Когда наступило утро и отдохнувшая Филиппина пришла сменить девушку у постели сестры, Маринетта спросила себя, нужно ли рассказать мадам де Мэн-Арди о том, что произошло.
– В конце концов, Сентак со слугой даже не просили сохранить все в тайне, – подумала она. – Если бы мне было приказано молчать, я бы все равно заговорила, а раз уж они ничего не сказали – и подавно.
И она поведала Филиппине о событиях минувшей ночи.
– Но, дитя мое! – в испуге воскликнула молодая женщина. – Нужно было позвать меня.
– Эти господа были против.
– Неважно!
– Да и потом, разве у вас была бы возможность сделать что-нибудь такое, чего не сделала я?
– Мы бы стали кричать, позвали слуг.
– Увы, мадам! Насколько я понимаю, вся прислуга в этом доме дрожит перед своим хозяином. Поэтому мы были бы бессильны что-либо сделать.
– Пожалуй, – ответила Филиппина, охваченная нервным возбуждением.
– К тому же средство и в самом деле оказалось эффективным. По крайней мере на этот раз, господин де Сентак не соврал.
– Значит, Эрмине лучше?
– Значительно лучше. Она всю ночь не просыпалась и почивает до сих пор.
– Значит, – сказала Филиппина, – в зачерствевшей душе Сентака проснулись угрызения совести и этой ночью он, вероятно, искупил множество своих злодеяний.
На смену утру пришел день.
Ближе к полудню Эрмина проснулась. Она удивленно осмотрелась вокруг, бросила взгляд поначалу на Маринетту, затем на сестру и на мгновение умолкла, будто пытаясь отыскать что-то в глубинах памяти.
Наконец она открыла рот, обратилась к Маринетте и спросила:
– Вы! Я вас знаю. Кто вы?
– Я Маринетта.
– Маринетта! – повторила женщина, будто усиленно пытаясь что-то вспомнить. – Маринетта! Нет, не знаю. Ах! Как же славно я поспала!
Затем повернулась к Филиппине:
– А вы, мадам, кто вы?
– Моя дорогая Эрмина, я твоя сестра! – воскликнула мадам де Мэн-Арди, удивляясь столь заметному улучшению.
– Моя сестра! – повторила мадам де Сентак.
После чего голос ее стал тише, она еще раз сказала "Моя сестра", откинулась на подушки, закрыла глаза и заснула. Сон ее продлился три часа. Проснувшись, она первым делом узнала Филиппину и сказала: – Что произошло?
– Тебе было плохо.
– Да-да, верно. Я была очень больна. Ах! Здравствуйте, моя бедная Маринетта, вы давно здесь?
Вместо ответа юная девушка воскликнула:
– Ах, мадам, какое счастье, что вы выздоровели!
И в голосе ее зазвучали едва сдерживаемые слезы радости.
Доктор Брюлатур, который приходил утром и был приятно удивлен, увидев, что Эрмина спит, нанеся повторный визит вечером с изумлением констатировал, что жизни больной больше ничего не угрожает.
– Но кто сотворил это чудо? – спросил он у Маринетты. – Может, вы – своими молитвами?
– Нет, сударь, это господин де Сентак дал своей жене снадобье от болезни, – ответила юная девушка.
– Господин де Сентак! – ошеломленно повторил доктор.
– Мой муж! – воскликнула Эрмина, к которой постепенно стала возвращаться память.
– Да, мадам.
– Но это невозможно, – продолжала женщина.
– Уверяю вас, мадам, так оно и было. Этой ночью он был здесь со своим смуглокожим слугой.
– И вы ему не помешали!
– Я хотела закричать, позвать на помощь, но он заявил мне о своих правах, и я не осмелилась ничего возразить.
– Я совсем запутался, – сказал доктор, чьи сомнения отнюдь не рассеялись.
Что касается Эрмины, то она стала понемногу вспоминать все случившееся. Перед ее мысленным взором вновь встала ужасная сцена, во время которой муж так жестоко с ней обошелся, но то блаженство, которое она теперь испытывала, навело ее на мысль, что Сентак, измученный угрызениями совести, решил загладить свою вину.
