На Разгуляе Петр выскочил из пролетки, расплатился с извозчиком и прошелся взад-вперед по тротуару. Время до назначенного свидания еще было, к тому же девушка никогда не опаздывала, проявляя истинную немецкую педантичность. Ко всему она была чистюлей, хотя он часто замечал за ней откровенную развязность, присущую только женщинам легкого поведения. Среди студентов ходил стойкий слух, что немки весьма озабочены по части телесных утех, но с Петром Эльза вела себя строго, не позволяя ему даже лишнего поцелуя в щеку. Он посмотрел на другой берег Яузы с рядами Красных казарм и в этот момент заметил подружку, спешащую на встречу с ним, студентку Высших женских курсов при Первом медицинском институте. Но сегодня будущий фармаколог была не в обычной для всех учившихся девиц коричневой форме с кружевным воротничком и с башмаками на толстой подошве.
К Петру приближалась молодая девушка в длинном платье из голландской ткани розового цвета, на голове у нее была широкополая шляпка с интересом с откинутой на поля темной вуалью, на ногах красовались красные туфли на узком каблуке. В руках, затянутых по локоть белыми перчатками, раскачивался пестрый китайский зонтик.
Петр удивленно сморгнул и невольно взглянул на свою студенческую униформу.
- О, герр Петер, - заметив его растерянность, с грассирующими звуками и с невытравимым немецким акцентом сказала Эльза. - Не стоит расстраиваться из-за того, что вы еще не успели заработать себе на приличную одежду.
- Битте, фрейлен Эльза, - сминая неловкость, студент подставил локоть под ее руку. - Не желаете ли вы этим сказать, что привезли с собой из Мюнхена богатый гардероб?
- Этого сказать я не могу, но кое-что у меня имеется.
- Откуда же у вас деньги? Вы стали подрабатывать гувернанткой в богатом доме?
Он знал, что родственники девушки не столь уж и состоятельные люди, они были обыкновенными владельцами аптеки, сами изготовляли и продавали лекарства.
- Мои доходы вас не касаются, Петер, - с некоторым раздражением ответила Эльза. - И давай закроем эту тему.
- Как пожелаете, фрейлен, - насмешливо подмигнул ей кавалер.
- Перестань паясничать, - грубовато оборвала она его. - Иначе я обижусь и дальше пойду сама.
- О, прошу прощения, сударыня, я только хотел сказать, что если бы мы договорились заранее о нарядах, то и я постарался бы не ударить в грязь лицом, - тут же пошел на попятную Петр. За два года он успел здорово привязаться к девушке, хотя окончательного выбора для себя пока не сделал. - А для променада по аллеям Александровского сада и вокруг Манежа сойдет и моя студенческая форма.
- Ты абсолютно прав, - сменив гнев на милость и пристраиваясь рядом, согласилась девушка. - Но сегодня днем ко мне наезжал мой дальний родственник, он подарил мне два билета в театр на Неглинной.
- И ты не могла меня предупредить? - не удержался от восклицания студент.
- Майн готт, ты меня все больше удивляешь. Каким образом?
Петр сбил фуражку на затылок, взлохматил светло-русый чуб и, не найдя ответа на заданный вопрос, перевел разговор на театральную тему:
- И что же мы сможем увидеть на этот раз? Надеюсь, это не скучный французский театр и не приевшаяся пьеса англичанина Шекспира с мрачным Отелло и беззащитной Дездемоной, которую мы успели просмотреть уже несколько раз.
- Сегодня там показывают венецианский карнавал масок, - с улыбкой взглянув на собеседника, сообщила девушка. - Какие на актерах красивые одежды, как прекрасно они поют! Но у нас еще есть время прогуляться вокруг Кремля.
- Согласен, - кивнул Петр. - Тем более что мне надо кое о чем с тобой посоветоваться.
Молодые люди вышли на Садовую, не спеша прошлись до Красных ворот, от которых до Сухаревской башни было рукой подать. Повернув обратно, они перебежали перед ухарями-извозчиками на Басманную, миновали несколько переулков, вошли в один из них и через несколько минут очутились на Тверском бульваре, заполненном народом.
Все это время Петр с девушкой говорили ни о чем, но как только они ступили на притертые булыжники бульвара, он прижал ее локоть к своему боку и поведал о недавнем разговоре в кабинете ректора университета.
- Ты сказал, что господин ректор дал тебе месяц на размышления? - переспросила Эльза. - И как же ты решил использовать это время?
- Я хотел бы вместе с тобой съездить на родину. Мои родители уже прислали с оказией письмо, они приглашают нас с тобой в гости, - Петр пожал плечами, придерживая шаг в ожидании ответа.
- А дальше? - с интересом воззрилась на него девушка.
