* * *
Перед поездкой на Зюйдбанхоф Лунь открыл сейф и достал оттуда всю месячную выручку магазина. Она была невелика, но на хороший ресторан, цветы и подарки вполне хватало.
Лучший цветочный магазин находился на Берлинерштрассе. Он долго выбирал цветы: остановился на аустомах и герберах.
В портфеле у него лежала старинная венецианская плакетка с изображением наложенных друг на друга масок Баута (это он, Лунь, лицедей) и Венецианской Дамы (это Вейга) - так надо было понимать эту символику.
Лунь припарковал свой "рено" на вокзальной площади так, чтобы был виден двор автобусной станции. Накрапывал дождик. Но день обещал быть погожим. Лунь не смог припомнить, когда ноябрь был таким солнечным и теплым, как этот - ноябрь 1939 года. Он включил радиоприемник - новомодную новинку века. Собственно, из-за этого приемничка он и купил весьма неновый "рено". С началом войны власти объявили о сдаче всех домашних радиоаппаратов. Но об автомобильных приемниках в распоряжении ничего не было сказано. Так что у Луня была пока возможность прослушивать эфир, хотя бы в самой ближней зоне. Правда, на взморье, где-нибудь в районе Раушена, можно было поймать и английское вещание. Вероятно, в ближайшее время объявят о мобилизации личного автотранспорта. Но это уже никак не могло волновать Луня…
Голос диктора сообщал:
"Вчера состоялась официальная церемония ввода в Литву советских войск, которая носила чисто символический характер, поскольку советские войска уже находятся в Вильно, ставшим Вильнюсом с 20 сентября нынешнего года…
Герой рейха капитан-лейтенант Гюнтер Прин, потопивший английский линкор "Ройял Оук", прибыл в Берлин для…".
Лунь не дослушал про героя рейха - прибыл мемельский автобус. И первой из него вышла Вейга. Перетянутая широким поясом в талии она походила издали на букву "Х". На голове у нее была темно-синяя шляпка в виде бабочки со сложенными крыльями. "Как же трудно быть женщиной! - подумал Лунь. - К каким ухищрениям надо прибегать, чтобы привлечь внимание нашего брата!" Впрочем, Вейга могла задержать на себе мужской взгляд даже в сером халате.
- Ваш наряд, как всегда, выше всяких восхищений! - улыбнулся ей Лунь.
- Спасибо! Главное, что это не купленное, а самой придуманное и самой сделанное.
- Слов нет!
- Ну, я же вам рассказывала - у нас швейная фирма. Я не только веду бухгалтерию, но и сама еще что-то рисую, творю… Куда мы поедем?
- Начнем аd ovo, как говорили римляне, от яйца.
- А что, Кёнигсберг построили римляне?
- Нет, основал город чешский король. Отсюда и название - Королевская гора, Кёнигсберг.
- По-польски Крулевец. По-литовски - Каралявичюс, - продолжила экскурс Вейга. - Так что же будет яйцом?
- Ну, разумеется, Домский собор.
Конечно же, знакомиться со столицей Пруссии надо было от подножия этого величественного храма. Они поспели к началу мессы. Молились за победу германского оружия над врагами. Вейга хотела уйти, но тут заиграл орган.
Первый мощный аккорд сотряс своды зала и заставил умолкнуть вся и все. Это был властный призыв к отрешению от всего земного и бренного. Через короткое затишье на прихожан обрушился мощный поток ликующе-гневных, смиренно-восторженных пассажей. Право, такую музыку нужно было слушать стоя, благоговейно склонив голову.
Чистые нежные звуки вплетались в грозный и торжественный рык басов. Жалобные наигрыши пастушек исчезали под выкликами архангельских труб, созывающих на Страшный суд.
Орган неистовствовал, извергая все мыслимые и немыслимые гаммы звуков - от свирельных переливов до хриплого рева тубы мирум.