К тому же мадам де Сентак пока была еще не в состоянии долго об этом размышлять и не желала себя утомлять.
Когда Сентак, в свою очередь, тоже пришел поинтересоваться состоянием жены, то нашел ее бодрствующей и пораженной до глубины души своим исцелением.
Он улыбнулся.
– Своим спасением я действительно обязана вам? – спросила его Эрмина.
– Да, мадам, мне и Мюлару, этому чудовищу.
Мадам де Сентак не стала бурно реагировать на его слова и удовлетворилась лишь тем, что сказала: – Благодарю вас.
В этот момент к саилю повернулся доктор:
– Какое, черт побери, вы использовали средство?
– Не знаю, – ответил Сентак. – Это Мюлар в своих родных краях слыл великим врачевателем. Он и приготовил мазь, благодаря которой лихорадка и бред отступили, а им на смену пришли отдых и покой.
– Но из чего состоит эта мазь?
– Спросите у Мюлара. Либо определите сами, потому как голова Эрмины до сих пор обмазана этим снадобьем.
– В самом деле? – спросила мадам де Сентак.
– Да.
– Но я ничего не чувствую.
– Она прилипла к вашим волосам. Но не волнуйтесь, моя дорогая, это совершенно не повредит их красоте.
Доктор Брюлатур соскреб немного мази и унес ее с собой, предварительно попросив не утомлять больную чрезмерно долгими визитами.
Однако в предписании доктора совершенно не было нужды, потому что болезнь Эрмины отступила так же стремительно, как до этого ее одолела, и уже через два дня – настоящее чудо! – она была в состоянии съесть куриную грудку и даже сделать несколько шагов по комнате.
Как только выяснилось, что жизни женщины больше ничто не угрожает, Маринетта выразила желание уехать.
Но Эрмина удержала ее и сказала:
– Нет, дитя мое, не покидайте меня, хотя бы пока.
Бедняжка не осмелилась изложить причины, в силу которых ей было страшно оставаться в этом доме, но, опасаясь, что мадам де Сентак нарушит данный ранее обет молчания, проявила настойчивость.
– Милое мое создание, подарите мне хотя бы несколько дней, – сказала ей Эрмина. – Я уверена, что благодаря вашему милостивому присутствию, благодаря вашим заботам и старанию смерть, уже протянувшая ко мне свои руки, отступит.
Маринетта не смогла воспротивиться этой просьбе. К тому же у нее были все основания поверить, что Сентак отказался от своих планов на нее, потому как сейчас относился к ней с огромным уважением, хотя и разговаривал совершенно равнодушным тоном.
Более того, он все больше выставлял напоказ свои самые нежные чувства к жене, хотя они и не могли подкупить Эрмину, чье недоверие к мужу росло с каждым днем.
Страх, испытываемый ею перед супругом, и был той причиной, по которой она хотела удержать Маринетту рядом с собой.
Но дама даже не подозревала, что, поступая таким образом, способствует выполнению самого горячего желания саиля, который сходил с ума от любви.
Одного лишь присутствия Вандешах Сентаку было вполне достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым, и больше всего он теперь страшился момента ее отъезда из дома.
Но сжигавшую его страсть этот человек скрывал под маской холодной, непроницаемой внешности.
Входя в апартаменты Эрмины, саиль едва поднимал на юную девушку глаза, но когда у него появлялась возможность незаметно ею полюбоваться, надолго замирал в экстазе перед предметом своей безумной любви.
III
Мадам де Сентак выздоровела очень быстро. Спустя неделю она уже могла принимать у себя друзей, и известные нам молодые люди по очереди явились с ней визитом, чтобы поздравить ее и засвидетельствовать свое почтение.
Как-то раз, когда дама осталась наедине с Кастераком, тот позволил себе затронуть деликатный вопрос.
Впрочем, первой на этот путь ступила сама Эрмина.