- Не знаю. Если честно, не хочется мне проходить эти голландские университеты. Панталоны, деревянные башмаки, вечное учение…
- Твоя душа требует свободного полета? - иронически поджала губы спутница.
- А что в этом плохого?
- Ничего, если не считать русской лени и глупости.
- О чем ты? - не понял Петр.
Девушка внезапно свернула в какой-то переулок и побрела прочь от Тверского бульвара. Скорее всего, она почувствовала назревание скандала и решила выяснить отношения не на виду у всех.
- Мы далеко собрались? - наконец надумал спросить ее Петр.
- Сделаем еще один круг, успокоимся и пойдем в театр.
- Но я хотел бы знать, ты собираешься поехать со мной? - настаивал Петр.
- А ты не желал бы переменить тему разговора?
- А чем она тебя раздражает?
Они молча повернули на Трубную, затем пошли по направлению к Грачевке. Показались ряды домов с занавешенными окнами и раскрытыми настежь дверями, послышались звуки роялей и скрипок, перезвон гитарных струн. Все этажи зданий занимали бордели. Здесь располагались известные всей Москве номера Галашкина, Нечаева, Фальцфейна и Ечкина. В коридорах этих заведений царили Содом и Гоморра, проститутки просили угостить их лафитом или можжевеловкой, осчастливить папироской. Петр с друзьями несколько раз бывал в обществе тульских, варшавских, бристольских и гамбургских проституток с синеватым отливом щек, не скрываемым даже толстым слоем пудры, и ни разу у него с ними не получилось так весело и непринужденно, как со станичными любушками. Приторные запахи убивали в платных клиентках все женское.
Перед номерами девушка на секунду остановилась, а затем резко отвернула на одну из боковых улиц. Она, видимо, и сама не ожидала, что ноги приведут ее в этот район. Но было поздно, из раскрытых дверей заведения показалась худощавая размалеванная обитательница борделя. Она заметила парочку и громко окликнула спутницу Петра по-немецки. Из всего сказанного он разобрал только имя Эльза, заставившее девушку вздрогнуть и ускорить шаги. Окрик повторился, но так и не возымел нужного действия. Потом проститутка выругалась и направилась в обратную от них сторону.
Некоторое время Петр молча отмерял расстояние по сглаженной подошвами брусчатке, затем решился спросить:
- Эта немка, которая назвала тебя по имени, она твоя знакомая?
- Откуда мне знать, кто меня окликал, - дернула плечом Эльза. - В этом районе у меня знакомых нет.
Она надолго замолчала, давая собеседнику понять, что его вопросы ее раздражают. Они снова дошли до Тверского бульвара, оставалось выйти на Неглинную, на которой находилось здание театра.
Перед тем как сделать последний поворот, Петр остановился и придержал подружку за рукав платья.
- Ты не ответила на мой вопрос, который я задал тебе еще в самом начале разговора.
- О чем ты хочешь спросить? - повернула она к нему лицо с холодным выражением в серых глазах.
- Ты поедешь со мной в станицу к моим родственникам?
- Любоваться дикими горами и перевязывать раны терским казакам? - с издевкой воззрилась на него спутница. - Ты ведь отказался от предложения побывать в одной из самых достойных столиц Европы и набраться знаний для своего же блага.
- Если рассуждать как ты, то как раз на Кавказе возможностей пополнить багаж знаний у меня будет больше, - не согласился он.
- Это правда, но методы врачевания больных там не менялись со времен Александра Македонского.
- Ты не поедешь со мной? - прямо спросил он. И получил такой же прямой ответ.
- Нет.
- Почему?
- Я разочаровалась в тебе как в человеке, мечтающем о своем деле. У тебя на уме одни горы, драки да беззаветное служение царю и отечеству…
- А кому нужно служить, - усмиряя в груди волну раздражения, дрогнул бровями Петр. - Себе, - ответила девушка. - Просто себе, а потом народу. - Я не хочу идти с тобой в театр.
- Не ходи. Думаю, что и спектакли тебе не интересны.
Позади осталась Область Войска Донского и часть Кубанской земли, в родной станице сошел спутник Петра. Кубанец предложил зайти к нему в хату и передохнуть, заодно поменять лошадей. Двуколка завернула на просторный казачий баз при курене, крытом чаканом и побеленном от основания до застрех меловым раствором.
Петр отдохнул, поел домашнего. Перед расставанием кубанец подал ему узелок с харчем.
- Чего ты так гонишь? - не удержался он от вопроса, когда Петр снова занял свое место в пролетке. - От самой Москвы никто на хвосте не сидел, дома, в Стодеревской тоже все в порядке.
- От досады, - подтягивая вожжи, не стал разглагольствовать на неприятную тему Петр.
