VIII
На следующий день в три часа пополудни тяжелый железный молоток монументальной двери особняка Сентаков возвестил Эрмину о прибытии посетителя. Сама она в этот момент, уличив накануне мужа во лжи, думала о том, как попросить Кастерака защитить ее, не возбуждая подозрений со стороны ревнивого супруга.
Когда слуга приоткрыл дверь и заглянул в салон, она резко спросила:
– Кто там?
– Господин спрашивает, соблаговолите ли вы, мадам, его принять.
– Кто таков?
– Я никогда его раньше у нас не видел.
Услышав этот ответ, Эрмина нетерпеливо махнула рукой, словно придя в раздражение от того, что ее в подобный момент оторвали от мыслей и помешали строить планы защиты.
– Но, полагаю, у этого господина есть имя, скрывать которое он, по всей вероятности, не намерен.
– Совершенно верно, мадам.
– В таком случае говорите, не тяните.
– Его зовут господин де Самазан. Что ему ответить?
– Пусть войдет.
Слуга удалился и уже через несколько мгновений вернулся обратно в сопровождении Семилана, представившегося господином де Самазаном.
Костюм на бандите был поистине безупречен. Даже самый строгий критик, и тот не смог бы сказать ничего дурного по поводу его туалета, в котором не было ни единого изъяна.
В полном соответствии с последними веяниями моды, он был облачен в темные брюки неопределенного оттенка. В эпоху, когда мужчины, в большинстве своем, носили короткие рейтузы и сапоги, подобная деталь одежды была призвана привлекать всеобщее внимание. Верхнюю часть костюма составляли светлый жилет в цветочек, спенсер и некое подобие сюртука с гигантским воротником. Рубашка с жабо была ослепительно белой, а галстук, завязанный сложным узлом, придавал молодому человеку несколько суровый вид, признанный в те времена верхом изысканности.
В руке он держал конусообразную шляпу с большими и лихо, можно даже сказать нагло закрученными кверху полями, известную как боливар .
Завидев гостя, Эрмина встала с глубокого кресла, в котором до этого полулежала, и подошла к нему.
– Сударь, – сказала она, – благодарю, что не забыли моего обещания выразить вам признательность за тот великодушный поступок, который вы совершили позавчера.
– Мадам, я никогда не посмел бы проигнорировать ваше милостивое приглашение нанести вам визит. Вчера счастливый случай свел меня с господином де Сентаком, который в своей признательности проявил ко мне значительно больше теплоты, чем заслуживала та незначительная стычка, о которой вы только что изволили упомянуть.
– Вот как? Значит, господин де Сентак был с вами любезен?
– Да, мадам.
– Я должна его за это поблагодарить.
– Более того, он сам попросил меня незамедлительно явиться к вам, чем и объясняется та поспешность, с которой я воспользовался его любезным предложением.
Свою речь Семилан держал абсолютно непринужденно. Зажав в одной руке шляпу, а в другой трость, он, слегка раскачиваясь, стоял перед Эрминой с видом робкого человека, вовсю старающегося не потерять самообладания.
Чтобы сгладить несколько суровое выражение своих губ, бандит почти не переставал улыбаться.
– Соблаговолите сесть, милостивый государь, – сказала Эрмина, указывая на стул.
Семилан повиновался.
– Я так и думала, сударь, что мы с вами сегодня увидимся.
– В самом деле, мадам?
– Господин де Сентак сообщил мне, что вы явитесь с визитом. Если бы вы пришли вчера, я бы тоже не удивилась.
– Почему же?
– Мне представляется, что именно вы гарцевали вчера на вороном коне перед моим особняком.
– В самом деле. И вы оказали честь обратить на меня внимание?
– В тот момент я подумала, что вы не проявили особого рвения поинтересоваться моими делами, и что с вашей стороны было бы намного любезнее сначала явиться ко мне и только потом садиться на коня.
Прибегнув к подобной форме вежливости, Эрмина была не прочь преподать этому мнимому дворянину небольшой урок. Впрочем, тот и сам не преминул заметить, что совершил оплошность, и тут же попытался ее исправить.
– Мадам, – сказал он, – если вы узнаете, что на тот момент я только-только прибыл в Бордо, то, пожалуй, простите меня.
– Во-первых, сударь, мне не за что вас прощать, ведь вы человек свободный, и даже если бы решили не являться ко мне с визитом, то никоим образом не нарушили бы правил приличия. Но в этом случае вам не стоило дважды проезжать под моими окнами.
– Прошу прощения, мадам, – сконфуженно ответил на это Семилан.
– Вы живете неподалеку от Бореша? – спросила вдруг Эрмина.
– Нет, мадам.
– Но в тот вечер вы, помнится, говорили, что ваш дом буквально в двух шагах.
– В действительности, мадам, я солгал.
