Не дожидаясь Софию, занятую разводом с мужем, Потоцкий в июле 1793 года сел в Петербурге на судно, отправлявшееся в Любек. Оттуда переехал в Гамбург, где прожил потом целых два года. Он вел спокойную и беззаботную жизнь, в то время как на его родине разворачивались драматические события - восстание 1794 года и последовавший за ним третий раздел Польши. Юзефина Потоцкая считала этот отъезд делом рук Софии, ни о чем так не помышлявшей, как развести ее с мужем. "Не думаю, однако, - писала Юзефина, - чтобы он всерьез этого желал; почтительный человек, отец 11 детей, достигший 43 лет, может развлекаться, но ни сходить с ума, ни быть обманщиком и разведенным ему не пристало…" Юзефина явно недооценивала Софию.
Месяца через полтора после отъезда Потоцкого в Гамбург приехала и София. Развода с мужем ей добиться не удалось. Тогда Потоцкий через своего человека связался с Виттом, пытаясь склонить его дать согласие на развод за соответствующее вознаграждение. По поведению Витта можно было понять, что он не прочь принять предложение, но все дело в размере "компенсации".
В Гамбурге летом 1794 года у Софии родился второй сын, Николай. Возможно, это был ребенок не от Потоцкого, а плод какого-то очередного мимолетного ее романа. К слову сказать, у Потоцкого было немало и других поводов, чтобы ревновать свою возлюбленную.
Здесь, в Гамбурге, его застало известие о казни в Варшаве во время восстания многих своих сподвижников. Но еще более потрясло сообщение, касавшееся его самого, когда он узнал, что на родине заочно приговорен к смертной казни как один из наиболее ненавистных народу творцов Тарговицкой конфедерации. В конце сентября 1794 года варшавяне повесили на виселице портреты Браницкого, Ржевуского и Потоцкого. Спесивый магнат, до смерти перепуганный, призывал Петербург сурово покарать бунтовщиков, посмевших опоганить его имя. В письме к "ясновельможной императрице" Екатерине II он заявлял, что с Польшей, осмелившейся поднять против русских оружие и вешающей своих отечественных магнатов, славу и гордость Речи Посполитой, ему не по пути. Он считает себя русским, писал он, и с этой минуты у него нет другой родины, кроме Российской империи. Заверяя в преданности, он просил разрешить ему носить мундир российской армии (вскоре ему было присвоено звание генерал-аншефа).
Неизвестно, как София восприняла известие о происходящих в Польше событиях. В частности, о том, что на Краковском предместье и на Сенаторской улице в Варшаве были повешены многие ее знакомые. Не знаем и о том, дрогнуло ли ее сердце, когда пришло сообщение, что повстанческая пуля настигла в те дни и Кароля Боскамп-Лясопольского.
В мае 1795 года Потоцкий решился поселиться на Украине, теперь уже - после третьего раздела Польши - принадлежащей России.
София же, полная решимости довести до конца бракоразводный процесс с мужем, направилась во Львов - столицу Галиции, теперь принадлежащую Австрии, где в государственном суде рассматривалось ее дело и где находился знакомый ей каменецкий епископ Адам Красиньский, весьма сведущий в такого рода тяжбах. По дороге она заехала в Неборов к жене последнего виленского воеводы Михаила Радзивилла. В письме к Потоцкому она подробно описала дом, усадьбу и особенно поразившую ее Аркадию - деревню под Неборовом, где был разбит прекрасный парк. "Гуляя по садам Аркадии, - писала она, - я чувствовала себя так, будто переживаю весну… Хорошо мне тут! Аркадия очень напоминает мне Крым". И добавляла без всякой задней мысли: "Знаешь ли ты, что в твоих землях при твоих средствах можно было бы за два года создать такую же и даже еще лучше Аркадию?!"
Из Львова она ежедневно посылала письма Потоцкому, во всех подробностях описывая ход процесса. В каждом из писем напоминала о своей любви и благодарила за любовь к ней. "…Падаю тебе в ноги, мой ангел, за все те прекрасные слова, что ты мне пишешь. Даже если я не такая, какой ты меня видишь, я изо всех сил буду стараться походить на тот дивный портрет, который ты нарисовал, и буду еще счастливей, если, благодаря своим стараниям и огромнейшему желанию понравиться тебе, смогу осчастливить тебя. И если однажды моя нежность заставит тебя забыть все страдания, какие ты пережил, позволит тебе изведать счастье семейной жизни, тогда ты никого не будешь искать в мире, кроме твоей Софии. Я - часть твоего мира, ибо верю, что любима тобой".
