– В Ришар, там мне предстояло подняться на судно.
– Понятно. Продолжайте.
– Но в то самое мгновение, когда я уже увидел этот корабль, который только и ждал меня, чтобы сняться с якоря, разыгрался шторм, вынесший меня в открытое море, и я потерял побережье из виду.
– Стало быть, ваше суденышко было небольшим.
– Обычная барка, – ответил Жан-Мари.
– В таком случае остаться в живых вам удалось только чудом.
– Это и правда было чудо. Но на том мои горести и страдания не закончились.
– Как это?
– Когда буря улеглась, на некотором расстоянии от меня я увидел еще одну барку, шедшую под парусом. Сначала я не обратил на нее никакого внимания. Но вскоре барка приблизилась ко мне и тот, кто в ней находился, со мной заговорил. Вы не поверите, но этот человек, будто вынырнувший из морской пучины, чтобы вернуть меня к суровой реальности, был не кто иной, как полицейский Латур.
– Но откуда, черт возьми, он взялся?
– Его, как и меня, вынес в открытое море шторм, и злому року было угодно, чтобы он оказался слишком близко от моей барки и помешал мне подняться на борт дожидавшегося меня судна.
– Но вы, полагаю, не сдались ему?
– Еще бы!
– Что же вы сделали?
– Сей негодяй, не осмеливаясь напасть на меня в открытую, пошел на хитрость и протаранил носом своей барки борт моей, которая тут же пошла ко дну.
– И вы, надо полагать, вместе с ней.
– Совершенно верно. Но я, к счастью, отлично плаваю и в течение некоторого времени полицейский пребывал в неведении касательно того, что случилось. Он ждал, когда я вынырну на поверхность, чтобы ударить меня веслом по голове, оглушить и связать. Но я нарушил его планы, сделал вид, что сдаюсь, подплыл ближе, схватил Латура за рубашку и увлек за собой в воду.
– Ловко!
– Вот так и разыгралась ужасная драма, которую я ни за что на свете не хотел бы пережить еще раз. Я не знаю, как мне удалось остаться в живых, что само по себе уже удивительно, и при этом не сойти с ума, что вообще непостижимо. В воде между нами разгорелся настоящий бой. Вы можете без труда представить себе это сражение, когда противники, стараясь держаться на поверхности, набрасываются друг на друга, проявляя чудеса сноровки, чтобы ударить врага, но при этом не позволить ему ухватиться за вас и увлечь за собой на дно.
– И долго оно продолжалось?
– Насколько я могу судить, мне довелось так плавать минут пятнадцать, не оставляя попыток схватить Латура за горло и задушить. Затем навалилась усталость. Полицейский тоже уже еле держался на поверхности. Чувствуя себя на краю гибели, я, в приступе ярости, накинулся на мерзавца, схватил его за шею, вонзил в его плоть ногти и закричал: – Ну держись! Теперь умрем вместе!
И нас поглотило море. В течение нескольких мгновений я чувствовал, что плыву по воле волн. Пальцы с силой сжимали горло врага. Я прекрасно понимал, что этот человек, страстно желавший моей смерти, умрет не от воды, а от того, что я его задушу. А потом вообще перестал соображать. Хотя помню, что хотел отпустить Латура, но не смог.
– Какой ужас! – произнес Кастерак.
– Затем я вдруг ощутил сильный удар, будто меня огрели по голове, и свет вокруг меня померк.
– В котором часу это было?
– Полагаю, довольно поздно, но сказать точно не могу, потому как не отдавал себе отчета в том, сколько длилось мое сражение с презренным агентом.
– Короче говоря, вам удалось спастись.
– Когда я пришел в себя, солнце уже поднялось высоко. Я лежал в просторной комнате на кровати с пологом из зеленой саржи. Вокруг меня суетились четыре человека, среди которых я первым делом узнал священника, затем двух дам в возрасте и наконец гладко выбритого и молодого еще человека.
– По-видимому, это был врач.
– Угадали.
– Кто же вас подобрал?