– Ну что, мой дорогой Гонтран, вы по-прежнему убеждены, что господин де Сентак хотел от меня избавиться? – сказала она.
– Ваш вопрос меня немало озадачил, – ответил юноша.
– Почему? – спросила молодая женщина.
– Потому что в глубине души я думаю, что господин де Сентак отнюдь не отказался от своих планов…
– Вот как?
– Хотя с другой стороны, его поведение во время вашей болезни свидетельствует о том, что он вас любит.
– Вы не могли бы выражаться яснее? – с улыбкой попросила его Эрмина.
– Извольте, хотя мне не хотелось бы распространять странные слухи, втихомолку циркулирующие в обществе.
– Какие еще слухи?
– Вы хотите, чтобы я вам рассказал?
– Все без утайки.
– Ну хорошо! Поговаривают, что воспаление вашего мозга стало следствием агрессивной сцены, под занавес которой господин де Сентак позволил себе повести себя с вами на редкость жестоко и грубо.
– Да? Так говорят?
– Да. Не буду от вас скрывать, что когда я увидел вашего мужа в катакомбах Руке, где он, как и мы, пытался оказать помощь юному Давиду, то очень удивился, что он не у вашей постели. Ведь события, чуть не стоившие жизни вашему юному кузену, произошли на следующий день после того, как вы лишились сознания и слегли. Помните?
– Думаю, да.
– В какой-то момент я даже решил, что Сентак явился туда не столько чтобы защитить Давида, сколько чтобы умертвить его.
– Но с какой целью?
– На этот счет у меня есть одна мысль, но озвучивать ее я не буду, потому как мои слова могут оказаться преувеличением.
– А если вкратце?
– Если вкратце, мадам, то я до сих пор подозреваю, что господин де Сентак желает от вас избавиться.
– И от Давида?
– Да.
– Но если вы обвиняете его, то в равной степени следует обвинить и господина де Самазана.
– Не вижу в этом никаких противоречий.
– Но ведь господин де Самазан спас мне жизнь.
– Это и есть тот момент, который смущает меня и сбивает с толку.
– Более того, нет никаких сомнений в том, что господин де Сентак полностью излечил меня от воспаления мозга.
– Говорят, да.
– Как вы это можете объяснить?
– Боже правый, мадам, никак не могу. Я просто не верю ему, а инстинкт подсказывает мне, что вашей жизни угрожает огромная опасность.
– И как ее отвратить?
– Это будет нелегко. Господин де Сентак дал вам повод добиваться через суд развода?
Перед тем как ответить, Эрмина застыла в нерешительности.
– Ах, мадам! Скажите честно! – призвал ее Кастерак. – Вам известно, какую скромную преданность мы питаем по отношению к вам и вашим близким. Можете быть уверены – ни одно произнесенное вами слово не покинет стен этой комнаты.
– Ну хорошо! – сказала Эрмина. – Да, я действительно могу требовать развода.
– Из-за жестоких побоев?
– Да.
– Свидетели у вас есть?
Эрмина взглянула на Кастерака.
– А моего слова, значит, будет недостаточно?
– Увы, мадам, нет.
– Тогда не будем больше об этом. Все произошло без свидетелей.
– В таком случае, если вы боитесь посягательств со стороны мужа, вам остается только одно.
– Что же?
– Доказать, что господин де Сентак на самом деле никакой не Сентак и потребовать признания брака недействительным.
– Несчастный! А как же мое дитя?
– Кто обвинит вас, что вы стали жертвой обмана, а его – что он родился сыном самозванца? К тому же господин де Сентак принц, свергнутый с трона король!
– Если бы вы только знали, как мне теперь трудно вам верить.
– И тем не менее это чистая правда. Но давайте сменим тему разговора и поговорим о деле, решение по которому вам нельзя будет принимать легкомысленно. Вы должны будете хорошенько подумать перед тем, как предпринимать какие-то действия.
– О чем же вы хотите со мной поговорить?
– Об этой юной девушке.
– О принцессе? – с улыбкой спросила Эрмина.