– Солгали? Но с какой целью?
– Вы больше не нуждались в моих услугах, дорога была безопасной до самого Бордо, к тому же я не желал принимать ваше приглашение сесть к вам в карету.
– Ничего не понимаю.
– Боже мой, мадам, мне очень трудно сказать вам правду.
– Почему?
– Потому, – сказал Семилан, улыбаясь еще шире.
– Ваше "потому", – ответила Эрмина, – относится к той категории причин, прибегать к которым позволительно лишь хорошеньким дамам.
– Других я вам назвать не могу.
– Если у вас, господин де Самазан, есть какие-то тайны, знайте, что я достаточно деликатна, чтобы не пытаться их у вас выведать. Давайте так – я вам ничего не говорила, и поставим в этом вопросе точку.
Эрмина сделала вид, что поверила Самазану, будто в тот вечер он явился в Бореш на любовное свидание. Но бандита это никоим образом не устроило, и он вновь торопливо заговорил: – Мадам, полагаю, вы оказываете мне честь, принимая за героя какого-нибудь романтического приключения. Но уверяю вас – это не так.
– Но тогда как, сударь, вы там оказались?
– Ах! Этого я вам сказать не могу.
– Обычно в десять часов вечера человек не отправляется на прогулку по большой дороге, особенно если туман настолько плотен, что его хоть ножом режь, а в округе рыщет банда разбойников.
– Но мадам, ведь господин де Кастерак тоже оказался там в одно время со мной.
– Да, вы правы. Но господин де Кастерак без утайки рассказал мне, зачем явился в те гиблые края.
– Мадам, – продолжал Семилан, взаправду заливаясь краской, поскольку актер из него был отменный, – вы будете последним человеком, которому я расскажу, почему там оказался.
– Что вы хотите этим сказать?
Семилан смущенно молчал.
– Ах! – воскликнула мадам де Сентак, взрываясь раскатом хохота. – Какая забавная буффонада! Господин де Сентак, неужели вы хотите сказать, что любите меня?
– Мадам! – воскликнул бандит, искусно имитируя верх замешательства.
– Боже, как же вы меня рассмешили! По всей видимости, вы, будучи человеком скромным, тайком отправились туда, чтобы увидеть, как я буду проезжать мимо в тумане. Желали бескорыстно… бросить на меня взгляд и умереть, да?
И Эрмина расхохоталась от всей души.
– Ну полно, господин де Самазан, простите мне этот приступ веселости, но, согласитесь, он был вполне оправдан. Мне не нужны ваши секреты, но вы, в свою очередь, тоже окажите любезность и не смейтесь надо мной.
Веселое настроение дамы и то, как жизнерадостно она восприняла первые признания бандита, пришлись ему по душе.
"Ну вот, – сказал он про себя, – лед тронулся, теперь я могу двигаться вперед".
Семилан, несмотря на будто приклеенную к устам улыбку, прекрасно умел напускать на себя несколько неловкий вид скромника, о котором говорил Сентак, и поэтому тут же изобразил смущение.
Эрмина все никак не могла отсмеяться.
Наконец к разбойнику, по-видимому, вернулось самообладание, он обратился к своей грациозной собеседнице и сказал: – Мадам, вы простите меня, если я скажу правду?
– Какую правду?
– Настоящую.
– С удовольствием! Более того, я настоятельно прошу вас сделать это, потому как догадываюсь – за всем этим скрывается некая история, возбуждающая мое любопытство.
– Мадам, я запомню ваше обещание и сейчас все расскажу. Должен признать, что во время нападения разбойников я оказался рядом с вами отнюдь не случайно.
– Ну, вот видите!
– Я знал, – вел далее свой рассказ Семилан все более и более неуверенным тоном, – что в тот вечер вам предстояло вернуться домой из принадлежавших вам владений.
– Так оно и было. Кто же вам об этом сказал?
– Мне и дальше от вас ничего не скрывать?
– Разумеется.
– Ну так вот, мадам! Знайте, что в Бордо и его окрестностях многие молодые люди проявляют к вам живейший интерес.
– Ко мне?
– Да, они вас жалеют.
– Ах, боже мой, в чем же заключается причина этой вселенской жалости?
– Все боятся, что вы несчастны.
– Это касается только меня.
– И при мысли о вашей восхитительной красоте, об ореоле трогательной грации, который вас окружает…
– Господин де Самазан! – воскликнула Эрмина, строго глядя на гостя.
– Вы, мадам, велели говорить правду, я вам ее и говорю.
Мадам де Сентак очень хотелось улыбнуться, но делать этого она не стала.
– Впрочем, это вступление требовалось лишь для облегчения понимания того, что я намереваюсь сказать вам сейчас.
– С комплиментами покончено?
– Да.
– В таком случае продолжайте.
