в офицеры вышел. И высочайшим повелением в дворяне произведен.
- Алешка! - рявкнул князь. - Ты его слышишь? Нашел, каналья, с кем меня ровнять. Что у тебя там в кружке осталось? Ну-ка, дай сюда.
- Невозможно, ваше благородие. Это не пьется, отрава в ней собралась.
- Да? - недоверчиво переспросил князь. - А не отрава, поди, осталась?
- Будет, - пообещал Волох, приближаясь с тесемкой. - Ввечеру. Ножку позвольте, обмотать. Неровен чулок потеряете.
- Шею себе обмотай! - рявкнул князь и, сунув в карман зрительную трубку, припадая на больную ногу, вышел из палатки. - Шибеник!
"Шибеник" (то бишь висельник) глянул ему вслед и осушил кружку с "отравой".
Стоявшие в строю гусары при виде князя, как один, не улыбнулись. Снизу смешон, да сверху грозен. Смотрели не усмешливо, а сочувственно и уважительно. Что за зверь такой - подагра - никто и не слыхал: барская болезнь, но при видимости, как морщится лицо князя от сдерживаемой боли, жалели его от души. Особенно, когда полковник сделал попытку сесть в седло.
- А вот мой батя, как поранили… - завел было Волох, пытаясь помочь.
- Уйди! - рявкнул князь. Сунул левую ногу в стремя, лег грудью на холку лошади, рванулся вверх. Сел, выпрямился - и уже не узнать его!
Приосанился, тронул ус, горделиво огляделся, подозвал Волоха, нагнулся, что-то шепнул ему в ухо.
- Как есть, ваше благородие.
Тронулись колонной, замыкало которую небольшое орудие, взятое на всякий случай. Волох почему-то держался не рядом с князем, а прилепился к Алексею.
- Что тебе князь сказал? - спросил тот Волоха.
- Пустяковину, господин поручик. Иди, мол, к своему бате.
- Точно - к бате? - усмехнулся Алексей. - Не к матери?
- Не очень разобрал, ваше благородие. Горячо было сказано.
- А что за травку ты в водке мыл?
- Мыл… Вы сказали… Не мыл - настойку делал. А травка-то? Кабы самому знать, Лексей Петрович. Дернул клок, что под руку подвернулся.
- А если хуже станет?
Волох изумился, с детской искренностью.
- От водки? Лексей Петрович, водка ото всякой хвори. И снутри, и снаружи помогает. Снутри согреет, снаружи сгладит.
- От всякой ли? - хмуро вырвалось у Алексея.
Волох коротко взглянул ему в лицо. Весомо проговорил:
- От меры зависит. От иной хвори и чарки хватит, а от иной и ведром не откупишься. - И опять коротко взглянул на Алексея.
Слева от взгорка, с полверсты отступя от дороги, начинался заповедный лес. На краю его ютилась когда-то деревенька; нынче ее нет, только осталась не до конца разваленная часовенка. Возле нее и составился партизанский штаб во главе с полковником Щербатовым. Заруцкой, два ординарца и пятеро лихих гусар охранения. Да орудийный расчет, закативший пушку за дырявую, почти обрушенную стену. Там же привязали лошадей.
Старый князь остался в седле - стоять он не мог, сидеть на бревнышке тоже было неудобно, и больно ногу. А в седле - ровно младенцу в люльке.
Полковник приложил трубку к глазу, повел ее слева направо. Диспозицию изучая. За рощицей лениво закурились дымки - "казаки кулеш варят". Видно еще, как от засадного места коноводы уводят лошадей в лес, а вдоль бывшего ручейка разбегаются люди, ложатся и исчезают. Только над свежей траншеей нет-нет да пыхнет дымок от трубки, чуть видный в чистом осеннем воздухе. Где хоронится Буслай со своими, где Алешка? - не видно и недогадливо. Пусто и тихо. Лишь от казацкого "бивака" донесет порой ленивый стук топора да обрывок озорной песни.
Князь сунул трубку в карман, достал фляжку, сделал добрый глоток.
- И где теперь Волох? Где его черти носят?
Заруцкой усмехнулся, по-княжески тронул ус.
- Волоха, ваша светлость, если что, и черти с фонарями не отыщут.
День между тем разгорался. Теплело. Солнце уже высоко взобралось. Не по-летнему, но тоже хорошо, в полнеба. Издалека донесло слабый, быстро заглохший петушиный крик.
Князь сердито покачал головой.