– Священник. Каким-то непостижимым, чудесным образом, он отправился в Вердон, дабы причастить умирающего, и, чтобы не тащиться по изрытой ухабами дороге, решил пройтись по берегу.
Стояла темная ночь. Его нога наткнулась на мое тело. Он вскрикнул от удивления и ужаса и склонился надо мной. Я по-прежнему сжимал горло Латура, который явно был мертв. Уж не знаю, почему сей славный кюре решил, что меня еще можно спасти, но он приказал двум своим сопровождающим тотчас же отнести меня в дом приходского священника селения Сулак, коим он, собственно, и являлся.
"Как только окажетесь на месте, без промедлений пошлите за доктором", – сказал он. "А вы, господин кюре?" – "Я отправлюсь к умирающему, но если мне предстоит спасти душу одного, то и тело другого, в котором, вероятно, еще теплится жизнь, здесь оставлять тоже нельзя". – "Вы пойдете туда в одиночку?" – "Меня будет хранить Господь, ступайте, дети мои".
Меня отнесли в дом священника. Вызванный врач, провозившись со мной полночи, констатировал, что я пока еще жив, о чем и сообщил кюре, когда тот вернулся. Об этом мне рассказали, когда я вновь обрел способность соображать. Мне не составило никакого труда понять, что море вынесло меня на берег, и поскольку начался отлив, я так и остался лежать на песке. Удар, который я почувствовал, скорее всего был получен в тот самый момент, когда волна выбросила меня на сушу.
– Как вы объяснили тот факт, что вцепились смертельной хваткой в горло вашего друга Латура?
– Никак не объяснил.
– Вас об этом никто не спрашивал?
– В тот момент, когда я пришел в себя и начал понимать, о чем говорят окружающие, хотя сам еще и не обрел дара речи, доктор как раз рассказывал о том, что, по его мнению, произошло.
– По всей видимости, – вещал он, – это двое матросов, члены экипажа какого-нибудь судна, разбившегося во время вчерашней бури. По-видимому, они долго плыли, чтобы добраться до берега, скорее всего поддерживали друг друга, но когда их одолела усталость, ухватились друг за друга, как часто бывает с тонущими, этот вцепился товарищу в горло, а тот ему, например, в ногу или туловище.
Вот тогда я и понял, что Латур мертв. И, как нетрудно догадаться, противоречить доктору не стал.
– Вполне естественно, – заметил Бюдо.
– Но ведь вас, в конечном счете, допросили? – настаивал Танкред.
– Да, и я в точности повторил слова доктора, который очень гордился тем, что нашел верное объяснение, и поэтому прослыл человеком умным, что, строго говоря, вполне соответствовало действительности.
– Но ведь ваш обман могли раскрыть?
– Да, но не раньше, чем ко мне вернутся силы. Судите сами, сударь, Сулак расположен в медокском захолустье, добраться до него можно лишь на корабле и на это может понадобиться несколько дней. Судейские чиновники и пальцем не пошевельнут, чтобы засвидетельствовать смерть моряка, утонувшего во время кораблекрушения. Должен вам сказать, что я все рассчитал правильно, потому как провел в доме спасителя целых две недели. А на отпевании и похоронах Латура присутствовал в качестве его товарища и собрата.
– Право же.
– Я даже не буду скрывать, что испытывал в тот момент чувство глубокой жалости и скорби, глядя, как кладут в могилу тело человека, заставившего меня много страдать, но при этом руководствовавшегося во время погони за мной лишь непомерно раздутым чувством долга.
– Вы его оплакивали?
– Оплакивать – слишком сильно сказано.
– Но?
– Но жалел.
– Хороший вы человек, Жан-Мари.
– Когда я полностью выздоровел, пришло время уезжать, но уверяю вас, что впереди меня ждало еще немало мучений.
– Значит, ваша одиссея на этом не закончилась?
– Куда там… Славный кюре отнесся ко мне очень тепло. Он из кожи вон лез, чтобы доставить мне удовольствие, и должен вам признаться, что мы проводили удивительные вечера, сидя на берегу моря и разговаривая о тысяче самых разных вещей. Он был со мной настолько добр, что в час расставания я в душе корил себя за ту преступную ложь, о которой вы только что изволили упомянуть.