24 сентября 1795 года состоялся суд по поводу развода с генералом Виттом. Исход дела решила бумага, предъявленная адвокатом Софии. Это был хитрый ход. В этой бумаге София утверждала, что вступила в брак поневоле, принужденная силой. "Я, София Витт, - заявляла она, - присягаю перед Господом Богом всемогущим, что я была Юзефом Виттом уведена из турецкого хотимского отряда не с целью вступления с ним в брак, но с мыслью об обещанной им мне высылке меня к моей матери, и у этого же Витта в доме тайно содержалась. И так, находясь в его власти, после угроз, что если я не соглашусь на брак с ним, то он выдаст меня хотинскому паше, я на третью ночь была привезена в церковь, и надо мной, того не желавшей, в этой церкви брачный обряд был свершен".
Это было явным клятвопреступлением, но для львовского императорского суда оказалось достаточно веским документом. Тем более что правду Софии подтверждали свидетели: привезенная из Ясс ее мнимая сестра (на самом деле ее тетка Главани) и еще несколько человек, подкупленных ею. Они присягнули, что в 1779 году бедная Дуду очень хотела вернуться в Константинополь, но майор Витт вынудил ее остаться в Каменце. На основе этих свидетельств суд признал брак Софии и Юзефа Витта недействительным. В январе 1796 года решение это подтвердила вторая инстанция. Казалось, в тот момент между сторонами были улажены и имущественные проблемы. София записала на имя сына Яна 100 тысяч злотых, которые тот должен был получить по достижении 24 лет. До этого времени проценты с этой суммы (5 процентов ежегодно) предназначались на покрытие расходов по его образованию.
Вскоре, однако, Витт потребовал увеличить эту сумму, иначе-де он не признает решение львовского суда. Чтобы окончательно уладить дела с Виттом, требовался опытный посредник. Эту роль взялся исполнить генерал-фельдмаршал А. И. Суворов, живший тогда в южных губерниях. Но он был прекрасным военачальником и плохим дипломатом. Миссия его провалилась, потому что обуздать аппетит Витта ему не удалось. Тогда был избран генерал Антоний Злотницкий, друг семьи Потоцких, тогдашний комендант города Каменец-Подольский.
Бракоразводные торги, прогремевшие на всю Польшу, продолжались несколько дней. Витт, по словам его второй жены Каролины Остророг, требовал все новых и новых сумм и похвалялся, что непременно их получит, как вспоминал Злотницкий, "несколько дней шли торги с большими заботами для меня и неприятностями для Витта. Хотя Потоцкий и поручил мне предложить ему два миллиона, я всеми способами уговаривал Витта получить 500 тысяч злотых и несколько тысяч корцев пшеницы. Торговались крепко. Потоцкий не уступал, а предмет торга совсем этим не оскорблялся, наоборот, ей льстила и цена, и куцец".
Наконец было подписано соглашение: "Граф де Витт, генерал-поручик войска ея императорского величества, кавалер ордена Св. Станислава, с одной стороны, и Софья, графиня де Витт, - с другой, в силу основанных на канонических правилах и других важных обстоятельствах трех декретов бракоразводного львовского суда от 17 ноября 1795 г., 19 января и 26 января 1796 г., признают их справедливыми и не нарушающими следующие условия, заключенные между ними по добровольному соглашению…"
Что же это были за условия?
Жена, то есть София, уступает мужу права на белорусские имения и 150 тысяч злотых, дарованных ей Потоцким по векселю. Кроме этого, дает еще 400 тысяч злотых на покупку Грушевского ключа, который принадлежит Потоцкому в Ушицком уезде. Имение это должно быть куплено на имя сына, но отец имеет на него права пожизненного владения. Потоцкий квитует (то есть покрывает) все долги Витта, до 450 тысяч злотых. Наконец, он обязывается воспитывать сына графа Витта Ивана (Яна), в то время пятнадцатилетнего мальчика.
Хуже обстояло дело с разводом самого Потоцкого. Юзефина категорически заявила, что не даст своего согласия. Единственное, на что она готова была пойти, так это переехать из Тульчина в Петербург. То есть освободить место подле мужа для его возлюбленной.
После развода с Виттом София оказалась в сложном положении. Ей исполнилось уже 36 лет, и начинать жизнь сызнова было поздно. Значит, по-прежнему надо делать ставку на Потоцкого. Она засыпает его посланиями, в которых признается, что не мыслит жизни без него и согласна на любую роль при нем.