- Вот и Волох отыскался. Не иначе - охотится. Вернется - вздую.
- Отбрешется, ваша светлость. Соврет, что его в лоб ядром ударило и он в беспамятстве с дороги сбился.
Князь устал. Биться в поле много легче, чем ждать. "Война кончится, - думал князь, - Лешку женю. На хорошей. Может, внучат дождусь. Бабка ихняя остепенится, нянчить станет. Ольку - французскую неглиже - замуж не отдам, пущай в девках старится. От баб да от девок одна лихость в жизни случается. Жалеть их надо". - Такая непоследовательность в мыслях старика просто определялась. Совсем не о том ему думалось. - "Мне б дознаться, кто ж такой на полный полк неполный батальон послал? Ведь на погибель. Дознаюсь - вздую".
- Ваше благородие! Пылят!
- Что? - очнулся полковник.
- Пылят, ваше благородие! Дозорные скачут! Знать, неприятель близко.
- Оно и славно! - взбодрился князь. - Хуже нет, когда гость запаздывает.
По дороге, нещадно понужая коней, мчались двое всадников. Пыль за ними, высоко не поднимаясь, стелилась низко и ровно, не торопясь ложиться на место. Заруцкой вылетел на дорогу, заворотил всадников к часовне. Осадили, спрыгнули на землю. Гусары сразу приняли взмыленных лошадей, принялись водить в поводу, чтобы остыли.
- Идут, ваше благородие!
- Много?
- Не считали. Однако на всех хватит.
Другой, отламывая сбившуюся шпору, добавил:
- Генерал с ними. Оченно важный. Карета богатая, шестериком, с конвоем кирасир.
- Орудия?
- Как и говорено - три пушки.
- Славно! Корнет, давайте сигнал!
Заруцкой отошел в сторону и выстрелил из пистолета в воздух. Спустя малое время из рощицы вышел человек, поднял руку. Из ствола его пистолета пыхнуло дымком, погодя чуть донесся звук выстрела.
- Что ж, - сказал полковник. - Встречаем.
За рощей гуще заклубились дымы костров. Даже казалось, что потянуло оттуда запашком пригоревшей каши.
Укрылись за часовней, всматривались вдаль, за взгорок. Показалась колонна. В авангарде - конные, следом тяжело груженные фуры, опять кирасиры, большая карета - возле нее бегут две борзых; орудия со всем припасом, наконец, пехота, над которой мерно покачивались и сверкали штыки.
- Идут, - процедил сквозь усы полковник и смачно выругался.
- Идут и идут, - проговорил Заруцкой. - Эвон уже где, а конца не видно.
- Боязно атаковать, поручик?
- Никак нет, господин полковник. Атаковать не боязно, боязно баталию проиграть.
Полковник опять выругался в том смысле, что не видать супостату победы. Гусары позади него одобрительно посмеялись: мол, ловок командир на едкое слово.
А колонна шла и шла.
- Ваше благородие, - с беспокойством проговорил Заруцкой, - нешто не исполнил наказа сволочь Шульц?
- А вот сейчас и узнаем. Смотри, поручик.
Колонна замедлила ход, растеклась вширь, на взгорок въехали орудия.
- Пошло дело.
В самом деле, пошло. Канониры, заворачивали лошадей, снимали пушки с передков, устанавливали. Все делали сноровисто, умело, быстро.
- Свежий полк, - заметил полковник. - Стойко будет биться. Что, поручик, может, не станем нападать, а? Кто ж знал, что он такой силой идет?
- Кто-то знал, - вздохнул Заруцкой. - А пропустить врага нам не годится. - Заруцкой после войны хорошо жить собирался, а на войне, коли надо, жизнь отдаст.
- Тож и я полагаю. Честь свою на жизнь менять не пристало.
Французы открыли огонь. Первые ядра упали с недолетом, на болотистый лужок, взметнув черные фонтаны то ли земли, то ли жидкой грязи. Второй залп ушел за рощу, перемахнув "бивак". Третий упал точно. Летней грозой раскатилась канонада. Щедро жгли порох французы. Взгорок густо окутался белым дымом; озарялся вспышками огня при выстрелах. За рощей падали ядра, сметая пики, визжала картечь. Там тоже уже что-то дымилось и клубилось. Поднялась над ней туча всполошенных ворон. Стая кружила, сметалась словно ветром черным облаком в сторону, но не уходила вовсе в леса. Умная птица знала - после такого грохота и дыма останется много поживы, не на один день.