– Вот как?
– Да, меня мучили угрызения совести.
– Но ведь правда могла стоить вам жизни.
– Не спорю.
– Однако вы все же набрались смелости?
– Все рассказать? Да, сударь. Как-то раз я отвел этого замечательного человека в сторонку и обо всем ему поведал: о приговоре, побеге, преследовании Латура, равно как и о браке, который благословил кюре Бегля. Он как раз был знаком с достопочтенным стариком, согласившимся связать нас священными узами.
– И что он сказал, узнав об этом?
– Сначала долго молчал, что позволило мне довести свой рассказ до конца, упомянув о плавании по Жиронде, о буре и новом появлении злосчастного Латура.
– По правде говоря, ваш рассказ не менее интересен, чем иной роман.
– Для меня он намного интереснее, – ответил Жан-Мари.
– Кюре Сулака придерживался такого же мнения?
– Да. После долгих раздумий он повернулся ко мне и сказал: "Дитя мое, Бог вас простит, вы храбро защищали свою жизнь. Я не могу называть это преступлением. Но что вы будете делать дальше?" "Не думаю, – ответствовал я, – что корабль, который должен был подобрать меня, по-прежнему дожидается меня в Ришаре". "Как называется это судно?" – "Бакалан". "Он давно вышел в море". – "В таком случае у меня остается лишь одна надежда на спасение". "Какая?" – спросил меня добрый кюре. "Отправиться в Испанию". – "Пешком?" – "А как иначе?" – "Но путь будет долгим и опасным" – "В чем же будет заключаться его опасность?" – "Вы можете умереть с голоду и жажды".
Как вы понимаете, его слова заставили меня задуматься, но выбора у меня не было, поэтому колебаться я не стал.
"Я переоденусь ландским крестьянином, – сказал я кюре Сулака, – что будет совсем нетрудно, для этого будет достаточно берета, бараньей шкуры и длинных, худых ног. Гасконским наречием я владею достаточно хорошо, чтобы в пути меня все понимали". "Тогда я дам вам хороший совет, – сказал кюре. – Идите вдоль побережья. Так вы не заблудитесь, к тому же время от времени в пути вам будут встречаться таможенные посты, обитатели которых всегда рады видеть живого человека. Они встретят вас с распростертыми объятиями, подскажут дорогу и помогут с пропитанием". "Благодарю вас, господин кюре, за столь доброе напутствие".
Перед тем как попрощаться, прелат вызвался меня немного проводить.
"Жан-Мари, – сказал он, – как только будете в безопасности, напишите мне". "Обещаю вам, господин кюре" – "И не забудьте сообщить ваш обратный адрес" – "В своей доброте вы дойдете до того, что ответите мне?" "Друг мой, в моем сердце теплится надежда, но она настолько призрачна, что мне даже не хочется вам о ней говорить", – ответил он. "Что вы имеете в виду?" – заинтригованно спросил я. "Ничего. В свое время вы все узнаете. Если у меня ничего не получится, я буду до конца жизни упрекать себя за то, что вселил в вас несбыточную надежду".
Мне показалось, я понял его намек, но верить в то, о чем мне тогда подумалось, не осмелился и поэтому ничего не сказал. Мы расстались. В первые три дня все было хорошо и я, двигаясь вдоль берега, добрался до мыса Ферре, расположенного в устье Аркашонского залива. Но там попал в затруднительное положение. Таможенники рассказали, что если я хочу перебраться на другую сторону, мне нужно обогнуть залив, а это как минимум четырнадцать лье по неизведанным тропам и глубокому песку.
– Но насколько я помню, – сказал Танкред, – пролив, через который Аркашонский залив соединяется с океаном, не так уж широк.
– Километра три-четыре.
– Неужели нельзя было найти лодку, которая доставила бы вас на противоположный берег?
– Я так и хотел сделать, но мне ответили, что в тех краях это отнюдь не просто и что рыбаки не захотят бросать свои дела, чтобы переправить меня.