Дальнейший путь ему предстояло проделать одному.
До Пятигорской он доехал благополучно. По ухоженному тракту разъезжали небольшие отряды терских казаков при пиках и с шашками, едва не через версту попадались пролетки с откидными верхами, в которых сидели разморенные на солнышке русские офицеры. Незаметно надвинулся вечер, скоро колеса пролетки застучали по булыжной мостовой.
Вспомнив слова кубанца о том, что за ним никто не гонится и дома все благополучно, Петр не стал изнурять лошадей, он подкатил к гостинице и соскочил на землю, намереваясь передать вожжи лакею. Его внимание привлекли несколько молодых парней, по виду балкарцев или карачаевцев. Они стояли в насунутых на брови папахах, с подвернутыми рукавами рваных черкесок и с настырными улыбками рассматривали русских женщин и девушек, входивших в двери гостиницы и выходивших из них. Рядом вертелись двое обрусевших подростков из местных с хитроватыми чумазыми лицами. Мамаши обмахивались старомодными веерами, девицы прикрывались шелковыми зонтиками, и каждая норовила кинуть лукавый взгляд в сторону джигитов с едва пробившимися усами. Изредка кто-то из них оставлял на лавочке серебряную монетку, к которой кавказцы прикасались только тогда, когда вокруг никого не было. Эта странноватая благотворительность вызывала у Петра непонимание и чувство протеста. Он всегда считал, что даже собак нужно кормить лишь тогда, когда они этого заслужили, и твердо усвоил пословицу - кто не хочет работать, тот не должен есть. В конце концов, как говаривал его отец, всех не накормишь.
Лакей почему-то задерживался. Петр раздраженно обернулся по направлению к хозяйственному двору, и в этот момент его окликнула одна из постоялиц гостиницы, женщина лет под сорок с опущенной на лицо темной вуалью.
- Молодой человек, я вижу, что вы проделали долгий путь, - приятным голосом сказала она. - Вы торопитесь случайно не из первопрестольной?
- Да, из Москвы, сударыня, - обернулся к ней Петр. - Что бы вы хотели узнать?
- Что там новенького? - дама в шелковом платье и в соломенной шляпке с цветами на ней подошла поближе, сверкнула сквозь сетку любопытными глазами. От нее за версту несло духами. - Мы уже скоро месяц на минеральных водах, а газеты сюда доходят с большим опозданием.
- Ничего нового не произошло, разве что началось обустройство набережной Москвы-реки до самого впадения в нее Яузы.
- Ну, за эту затею не впервой берутся и первопрестольную желательно бы обустраивать не на северо-восток, а на запад, - отмахнулась курортница, подкованная в государственных делах.. - А что там с Венгрией? Разве наш император еще не подавил восстание мадьяр?
- Сложно сказать, сударыня, но все идет к тому.
За спиной Петра послышался легкий шорох, он оглянулся, но ничего странного не заметил, лишь увидел, как напряглась кучка молодых кавказцев.
- Спасибо и на этом, - раскрывая зонтик над головой, поблагодарила казака женщина. - Желаю вам счастливого пути.
Он проводил ее взглядом и снова развернулся к входу в гостиницу. Лакея по-прежнему не было видно, и в груди принялась разрастаться необъяснимая тревога. Джигиты странно перемигнулись, затем стали отдаляться от подъезда гостиницы. Двое подростков, вертевшихся между ними, тоже куда-то испарились. Петр подался к двуколке, заглянул под сиденье, где прятал дорожную сакву с деньгами и подарками родным. Сумки там не оказалось, на полу лежала только нагайка, свернутая в тугой жгут, с вплетенным в нее свинцовым шариком. Моментально оценив обстановку, Петр схватил плеть и бросился наперерез кавказцам, приготовившимся сорваться в бега. Одного он поймал за шкирку и швырнул на землю, подставив одновременно ногу второму, распластавшемуся на плитах тротуара. Третий джигит остановился сам, терзая рукоятку кинжала и сверкая черными зрачками как загнанный в силки бирюк-однолетка.
- А ну стоять, - ощерился на него казак, не переставая высматривать двух юрких подростков и нащупывая за поясом пистолет. - Где сумка с деньгами, бирючиное ваше племя?
- Где оставил, там и возьмешь, - гортанно выкрикнул джигит, нервно бегая пальцами по ножнам.
Юнцов нигде не было видно, наверное, они спрятались или успели убежать. Но в том, что компания представляла из себя единое целое, сомнений у Петра не возникало. Обстановка накалялась, горец понял, что перед ним не москаль, которого можно запугать одним грозным видом, а местный казак, конфликт с которым может дорого ему обойтись. К тому же если бы он обнажил клинок, то, согласно закону гор, вдевать его обратно он не имел бы права, не применив по назначению. И джигит, несмотря на то, что двое его товарищей уже лежали на земле, ждал выпада казака и в свою сторону, чтобы окончательно взорваться и принять вызов. Эти местные особенности Петр знал досконально, поэтому не торопился усложнять события, надеясь на мирный исход.