Сквозь клики боевых труб робко пробивались нежные пасторали. На жалобный хор покаянных голосов обрушивались раскаты праведного гнева… Лунь застыл у пилона. Это была прелюдия к его возвращению в Москву. Ему показалось, что его сейчас отпевают заживо, ибо там, где он скоро окажется, ничего подобного он не услышит… Там будет другая музыка. Если будет…
Они вышли из собора потрясенные, молчаливые. Ноги сами собой привели их к могиле Канта, пристроенной к западной стене храма.
По разводному мостику они перешли с острова Кнайпхоф в Фишдорф, Рыбную деревню, над которой возвышалась старая мельница, превращенная в кафе. Именно на этой мельнице Вейга с удовольствием выпила кофе после долгой дороги. И конечно же, с марципанами. Лунь вручил ей бронзовую плакетку с венецианскими масками. Она с интересом разглядывала подарок.
- Что означают эти маски?
- Это вы и я.
- Разве я в маске?
- Конечно. Все люди в масках. И только в редких случаях они вешают их на гвоздик. Иногда - на спинку кровати.
- Вся наша жизнь - карнавал?
- Конечно. Иногда озорной и веселый. Чаще - грустный и даже трагичный.
- Так, значит, вы меня видите в маске Венецианской дамы?
- Нет, в маске Мемельской дамы.
- А вы сейчас в какой маске?
- Наверное, в маске Баута, если следовать этой вещице…
Лунь любил Кёнигсберг - один из самых красивых, богатых и умных центров Европы. Ему он нравился даже больше, чем общепризнанная красавица Вена или гонорливая Варшава.
Он не столько показывал город, сколько прощался с ним, впитавшем в себя дух моря и тайны алхимиков, идеи Канта и великолепные органные мессы. Да, конечно, был тут замешан и кичливый барабанный бой прусского воинства и "орднунг" гитлеровских чиновников. Но истинный первозданный Кёнигсберг был выше всего наносного, новодельного…
Лунь прощался с Кёнигом, как по-домашнему называли его старожилы, и Вейга - одним своим присутствием - помогла сделать это прощание элегическим, красивым, незабываемым.
Последнее, с чем Лунь распрощался с большим сожалением, был его испытанный верный "рено", оснащенный радиоприемником. Но такова была воля Москвы, переданная ему резидентом. И такова была доля разведчика: ни к чему и ни к кому не прикипать сердцем в чужой стране.
* * *
И вот этот день настал… Утром Лунь обошел весь дом. Он привык к нему настолько, что даже возникла иллюзия, будто это его родной дом, и теперь надо было прощаться с ним навсегда. Собственно, хроническое прощание с людьми, вещами, жизнью - это одна из издержек профессии разведчика…
В нижнем кабинете он открыл свой сейф, переложил из него в карманы пиджака - запасной паспорт, пачку крупных кредиток и золотой медальончик, в который он уже успел вставить портрет Вейги.
Прощание с Кларой вышло сухим и деловым. Возможно, она тоже догадалась, для чего вызывают в Москву ее напарника. Возможно, по-женски почувствовала, что в жизни Луня появилась некая роковая дама…
- Надеюсь, ты скоро вернешься, - не то спросила, не то утвердила она.
- Мне бы тоже не хотелось никаких особых перемен, - Лунь поцеловал ее в любимое место - в шею под узел волос. Все-таки и к ней он за столько лет успел привыкнуть.
На вокзал он отправился на трамвае. Петер встретил его за стойкой в пивном буфете. Он был одет в серый дорожный костюм, рядом на стойке лежал красивый кожаный портфель.
- Значит, так! - предупредил он. - Мы едем в одном вагоне, но в разных купе. В случае чего - ты не знаешь меня, я не знаю тебя. До пересечения границы мы не общаемся!
Этот инструктаж привел Луня в унылое недоумение: в чем же тогда будет заключаться его прикрытие?