– И в итоге?
– И в итоге я решил обогнуть залив по суше. Выспавшись на таможенном посту на мысу, я двинулся пешком налегке, зная, что по пути мне время от времени будут встречаться деревни – Арес, Андернос, Оданж.
Тут мои мучения возобновились, и поверьте – когда я вспоминаю о них, меня до сих пор бросает в дрожь.
– Что же с вами случилось?
– Уже на следующий день я заблудился.
– Не повезло вам.
– Вы даже не представляете, что такое ланды. Их, говорят, собираются засадить соснами. Но сейчас там от края и до края ничего нет, один только вереск. И сориентироваться без компаса на этой пустоши не представляется возможным. Когда начинаешь блуждать по этому безлюдному пространству, кажется, что ты оказался посреди какого-то странного океана. Сколько видит глаз – лишь небо, вереск и больше ничего. Перед этим я видел небольшую косу, врезающуюся в залив, и решил пойти напрямик, чтобы сократить расстояние.
– С вашей стороны, это было весьма опрометчиво, – сказал Кастерак. – На пустошах никогда нельзя терять из виду какой-нибудь ориентир, который и поведет вас вперед – пруд, лес, реку.
– Это я понял.
– Но, вероятно, слишком поздно.
– Я взял слишком влево и спустя короткое время уже не мог отыскать глазами залив. День выдался пасмурный, в небе висели облака, не пропускавшие лучи солнца, по которому можно было бы сориентироваться.
– И как вы тогда поступили?
– А что мне оставалось делать? Поблизости не было ни деревца, ни холмика, ни пригорка, на который можно было бы взобраться, чтобы понять, в какой стороне лежит залив. Я оказался посреди пустыни, обреченный на смерть от голода и жажды.
Весь день я прилагал бесплодные усилия, чтобы отыскать путь, по всей видимости, блуждая по кругу, потому как к вечеру вышел к месту, где обнаружил свои собственные следы.
Отчаявшийся и подавленный, я сел на землю, вытащил из переметной сумы остатки съестных припасов, поужинал, но попить не смог – моя фляга была пуста. Мне пришлось довольствоваться освежающей, сочной грушей, которую добрый кюре дал в дорогу и которую мне хватило ума сохранить. Покончив с едой, я положился на Провидение и уснул.
Что вам сказать? Следующий день уготовил мне новые муки и страдания. Напрасно я шагал с утра до вечера – окончательно сбившись с пути, я продвинулся не дальше, чем днем раньше.
– И долго так продолжалось?
– Четыре дня. Я превратился в скелет. На протяжении десяти лье в этих проклятых краях не встретишь ни дома, ни чего-то еще. Наконец, по счастливой случайности, я вновь вышел на дорогу, по которой двигался с самого начала и которую без труда узнал. А вернувшись обратно, обнаружил, что нахожусь от дома кюре в нескольких часах ходьбы.
– Удача явно была не на вашей стороне.
– Наоборот, мне очень повезло, потому что я без колебаний вернулся в дом доброго священника.
– Из всех решений это было самым мудрым.
– Он встретил меня с распростертыми объятиями и сказал: "Случилось как раз то, чего я так опасался. Но ваши страдания – малое зло, которое обернется большим благом. Вам не нужно в Испанию, ночью отправитесь в Бореш, где я когда-то служил священником. Чтобы добраться туда, вам потребуется некоторое время. Будете на месте, постучитесь в дом кюре. Остальное – уже мое дело".
У меня не было сил ему противиться, и на следующий вечер я отправился в путь. Путешествие длилось четыре ночи. Когда я постучал в дом священника Бореша, дверь открыл кюре Сулака. Стояла кромешная тьма. "Вас никто не должен видеть, – сказал он, – идите за мной. Когда-то давно мне доверили одну тайну. Тогда я не придал ей особого значения, но сегодня она может сослужить вам хорошую службу". "Что вы хотите этим сказать?" – спросил я. "Сейчас узнаете".