– Да. Кто столь опрометчиво прислал ее к вам?
– Настоятельница монастыря. Она посчитала своим долгом попросить Маринетту приехать и ухаживать за мной во время болезни.
– Но ведь здесь ей угрожает опасность.
– Вы всерьез так думаете?
– Более чем. У меня даже есть основания полагать, что Сентак не только преследует свои амбиции, являющиеся для него движущей силой, но и воспылал к этому ребенку неподдельной страстью.
– Он ее любит!
– Думаю, да, мадам. И если мне будет позволительно поделиться с вами своими подозрениями, то, на мой взгляд, вы сами больше не питаете к мужу никакого уважения.
– Может, вы, господин де Кастерак, немного преувеличиваете?
– Если вы так считаете, мадам, напомните мне о рамках приличий.
Эрмина многозначительно помолчала и через несколько мгновений продолжила: – Мне кажется, вы с немалым рвением выдвигаете обвинения против господина де Сентака.
– Что вы хотите этим сказать?
– Может, вы сами прониклись к этой девушке, к этой знатной принцессе…
– Любовью?
– Да!
– По-вашему, мадам, я влюблен в Маринетту?
– Если ваши слова – правда, то она – дочь короля.
– Ах, мадам! Если бы я ее любил, если бы считал достойной моей любви, то уж поверьте мне, завоевал бы даму моего сердца – будь она принцессой или посудомойкой…
– Но ведь… – перебила его Эрмина вопросительным тоном, в котором вместе с тем присутствовала нотка волнения.
– Но я, – продолжал Гонтран, – совсем не люблю Маринетту, или, если угодно, Вандешах.
– Тем хуже для вас, равнодушный вы человек.
– Увы, мадам! Не так уж я равнодушен.
– Ну конечно!
– У меня тоже есть тайна, тайна глубокой, неизлечимой любви к одной знатной даме, которая об этом даже не подозревает и, по-видимому, никогда ни о чем не узнает.
– Да вы просто рыцарь давно забытых времен.
– Не смейтесь, мадам. Я слишком от этого страдаю и не желаю, чтобы мое чувство было предметом шуток.
– Даже так? – сказала Эрмина голосом, звучавшим несколько более взволнованно, чем ей хотелось бы. – Может, мне позволительно будет узнать, как зовут этот объект тайной и никому не известной страсти?
– Нет, мадам.
– Как? Друг мой, вы отказываетесь мне довериться?
– Решительно отказываюсь, мадам, по крайней мере сейчас. Но речь не обо мне, а о вас – остерегайтесь мужа!
– Что же он может сделать?
– Как! Вы, можно сказать, только что признались, что он обошелся с вами очень жестоко – настолько, что вы чуть не умерли! – а теперь спрашиваете, что он может сделать? Знаете, в глубине души я убежден, что он исцелил вас только потому, что преследовал свои интересы – материальные и моральные.
– Полно вам!
– Сей мерзавец решил, что вы можете воспользоваться сведениями, оказавшимися в вашем распоряжении. Причем вы сами сказали ему вполне достаточно, чтобы он был начеку. Если бы у вас хватило смелости вывести мужа на чистую воду, то вы не только отняли бы у него право носить имя де Сентака, но и лишили бы звания вашего мужа, после чего у него больше не было бы возможности стать опекуном вашего сына в том случае, если бы вы умерли, унаследовав…
В этот момент в салон кто-то вошел. Гонтран, к счастью, разговаривавший тихо, тут же умолк. Но это была всего лишь Маринетта.
Завидев Кастерака, юная девушка весело к нему подбежала и спросила, с чем он пожаловал. После первых приветствий, Маринетта обратилась к Эрмине и сказала: – Мадам, я пришла спросить, сможете ли вы принять господина, явившегося с визитом.
– Кто он?
– Господин де Самазан.
– Пусть войдет, – сказала Эрмина.