– Таким образом, в Бордо, так сказать, есть целая партия молодых людей, которые вас любят и жалеют. Большинство из них готово отдать за вас жизнь, подобно тому как тулузцы в свое время пошли бы на смерть ради Прекрасной Паолы . К их числу принадлежу и я.
– Господин де Самазан, все это в высшей степени изысканно и красиво, но не говорит ровным счетом ничего о том, как вы оказались в Бореше, что, на мой взгляд, является целью ваших откровений, а заодно и предметом моего любопытства.
– Ну хорошо, мадам! Среди влюбленных в вас молодых людей было немало таких, кто очень сожалел о вашем отъезде, каким бы недолгим он ни был.
– Правда ваша, меня не было в Бордо всего шесть дней.
– Мы с огромной радостью узнали, что вы вскоре вернетесь, и тогда я, недостойный, руководствуясь лишь желанием оказать вам услугу, уехал, чтобы встретить на полпути в надежде, что случай предоставит мне шанс сослужить вам хорошую службу.
Эрмина слушала.
– И как видите, мадам, небеса оказались достаточно добры, чтобы не обмануть моих надежд.
– Господин де Самазан, прошу вас, прекратите эту игру.
– Вы, мадам, называете это игрой?
– Да.
– А вы жестоки.
– Пожалуйста, не будем больше об этом, – решительно сказала мадам де Сентак.
– Ах, мадам, слепо вам повинуюсь. С моих уст больше никогда не сорвется ни слова, ни фразы, ни вздоха, которые свидетельствовали бы о печали моей души. И если вы позволите напомнить о вашем обещании простить мне эту нечаянную обиду, я буду на седьмом небе от счастья.
– Сударь, прошу вас, прекратите подобные речи.
– Сначала скажите, что вы меня прощаете.
– Ну хорошо, я вас прощаю.
Тогда Семизан непринужденно стал говорить о множестве других вещей и продемонстрировал себя человеком достаточно умелым для того, чтобы избавиться от робости, когда его сердце перестало быть предметом разговора.
Эрмине, немало посмеявшейся над его шутками, он даже показался веселым, остроумным, способным составить хорошую компанию.
Когда разбойник уже собирался откланяться, дверь салона открылась и слуга объявил: – Господин Давид.
"Право же, – подумал бандит, – мне сегодня везет".
В салон и в самом деле вошел юный Давид, обладатель свыше пятидесяти миллионов, явившийся проведать кузину.
Самуэль Давид (молодого человека нарекли именем дедушки) уже вышел из детского возраста, но молодым человеком еще не стал.
Ему вот-вот должно было исполниться четырнадцать лет.
Для своего возраста мальчик был довольно высок, на умном, симпатичном, весело улыбавшемся лице выделялись умные, внушающие симпатию глаза. Гибкая походка выдавала в нем недюжинную силу, было видно, что он сверх всякой меры обожает всевозможные физические упражнения.
– Здравствуйте, кузина, – произнес он, переступая порог.
– Здравствуйте, мой дорогой Самуэль, – ответила Эрмина.
Тут юный Давид увидел Семилана.
– Ах, мадам, простите, я думал, вы одна.
Его слова свидетельствовали о том, что, посещая этот дом, юноша порой вел себя, как маленький безумец, коим он, собственно, и был.
– Господин де Самазан, позвольте представить вам моего юного кузена, господина Самуэля Давида. Самуэль, господин де Самазан!
– Если не ошибаюсь, – сказал Семилан, – то я имею честь говорить с обладателем многих и многих миллионов.
– Ах, сударь! – ответил на это юный Самуэль. – Не говорите о моих миллионах.
– Уверяю вас…
– Невероятно, но стоит мне сделать хоть шаг, как кто-то тут же начинает превозносить мое состояние. Ах, боже мой, да, я богат. Более того, у меня нет никакого желания быть бедным, но это еще не повод для того, чтобы мои капиталы без конца давили на меня тяжким грузом.
– Сударь, прошу прощения, что завел разговор о вашем наследстве, – с улыбкой ответил ему Самазан. – Поверьте, это больше не повторится. Я тоже не питаю презрения к земным богатствам, но полагаю, что дружба и другие чувства, не говоря уже о любви, нередко стоят больше любых денег.
– Вы совершенно правы! – воскликнула Эрмина. – Когда человек богат, а к нему обращаются со словами дружбы или любви, никогда нельзя знать наверняка, правда это или нет.
– Лично я полагаю, что о людях следует судить исключительно по их личным качеством. Я, слава богу, небеден, но вряд ли стал бы высоко ценить человека, который постоянно говорил бы о моих деньгах, чтобы сделать мне приятно. С другой стороны, я считаю себя ровней даже самому могущественному фабриканту в мире и в споре с ним не согласился бы уступить ни под каким предлогом.