- Садись первым. Я за тобой, - из голоса Петера исчезли прежние нотки предупредительности, дружелюбности. Теперь он отдавал команды. И попробуй ослушаться. Он не прикрывал, он конвоировал своего подопечного. В вагоне поезда это ощущение окрепло и превратилось в убеждение. Да, его майора Северьянова, решили вычистить из военной разведки. За что? Да мало ли за что? За не рабоче-крестьянское происхождение. За то, что был офицером императорской армии. Уже этого вполне достаточно, чтобы вызвать недоверие. Но ведь он никогда не скрывал, указывал во всех анкетах, что родители его из служащих, что в Первую мировую воевал в чине подпоручика. И столько лет ему доверяли ответственные задания, и он ни одного не провалил, и награждали орденами и досрочными званиями. Почему тогда эти биографические обстоятельства никого не смущали, а теперь смутили? Да и в них ли дело? Если убрали Орлана, если его - не дай бог - назвали врагом народа, значит, уберут и все его окружение. Вот и все. И к бабке не ходи! Значит, и его, Луня, тоже уберут! Как пособника врага народа, который состоял с ним не просто в служебных отношениях, но и в давних дружеских. Такое не простят!
Чем ближе подходил поезд к границе, тем больше Лунь укреплялся в этой мысли. Он попытался представить себе, чтобы сказал бы ему сейчас Орлан, если бы сидел сейчас в этом же купе - напротив, вместо пожилой дамы, похожей на учительницу математики. Перед глазами возникла саркастическая улыбка друга: "Я же тебе все объяснил! И код предупреждения тебе передал. Ты же понял, что со мной беда, и все равно едешь, как баран на заклание! Никто с тобой в Москве не станет чикаться. Никто не станет копаться в твоей родословной, как никто не станет изучать твои заслуги. Тебя даже в Москву не повезут, перехватят где-нибудь в Вильно, отвезут на военную базу, допросят для порядка и шлепнут в ближайшем лесочке. И никто не узнает, где могилка твоя…"
Это была любимая припевка Орлана, человека отнюдь не мрачного, а совсем напротив - большого охотника до женщин и прочих радостей жизни.
В Шталлупенене, последней германской станции, у Луня еще был шанс покинуть поезд. Пограничники не сразу входили в вагон. В течение пяти минут еще можно было выйти из вагона или войти в него. Потом наступал режим пограничной зоны. Лунь сидел в оцепенении. Он не в силах был сдвинуться, точно его загипнотизировали. Попробовал бы он выйти сейчас, как за ним сразу же отправился бы и Петер, его конвоир. Тем более что идти пришлось бы мимо распахнутого купе Петера.
Ну, вот и эти спасительные минуты истекли: проводник строго предупредил, чтобы все оставались в купе - выход в коридор вагона, а тем более на перрон запрещен.
- Дамы и господа! Сейчас придет пограничный контроль. Приготовьте, пожалуйста, паспорта!
Лунь проверил свой паспорт. Он лежал в левом внутреннем кармане пиджака. Пожилая дама, сидевшая напротив, вспомнила, что она оставила документы в чемодане, и, извинительно улыбаясь, попросила Луня достать ее чемодан с верхней полки. Лунь встал, приподнял довольно увесистый чемодан. Чтобы поудобнее его перехватить, он навалился грудью на край полки, и тут что-то хрустнуло у него в груди, точнее, на груди. Сняв чемодан, он с ужасом обнаружил, что раздавил авторучку - свой любимый "паркер" - и по сорочке расплывалось безобразное чернильное пятно.
- Простите, меня, ради бога! Это все из-за меня! - причитала пожилая дама. - Боже, какой ужас! Это же чернила! Они так плохо отстирываются. Но я знаю рецепт! У меня муж - аптекарь и он сам придумал препарат, - тараторила она. - Я вам сейчас его напишу.
Чернильное пятно проступило и сквозь ткань дорогого пиджака. Пиджак безнадежно погиб. "А, - усмехнулся про себя Лунь, - снявши голову по пиджаку не плачут". Но все же еще надо будет как-то добираться до Москвы. Ничего, это уже забота конвоира. Орлан же обещал, что дальше Вильно он не уедет.
- Ваши паспорта! - В проеме купе выросла массивная фигура пограничника в полном боевом снаряжении и даже с автоматом по случаю военного времени. Лунь обреченно протянул свой новехонький паспорт. Но что это? Он тоже был в чернилах! Пограничник брезгливо развернул его:
- Ваш паспорт испорчен. Он считается недействительным. Я не могу пропустить вас через границу!