А когда Маринетта повернулась, чтобы отправиться за Семиланом, мадам де Сентак добавила: – Когда господин де Семилан переступит порог этой комнаты, вы сядете рядом со мной. Это будет нелишне.
– Как вам будет угодно, мадам.
Маринетта ввела в салон бандита, который, впрочем, отвесил весьма грациозный поклон. Он напустил на себя смиренный вид, будто человек, совершивший глупость. И именно об этой глупости тут же завел разговор Кастерак, начавший очень сомневаться в благих намерениях означенного Самазана.
После обмена парой банальных фраз Гонтран спросил его:
– Господин де Самазан, какого дьявола вам в голову пришла эта мысль, более достойная какого-нибудь странствующего рыцаря?
– Она пришла в голову не мне?
– А кому? Давиду?
– Совершенно верно. Мадам, вы помните тот день, когда я имел честь впервые быть вам представленным?
– Да, Давид тогда тоже был здесь, – сказала Эрмина.
– Разговаривая о том о сем, я упомянул, что в детстве любил скакать на коне в доспехах и с украшенным перьями шлеме на голове.
– Да, я помню, так оно и было.
– Мои слова взбудоражили воображение вашего маленького кузена и он попросил меня дать ему почитать книги о рыцарстве.
– Что вы и сделали.
– Я не увидел в этом ничего плохого. Но потом он стал бредить подвигами, его стало одолевать навязчивое желание отправиться навстречу приключениям и он спросил меня, не поеду ли я вместе с ним.
– И как же вы ему ответили?
– Категорическим отказом. Затем сказал, что он сошел с ума, что цивилизация изменила ход событий и что странствующих рыцарей ныне держат взаперти в сумасшедших домах.
– Прекрасно.
– Тогда Давид заверил меня, что речь идет отнюдь не о том, чтобы броситься на поиски приключений, и объяснил, что намеревается выступить против Андюса и его банды.
– Какое безумие!
– Я ответил, что подобное предприятие не только опасно, но и совершенно бесполезно. Однако все было тщетно. "Мне известно достаточно, чтобы отыскать логово бандитов, – сказал он, – и если вы со мной не поедете, я отправлюсь туда один".
– Он вполне на это способен, – сказала Эрмина.
– Я это тоже понял и поэтому решил его сопровождать. Остальное вы знаете.
Свою версию событий – любопытную смесь правды и лжи – Семилан изложил с необычайной легкостью.
Его рассказ выглядел вполне достоверно, поэтому и Гонтран, и Эрмина без колебаний в него поверили.
Маринетта сидела неподвижно, слушая слова этого человека и немало удивляясь услышанному. Голос Семилана производил на нее странное впечатление.
Этот голос она слышала уже несколько раз, причем неизменно в трудных, драматических обстоятельствах.
Поэтому когда бандит закончил свою речь, она подняла на него взгляд и Семилан, до этого совершенно ее не замечавший, был буквально ослеплен мощным потоком света, лучившимся из глаз юной девушки.
"Боже правый! Как же она красива!" – подумал он.
Но этот негодяй прекрасно владел собой и смог скрыть впечатление, которое испытал при виде Вандешах.
– Кстати, о подземельях Бореша, – ни с того ни с сего продолжил Самазан. – Вы, господин де Кастерак, видимо, в курсе того, что там произошло?
– Что вы имеете в виду?
– Гренадера Жана-Мари.
– Что с ним?
– Он арестован.
– Как "арестован"?
– Его взяли вчера днем. Похоже на то, что полиции с некоторых пор стало известно, где он прячется, но они решили одним ударом убить сразу двух зайцев, схватив заодно и его жену.
– Как это случилось?
– В ночь с воскресенья на понедельник один из агентов проследил за Кадишон, которая отправилась к гроту Шансене, где, по всей видимости, располагается вход в катакомбы.
– В самом деле, – сказал Кастерак.
– Так вы знали об этом? – спросил Семилан.
– Да. Продолжайте.
– Говорят, что в тот самый момент, когда она открывала потайную дверь, ведущую в убежище мужа, ее схватили и заткнули рот кляпом.