– Берегитесь, – предостерегла его Эрмина, – это очень напоминает упрямство.
В тираде Семилана не было ничего нового или из ряда вон выходящего, но, добавив к паре последних фраз несколько громких слов, он сумел произвести некоторое впечатление на юного Давида, обладавшего весьма живым воображением.
– Как же справедливы ваши речи, – сказал молодой человек. – Вы даже представить не можете, как я устал от постоянной лести, которой все меня без конца донимают.
– В самом деле?
– Да. Друзья, соседи, слуги, все без исключения, вплоть до господина де Сентака, словно готовы в любую минуту пасть к моим ногам и восхищаться золотым тельцом, воплощением которого я являюсь. И лишь кузина Эрмина со мной не угодничает. Поэтому когда меня начинает тошнить от всего этого низкопоклонничества, я приезжаю повидаться с ней в полной уверенности, что подшучивания в мой адрес в ее речах будет больше, чем лести.
– В таком случае, мой дорогой Самуэль, сегодня вам придется обойтись без привычной порции насмешек. Позвольте заметить, что вы повзрослели, пребываете в прекрасной форме и вот-вот станете мужчиной.
– Это мне небезразлично. Я даже очень горжусь тем, что стану мужчиной раньше моих сверстников.
Произнося эти речи, юный Давид обнажал свою целостную натуру.
Нам нет нужды добавлять, что Семилан не упускал из его монолога ни единого слова, предполагая уже в самом ближайшем будущем воспользоваться сделанными сегодня открытиями.
– Но оставим это, – продолжал Самуэль, – и обо мне больше говорить не будем.
Затем обратился к бандиту:
– Так значит, это вы, господин де Самазан, спасли мою кузину, вырвав ее из лап разбойников?
– Я поступил так, как на моем месте поступил бы любой другой…
– Ах! Сударь, не говорите так, будто ваш смелый поступок ничего не значит. Видите ли, я вам завидую и не пожалел бы ничего на свете, чтобы тогда ночью оказаться на вашем месте, обратить бандитов в бегство…
– И выручить мадам де Сентак из беды.
– Ее или другую даму, это не так уж и важно.
Эрмина, не удержавшись, расхохоталась.
– Кузина, вы прекрасно знаете, что оказать вам услугу для меня было бы величайшим счастьем, – продолжал Самуэль. – Но я имею в виду, что меня приводит в восторг сам поступок господина де Самазана, вне зависимости от тех результатов, к которым он привел.
– В таком случае вы, должно быть, восхищаетесь странствующими рыцарями.
– Еще бы! – ответил юноша. – Если я о чем-то и жалею, то только о том, что не могу облачиться в доспехи, вскочить на коня и, зажав в руке копье, отправиться защищать обездоленных.
Эрмина и Семилан улыбнулись.
– Мне дали почитать "Дон Кихота", сказав, что я буду смеяться.
– И что же?
– А то, что мне было совсем не смешно.
– В самом деле?
– На мой взгляд, хозяин Ла Манчи – человек очень достойный, благородный и вдвойне интересный от того, что его обманывают и высмеивают, но он, несмотря ни на что, упорно отдает всего себя обездоленным, которые, по его убеждению, обратились к нему за помощью.
– Таким образом, вы сожалеете о старых добрых временах?
– Да, – наивно ответило дитя.
– Вот оно что! Ну так знайте, мой дорогой сударь, что я когда-то был таким же, как вы.
– Вот видите!
– Подобно вам, я тоже восхищался Дон Кихотом и даже вбил себе в голову последовать его примеру.
– В самом деле?
– В вашем возрасте я был силен далеко не так, как вы, с упоением читал книги о рыцарях и делал, точнее, пытался делать все, что в былые времена должны были уметь делать пажи, оруженосцы и рыцари.
– И что же они должны были уметь делать?
– От оруженосца, к примеру, требовалось умение при полном вооружении одним махом запрыгнуть на оседланного коня.
– Ого! И у вас это получалось?
– Нет, это было выше моих сил.
– И тогда вы остыли?
– Самым естественным образом.
– Что же вы делали еще?
– Накупил набедренников, нарукавников, приобрел шлем и кирасу.
– И облачались в них?
– Облачался в них, садился на коня и скакал по парку моего отца, к величайшему удивлению наших крестьян.
– Украшая гребень шлема перьями?
– Всех окрасок и расцветок, – добавил Семилан.
Бандит врал не краснея, но юный Давид от его рассказа получал огромное удовольствие.
– А мне этого было бы недостаточно, – вновь взял слово юноша.
– Вот как?
– Да, мне бы понадобились еще и враги, с которыми можно было бы сразиться.
– Вот вы о чем! На десять лье в округе меня все просто обожали и испытать мужество мне было просто не на ком.