Но он успел запамятовать, что горец, пошедший на дело, обязан довести его до конца. В подтверждение опрометчивости первых шагов, когда нужно было действовать решительно, один из разбойников, лежащих на земле, извернулся гибким телом и нанес удар ноговицами по его ботинкам. Второй вскочил, отбежал к другу и выхватил длинный и узкий кинжал. Его примеру последовал и первый товарищ. Дальше медлить было нельзя, Петр вырвал из-за пояса пистолет и наставил его на джигита, который больше остальных походил на вожака. Но нажимать на курок он не спешил, сознавая, что выстрел всполошит всю округу.
- Где саква с деньгами? - ударив носком ботинка разбойника, продолжавшего валяться на тротуаре, крикнул он. - Если не вернете сумку, перестреляю как бешеных собак.
Джигиты молча буравили его пылающими огнем зрачками, они словно навсегда превратились в глухонемых. Казак со всей силы еще разок двинул их соплеменника ботинком под ребра и наступил на его руку, потянувшуюся к кинжалу.
- Я не собираюсь шутить, - крикнул он и выругался по-татарски.
Воздух огласился громким воплем лежащего, начиненным проклятиями. Оба горца рванулись к Петру, чтобы защитить побитого, их взгляды приковывал теперь ствол пистолета, направленного на них. Но они продолжали молчать, выражая раздиравшую их изнутри ненависть угрожающими телодвижениями и хищным оскалом зубов из-под черных усов. За спиной у Петра послышался деревянный стук, краем глаза он увидел, как раскрываются окна в здании гостиницы, как высовываются из них любопытные лица постояльцев. Скоро кто-нибудь из заезжих господ выскажет соболезнования в адрес представителей малых народов, обижаемых прибывшим из России молодым лоботрясом, и тогда можно будет прятать оружие за пояс и отпускать разбойников с миром.
Петр взял на мушку голову вожака, чуть приподнял пистолет и нажал на курок. Оглушительный выстрел прокатился по улицам курортной станицы, достиг склонов окрестных гор и вернулся обратно. У того из джигитов, в которого он целился, папаха слетела, будто сорванная ветром, оба горца присели от страха, глаза у них округлились. Их товарищ, лежавший на земле, свился в тугой клубок и закрыл лицо ладонями. Окна с треском захлопнулись, из-за стен гостиницы послышались запоздалые крики женщин и ругань мужчин.
Но отступать назад было уже некогда, Петр снова направил пистолет на главаря и спокойно предупредил:
- Следующая пуля снесет тебе башку, и твои мозги шлепнутся на землю как сырое тесто на стенки тандыра.
Он сделал шаг вперед и громко щелкнул нагайкой. Главарь с невольным страхом смотрел на приближающегося казака, его пальцы судорожно цеплялись за тонкий наборный пояс, вторая рука тоже не находила места, шаря по боку черкески, где должна была висеть сабля. Наконец джигит не выдержал адского напряжения, ощерив крепкозубый рот, он гортанно крикнул что-что-то по направлению к торчащему на другой стороне бульвара продовольственному ларьку. Петр скосил туда глаза, и из-за угла на полусогнутых ногах выползали двое юнцов, успевших исчезнуть перед заварухой. Из-за спины одного из них выглядывал край дорожной саквы, набитой деньгами и подарками для родственников. Осторожно положив сумку перед Петром, пацаны подняли на него вертлявые зрачки, вымаливая прощение. Но казак зло перекинул нагайку в правую руку и принялся хлестать кавказцев по головам, по согбенным спинам, по ногам и по ребрам - по всему, до чего доставали скрученные в железный жгут кожаные ремни со свинцовым шариком на конце. Он бил с оттяжкой, чтобы надолго запечатлеть память по себе, а когда кто-то из бандитов пытался огрызаться, не стеснялся пройтись и по узким лицам, заросшим черным волосом, оставляя на них рваные рубцы. Он твердо знал, что этот народ нормального обращения не поймет никогда, и сколько ему не выговаривай, что воровать и разбойничать нехорошо, он все равно будет тянуть украденную или отобранную у кого-то добычу в лес или в родные горы, не стремясь заработать на жизнь своим собственным трудом.
Петр уже устал хлестать, когда до его слуха донесся стук подков по булыжной мостовой. Он вскинул чуб, повел мутными зрачками по сторонам.
- Не упарился, господин хороший? - грубым голосом спросил у него кто-то.