Пожилая дама в ужасе прикрыла рот и сочувственно смотрела на услужливого попутчика. И тут Лунь понял, что это спасение!
- Я могу поговорить с вашим начальником? - спросил он, тщательно скрывая нотки радости.
- Можете. Но только это ничего не изменит. Вам нужно переоформить новый паспорт. Забирайте свои вещи!
Лунь подхватил чемоданчик, распрощался с попутчиками и покинул вагон в сопровождении рослого и воинственного гренцвахтера. Проходя мимо купе Петера, он перехватил его испуганный взгляд. Но тот, верный своему напутствию - ты не знаешь меня, я не знаю тебя - остался на своем месте.
Из вагона Лунь вышел, как из тюремной камеры - на свободу! И осеннее солнце засияло по-иному, и ноябрьский листопад, покрывавший черепичную крышу вокзала кленовым золотом, показался небесной благодатью, а раскатистое карканье станционных ворон - самыми нежными звуками на свете.
Он прошел мимо окна, к которому приник его конвоир, и слегка развел руками - я тут ни при чем, не по своей воле! Петер тут же отпрянул от стекла. Пусть теперь гадает: то ли паспорт неправильно оформлен, то ли это провал и его подопечного ведут в гестапо. Ах, как замечательно все получилось! Как по заказу! Спасибо "паркеру", спасибо этой пожилой даме - наверное, терзается сейчас, что из-за нее сняли с поезда пассажира. "Данке шён, либе фрау!" Теперь ищи ветра в поле! Лунь ощутил бешеный прилив жажды жизни, немедленной деятельности. Надо тотчас возвращаться в Кёнигсберг и уж, конечно же, не в свой особнячок в Обертайхе, а на Литовский вал, на конспиративную квартиру… А там… Там разберемся что к чему и как жить дальше.
Поезд тронулся, увозя незадачливого конвоира. Ох, и влетит ему от начальства - не смог доставить врага народа!
В вокзальную погранкомендатуру Лунь решил не ходить. Сказал пограничнику:
- Вы, наверное, правы. Надо переоформить паспорт.
Он хотел уйти, но его остановили.
- Не спешите, - сказал пограничник. - Надо составить протокол. Но это не отнимет много времени.
Все формальности и в самом деле заняли не больше четверти часа. Лунь подписал пункт, что не имеет претензий к погранслужбе, что все убытки за прерванную поездку относит на свой счет и обязуется в ближайшее время переоформить испорченный паспорт. Лейтенант с зелеными выпушками на погонах, сочувственно посмотрел на чернильное пятно, проступившее на груди пиджака, и отпустил его с миром.
Лунь достал из чемоданчика плащ и прикрыл все еще влажную кляксу.
Ближайший поезд на Кёнигсберг уходил через полчаса. Можно было скрасить время в буфете за кружкой пива и, конечно же, продумать все шаги на ближайшие дни. Первое: не объявляться Кларе. Второе: проникнуть в дом, когда ее не будет, забрать все нужные вещи и оставить следы грубого обыска. Она, конечно же, донесет в Центр и это будет еще одним доказательством, что Лунь находится под серьезным колпаком у контрразведки. Конечно же, Клара запаникует и уйдет на "запасной аэродром". Но это уже ее проблемы. Все равно агентурная сеть разгромлена благодаря сверхбдительным - или как их еще назвать - товарищам из Москвы. Проникнуть в дом надо тогда, когда Клара будет в бассейне. В бассейн она ходит по вторникам и субботам. Завтра суббота. Сегодня он переночует на Литовском валу, а завтра нагрянет на Гендельштрассе. В спешке отъезда он не оставил ей ключей от своего сейфа. В сейфе помимо всего прочего хранились браунинг, а главное - торговая выручка за месяц, которую он не успел сдать в банк и деньги за проданный "рено". Дубликаты ключей от дома Клара забрала себе. Но проникнуть в дом, в цокольный этаж, а потом в свой нижний кабинет он сможет и без ключей. Вариант незаметного выхода (как и входа) был давно продуман и не раз осуществлен на практике.