И больше не говоря ни слова, он вместе со мной поднялся на косогор и привел сюда, в грот Шамсене. Когда каменная стена повернулась вокруг своей оси и мы вошли в зал, он сказал: "Об этом убежище не знает ни одна живая душа. Минувшей ночью я доставил сюда питьевую воду, несколько бутылок старого вина и съестные припасы. Располагайтесь и не покидайте этого укромного места ни под каким предлогом". "Но ведь это настоящая тюрьма", – сказал ему я. "Да, однако я надеюсь, что для вас ее двери скоро откроются". – "Как это?" – "У меня есть некоторые высокопоставленные знакомые. Я рассказал им вашу историю в надежде на то, что они, в свою очередь, передадут ее королю". – "Но ведь из-за этого я вновь могу попасть в руки жандармов". – "Не бойтесь. Во-первых, я не сказал, что вы прячетесь здесь. Все считают, что вы бежали в Америку, в Испанию и теперь находитесь на краю света. Полагаю, король смягчится в вопросе вашей участи, мужество вашей супруги приведет его в восхищение и он дарует вам полное помилование". – "Ах! Господин кюре, как же я вам признателен!" – "Благодарить меня еще рано". – "Даже если у вас ничего не получится, я все равно должен вам низко поклониться – хотя бы за добрые намерения". – "Поговорим об этом позже". – "И как я буду здесь жить?" "Завтра я уйду. – ответил он. – Принесенных мной припасов вам хватит дней на семь-восемь. К провианту я добавил и немного вина, благодаря которому время для вас будет тянуться не так медленно. Затем я отправлюсь прямо к мадам Кадевиль и все ей расскажу". "Ах! Какое счастье!" – "Таким образом, скорее всего, ответственность за то, чтобы вы ни в чем не нуждались, в будущем будет лежать на ней".
Добрый кюре выполнил все свои обещания. Через три дня я увидел, что сюда идет Кадишон. Говорить о том, какой восторг я при этом испытал, нет никакой необходимости.
С тех пор я спокойно живу здесь и терпеливо жду, когда король займется моим делом. Хотя, если по правде, не очень на это надеюсь, ведь мое пребывание здесь длится уже добрых полтора года и обо мне, по всей видимости, все давно забыли.
Жан-Мари умолк.
Четверо молодых людей даже не пытались скрыть охватившее их волнение.
– Этот кюре Сулака – славный человек, – сказал Танкред.
– А мадам Кадевиль вас часто навещает?
– Не меньше раза в неделю, – ответила Кадишон.
Вдруг Жан-Мари вскочил с кровати, на которой сидел, рассказывая свою историю и неуверенным голосом спросил: – Вы ничего не слышали?
Все переглянулись. Кадишон вздрогнула.
– Нет, – ответил Кастерак. – Жан-Мари, что с вами?
– Оттуда донесся какой-то необычный шум.
И бывший гренадер указал пальцем на открытый люк, через который он незадолго до этого перебросил небольшую лестницу, чтобы показать молодым людям, как с ее помощью можно спуститься в расположенное ниже подземелье.
– Что ты слышал? – спросила Кадишон.
– Тяжкий вздох, может быть, стон.
– Полноте, друг мой, вы, должно быть, ошиблись.
– Да нет, уверяю вас.
– Это ветер гуляет в том длинном коридоре, о котором вы недавно упоминали, – предположил Бюдо.
– Ветер? Какой там ветер! Здесь даже в самую сильную бурю сквозняков не бывает.
– В таком случае это всего лишь плод вашего воображения, – сказал Мальбесан.
В то же самое мгновение до ушей тех, кто собрался в убежище Жана-Мари, донесся долгий, зловещий стон – на этот раз вполне отчетливо.
Сомнений больше не оставалось.
– Это стон умирающего, – сказал Танкред.
– Для начала давайте закроем люк, – прошептал бывший гренадер.
Кадишон с редким проворством убрала лестницу, с помощью которой можно было добраться до двери в боковое подземелье, и беззвучно опустила крышку.
– А вам не кажется, – сказал Кастерак, – что лучше сразу прояснить ситуацию и разобраться, в чем дело.