В конце декабря 1795 года она писала из Львова: "Начну с ответа на твое письмо от 17 ноября, написанное в Черном Каменце. Чудесное это письмо, все слова, какие в нем есть, рисуют твою душу и твою деликатность. Правда, это всего лишь мертвая бумага, но даже она несет на себе столь сильный отпечаток твоей нежности, которая оживила бы и менее чувствительную материю, так что сам вообрази, какое впечатление произвело на твою Софию, которая боготворит тебя, которая живет тобой, дышит только для тебя. Я не могу расстаться с этим восхитительным письмом; как только я его получила, сразу положила возле сердца, читаю по десять раз ежедневно; мыслями переношусь в Дашев, я с тобой, в твоих объятиях, купаюсь, упиваюсь счастьем своей свободы, радостью посвящения себя тебе, без каких-либо претензий, кроме единственной - всегда быть с тобой и любимой тобою. Мне очень нужна твоя любовь; я знаю, что никто не умеет любить так, как ты, когда любишь искренне и безраздельно. Ты приказываешь мне, мой ангел, быть счастливой; я такая и есть, и даже очень. Верь мне, мой дорогой друг, что с твоего приезда в Тульчин, с минуты, когда ты меня заверил, что никто не в силах украсть у меня твое сердце, с тех пор, как дано мне великое счастье жить рядом с тобой и быть с тобой, нет на земле более счастливого существа, чем я; и это твое творение, мой дорогой. Ты знаешь, что я верующая, но с тех пор, как я счастлива, довольна благодаря тебе, я стала святошей, ибо мне кажется, что я не могла бы в достаточной мере выразить признательность свою Высшей Сущности за все те дары, которыми она меня осыпала. Сто раз в день я думаю о своей счастливой звезде, сто раз в день я вспоминаю, что же такого хорошего я сделала в жизни, что Небеса так хранят и одаривают меня. Подумай, можешь ли ты приказать мне: "Будь счастлива!", если я и так счастлива, мой ангел, с минуты встречи с тобой ничто не в состоянии сделать меня несчастной, даже ненависть из Тульчина. Госпожа из дворца напрасно старается препятствовать нашему счастью; она не в силах запретить мне любить тебя, восхищаться тобою, посвятить тебе мою жизнь и свободу. Если она злобна, если она не может сделать тебя счастливым и старается помешать тому, чтобы это сделала другая, тем хуже для нее! Что же касается меня, то ничто, ничто в целом мире не заставит меня изменить свое отношение к тебе. Если она думает, что сумеет отбить у меня любовь всеми этими своими гадостями, она даже не в состоянии представить себе, какие чувства я питаю к тебе. Я решилась жить подле тебя в любой роли - любовницы, жены, содержанки, рабыни, - мне все равно, пусть я буду вещью, принадлежащей тебе и которой ты можешь распоряжаться по своему желанию, пусть я буду существом, которое тебе поклоняется и которое собственное счастье может обрести только в счастье своего божества. Если в Тульчине и впредь будут препятствовать мне стать твоей женой, я буду огорчена из-за наших детей, из-за этой малютки-девочки, которую я так страстно хочу иметь. Что же касается тебя, то могла ли бы я меньше любить тебя в качестве любовника, а не мужа?! Разве ты не сделал все, что в твоих силах, чтобы стать им? Разве по твоей вине это не удалось? Верь мне, мой обожаемый, что чем больше препятствий будет ставить передо мной та сторона, тем больше будет разрастаться моя любовь к тебе".
Если судить по этому письму, то о Потоцком надо составить самую лестную характеристику. Трудно, однако, поверить, что этот далеко не молодой, обрюзгший, кичливый вельможа мог пробудить столь возвышенные чувства у женщины все еще очаровательной и обольстительной, знаменитой чуть ли не на всю Европу, у женщины, которой многие поклонялись, мечтая добиться ее благосклонности. Скорее всего, София не была откровенна и едва ли испытывала те чувства, о которых писала. Ей тем легче было притворяться, что за плечами был богатый опыт, да и объект стоил того, чтобы пойти на обман.
К тому же общественное положение Софии было достаточно сложным.
Юзефина жила в Петербурге и по-прежнему считалась официальной женой Потоцкого. В столице она развернула против Софии, можно сказать, целую кампанию, пытаясь всех убедить, что госпожа Витт - опасная авантюристка. А в это время обязанности жены рядом с Потоцким выполняла именно София. Дети Потоцкого и Юзефины находились под опекой матери, однако все больше времени проводили в Тульчине, рядом с Софией. Хотя и считали ее интриганкой, опутавшей их отца, чтобы завладеть его богатством.
София действительно не теряла надежды, что когда-нибудь станет графиней Потоцкой, верила, что час этот придет.
* * *
Итак, София обосновалась в Тульчине подле своего повелителя. Он же делал все, чтобы ее пребывание здесь было привлекательным и комфортабельным. Построил для нее турецкие бани, видимо, памятуя о ее прошлом. Но самым дорогим и прекрасным подарком стал парк под Уманью, названный в ее честь Софиевкой. И по сей день существующий парк стал памятником ее земного существования. По красоте он намного превосходил ту Аркадию, которая когда-то так поразила воображение Софии.