Все это он проделал, дождавшись, когда Клара выйдет из дома. Со сноровкой бывалого "медвежатника" обчистил свой сейф, забрав пистолет и деньги. Затем расшвырял все вещи по кабинету, сбросил с полок книги… Пусть гадают, кто это сделал - тайная полиция или домушники. Напоследок взял с собой чемодан с личными вещами, упаковав в него еще и несколько самых ценных антикварных раритетов. В последний раз посмотрел на "Остров мертвых" и покинул дом через тайный лаз.
Ночь благополучно провел в конспиративной квартире на Литовском валу. Проснулся рано, сделал зарядку, приготовил легкий завтрак, и все это не прерывая раздумий - как жить и что делать в новом подполье.
Он еще раз изучил свой запасной - на случай провала - паспорт.
"Теперь я не Уго Шведер, теперь я Уго Швальбе!" Он стоял перед зеркалом и повторял до тошноты "Уго Швальбе… Я - Уго Швальбе". Хорошо, что имя оставалось прежним. Так был задумано специально. На имени легче проколоться, чем на фамилии. Мало ли кто мог окликнуть его по старому имени…
Первым делом он отправился в спортивный магазин и купил легкий мотоцикл DKW черного цвета. Мотоциклы еще продавали, но без колясок. Слава богу, вермахт еще не наложил свою лапу на двухколесный транспорт.
Новый паспорт был благополучно опробован в полицейском отделении при регистрации мотоцикла. Никаких лишних вопросов, никаких придирок. Теперь у него были свои колеса, и это во многом упрощало его положение. Надо было "рвать когти" из Кёнигсберга. Но куда?
Прежде чем решить эту проблему, он заехал пообедать в придорожный гаштет. За сосисками с тушеной капустой развернул "Балтишер Беобахтер".
Малозаметное убористое объявление в нижнем углу последней газетной страницы обещало такую же малозаметную убористую жизнь: "Мемельскому городскому кладбищу требуется фотограф". Лунь сразу же взял его на заметку и на другой день, переночевав на второй конспиративной квартире - на Гендельштрассе, был уже в Мемеле.
Директор кладбища - отставной ротмистр рейхсвера, подтянутый, несмотря на годы, - с усами колечками по моде начала века - принял соискателя незавидной должности весьма любезно. Первым делом он показал ему фотолабораторию. Она находилась здесь же, на первом этаже двухэтажной кирхоподобной конторы. Глухой темный чуланчик два на два метра сообщался с комнаткой фотографа на два метра длиннее лаборатории со стрельчатым оконцем в торце и отдельным входом во двор. В каморке стояла железная кушетка, по всей вероятности, из кладбищенского морга. Впритык к ней стоял стол, а впритык к столу шкафчик-картоньер, изрядно источенный шешелем. Над ним висел фотопортрет кайзера Вильгельма в шлеме.
- Это мой друг снимал! - с гордостью пояснил директор. - Он был очень хорошим фотографом, но пил… Мы с ним в одном полку служили… Теперь вот, где работал, там и упокоился.
- Он здесь и жил?
- Да. У него никого не было… Итак, жалованье здесь небольшое. Но я готов оформить вас еще и как ночного сторожа, если вы будете здесь жить. К тому же вы можете подрабатывать и в роддоме, как это делал мой друг.
Лунь поблагодарил директора и согласился на все его предложения. Это было идеальное место, чтобы надежно залечь на дно. К тому же бесплатное жилье да еще с отдельным входом.
Первым делом он купил подушку, одеяло и постельное белье. Тюфяк был оставлен ему в наследство предшественником. Обедать ходил в "Сфинкс" - небольшой гаштет рядом с кладбищем. Нехитрый завтрак и еще более простой ужин готовил сам: бутерброд с сыром, кофе из термоса. В лаборатории стояла электроплитка для подогрева растворов; на ней Лунь иногда отваривал картошку или жарил омлеты. Надо было отчаянно экономить, чтобы продержаться на более чем скромном жалованье кладбищенского фотографа. С сентября резко вздорожали бензин, фотопленка, а также все фотохимикаты.