Место для парка выбрали в излучине реки Каменки, там, где в нее впадает речка Уманка. Когда-то земли эти принадлежали роду Калиновских, родне Потоцких. С начала XVII века Умань с окрестностями перешла к отцу Станислава Щенсного, и над укрепленным замком взвился флаг с изображением герба - золотого патриаршего креста.
Мысль создать в окрестностях города парк подала однажды сама София. Гуляя как-то с Потоцким, она обмолвилась, что было бы хорошо устроить здесь сад. Влюбленный магнат воспринял ее слова как приказ. И работа закипела.
Руководил сооружением парка крепостной Заремба, а всей инженерной частью - тридцатилетний польский артиллерийский офицер Людвик Метцель. Возвели великолепный дворец, проложили дороги, соорудили мосты. Посадили "Греков лес" - в честь греческого происхождения Софии. Привезли машины и другие приспособления для установки каменных глыб и гидравлических сооружений (Метцель прекрасно знал гидротехнику). Вырыли пруды, создали водопады и пещеры, фонтан, который бил на высоту 20 метров, высадили редкие породы деревьев, построили оранжереи, возвели гроты в так называемой Долине гигантов.
Это было что-то невиданное, сказочное, чуть ли не земной рай. Работы длились несколько лет, было израсходовано 15 миллионов злотых.
А тем временем Потоцкому удалось наконец склонить Юзефину дать ему развод. Консисторский суд в г. Каменец-Подольский положил конец их 23-летнему неудачному, однако увенчанному одиннадцатью детьми браку. Путь Софии к алтарю был открыт.
Великой датой для нее стало 17 (28) апреля 1798 года. В этот день София наконец получила право называться графиней Потоцкой. Свадьба была тихой и скромной. Таинство обряда совершил сначала католический ксендз, затем православный священник. В метрическом свидетельстве, разысканном в наши дни в архиве историком В. Святеликом, говорилось: "По Указу Его императорского Величества дано сие из Подольской духовной консистории о том, что в метрической книге Успенской церкви г. Тульчина Брацлавского уезда за 1798 год во второй части о бракосочетании под № 5 значится следующая запись: венчаны 17 апреля месяца жених за разводом с первою женою его сият. граф Станислав Феликс (Щенсны) Потоцкий, сего города Тульчина помещик, с разводною гр. Витте женою Софиею, урожденною Челиче да Маврокордато, в церкви Тульчинской Святоуспенской при роде третьим браком венчаны".
Вскоре после триумфа Софии Юзефина Потоцкая, урожденная Мнишек, скончалась в Петербурге.
К этому времени прекрасный парк был почти готов. Потоцкий решил преподнести его в подарок Софии в день ее именин. Было это в 1800 году. Софии показалось, что она вступает в земной рай. Ее восторгу не было конца, чудеса сменялись одно за другим, так что она не успевала даже надивиться ими. Но особенно ее тронула надпись на одном из обелисков: "Любовь подносит Софии". Это была как бы кульминация, выражение высших чувств, которые питал к ней Потоцкий.
В день именин Софии на открытие чудо-парка пригласили многих гостей. Их ждали сюрпризы.
На площадке возле бассейна с золотыми рыбками стояли шатры, приготовленные для пиршества. Самый красивый шатер из ярких восточных тканей предназначался для виновницы торжества.
Вечером, после того, как гости налюбовались красотами, была устроена иллюминация. А когда в небе взошла луна и осветила весь сад, по озеру поплыли наяды в белоснежных одеждах. Они приблизились к ступеням, спускающимся к самой воде, и все пирующие увидели 12 красавиц, убранных цветами, с распущенными волосами, в серебристых одеждах и с венками в руках.
В это же время из шатра вышла хозяйка, на ней поверх платья было накинуто манто темно-коричневого цвета с яркой желтой подкладкой. Она подошла к одному из гостей. Подала ему руку и повела к ступеням.
Небольшого роста, немного сутуловатый, скромно одетый Метцель (это был он) разволновался от оказываемого ему внимания. А когда наяды начали петь кантату, в которой восхвалялось искусство строителя сада, - совсем растерялся. Пение кончилось, наяды вышли на берег и покрыли Метцеля венками. Он скромно изрек:
- Этот сад воздвигнут самой природой, созданной Творцом, кто может дерзать изменять ее.
Это был момент наивысшего взлета, апогея в судьбе Софии.
До конца жизни она была привязана к парку, воспетому Станиславом Трембицким в поэме "Софиевка, описанная топографическим способом". Влекло сюда и то, что здесь были похоронены трое ее малолетних детей, родившихся от Потоцкого до его женитьбы на ней.