- Имам Шамиль лично просил передать тебе свою благодарность и русские деньги, которые я уже вручил, - абрек чуть наклонил голову вперед. - Покончим с отарой русских солдат, надумавших устроить нам засаду, и возьмемся за всех неверных, перешедших на священный правый берег Терека. Отряды джигитов ждут моей команды, они сосредоточились на противоположной окраине леса.
- Получить благодарность от самого Шамиля для любого из нас большая честь. Тем более что она подкреплена немалыми деньгами, - с почтением в голосе сказал наводчик. - Скажи нашему имаму, что я буду служить делу освобождения Кавказа от неверных гяуров с еще большим усердием.
Всадники приблизились к зарослям, в которых скрывался Чигирька, они ехали друг за другом и даже не смотрели в его сторону. Зато сам малолетка почувствовал небывалый прилив сил. Теперь он знал, что обязан напасть на абреков и постараться их уничтожить, потому что они оказались не простыми воинами, а людьми, от которых зависел мир на Кавказе, в том числе и в казачьих станицах. И как только лошади прошли мимо его засады, он распрямился и с силой метнул кинжал в спину наводчику, едущему последним. Тот коротко охнул, коромыслом изогнулся назад. Не теряя времени, казак в два прыжка настиг коня, на ходу выдергивая шашку из ножен. Он птицей влетел на лошадиный круп, спихивая мертвое тело на землю и перехватывая поводья, затем поднял скакуна на дыбы и бросил его в мощный прыжок. В это время чеченец, едущий впереди, оглянулся, его жесткие глаза округлились, а рука потянулась к поясу за пистолетом. Он даже успел выхватить оружие и взвести курок, еще бы какой-то миг, и малолетка сложился бы в седле пополам. Но именно этого мига абреку не хватило, казак с молниеносного замаха полоснул клинком по мощной шее горца. Лицо чеченца изумленно покривилось, верхние веки дрогнули и упали вниз. Голова в черной папахе опустилась на грудь, крепко сбитая фигура повалилась под копыта коня.
Казак нервно подергал верхней губой с пробившимися уже усами, ухватил за уздечку жеребца с опустевшим седлом, и, не оглянувшись на недавних своих врагов, тронул коня рысью по направлению к дороге. Он знал наверняка, что разбойников на ней сейчас нет, их отряды ждут сигнала на противоположной стороне леса. Выехав из чащи, он бросил скакуна в бешеный намет, не переставая охаживать гладкие его бока крученой нагайкой. За ним стелились над дорогой еще пять рысаков, четыре из которых принадлежали терцам, ожидавшим от него помощи вместе с русскими пехотинцами.
Чигирька влетел в расположение сотни как ядро, выпущенное из пушки. Через несколько мгновений станичники уже пластались по равнине в сторону стены леса. Перед зеленым массивом Дарган отделил от сотни группу из двадцати всадников во главе с Панкратом и послал ее на подмогу окруженным, а сам повел остальных казаков дальше по лесной дороге. Он сообщил командиру батальона о провале операции и о нападении абреков на засаду, заметил, как на бивуаке зашевелились пехотинцы в высоких киверах. Но это неповоротливое воинство, способное бесстрашно идти на врага в чистом поле, показывало почти полную свою бесполезность в предгорьях Кавказа, заросших колючим кустарником, мертвой хваткой цепляющим человека за одежду.
Дарган не ведал, сколько абреков собралось по другую сторону леса. Если Шамиль решился на переброску сюда значительной части своего войска, то без подмоги пехотинцев у сотни вряд ли что могло бы получиться. Поэтому он со спокойной совестью пошел на разделение отряда, уверенный в том, что Панкрат без особых усилий справится с разбойниками, напавшими на засаду. А он с остальными станичниками, скакавшими навстречу главным силам противника, применит отработанный до мелочей прием - казачий вентирь, о котором не раз предупреждал подполковника. Сотник понимал, что надеяться следовало лишь на свои силы да на выносливость коней, верой и правдой служивших казакам. Он думал лишь о том, чтобы мягкотелый офицер не подвел его воинов, успев расположить солдат вдоль дороги в виде татарского кувшина с узким горлом. Тогда сотня превратилась бы в тугую пробку для этого кувшина.
Быстро смеркалось, в воздухе запахло морозцем, под копыта скакунов легли длинные тени. Надо было спешить, чтобы завершить дело до наступления темноты, иначе можно было перестрелять своих. Когда терцы проскочили большую половину дороги, в глубине чащи с правой стороны раздались выстрелы и громкие крики. Это вступил в бой отряд Панкрата. Лица станичников посуровели, бойцы стали похожими на коршунов, вылетевших на поиски добычи. Теперь ничто не сумело бы отвлечь их внимание от цели, и это обычное перед боем напряжение сыграло роковую роль.
Всадники не сразу заметили, что лошади вдруг разом закосили глазами в чащу, они объяснили себе странное поведение животных появлением стаи чакалок, собравшихся поживиться мертвечиной. Впереди между деревьями показался просвет, за которым ждала неизвестность. И в этот момент позади отряда раздался ружейный залп, рой злых пуль пронесся между казаками, опалив их спины горячим вихрем. Кто-то вскрикнул, кто-то раскинул руки и молча опрокинулся на землю. Ряды сломались, началась давка, послышалось конское ржание и человеческие проклятия.
Дарган с размаха сунулся на холку скакуну, затем рванул на себя уздечку, с силой закручивая морду лошади назад. Он понял, что противник перехитрил его, устроив вентирь ему самому, и теперь следовало во чтобы то ни стало вывести терцев из-под обстрела.
- Сотня, уходи с дороги! - нашаривая оберег в волосах на конской гриве и быстро тиская его между пальцами, гаркнул он во всю мощь. Станичный атаман твердо верил в то, что и в этот раз талисман поможет всей сотне вырваться из горского капкана. - Казаки, укрывайтесь в лесу, здесь мы как на ладони.
Терцы попытались направить коней в заросли, темневшие по обе стороны дороги, они стегали их нагайками, железными мундштуками раздирали им губы до крови. Но те лишь выкатывали глазные яблоки да молотили передними копытами перед собой, крутясь на одном месте. Наконец животные поняли, что от них требуется, и двинулись на обочины тракта. Когда дорога почти опустела, выяснилось, что предупреждение Даргана прозвучало вовремя, впереди показались всадники в горских одеждах. На ходу прицеливаясь, они выстрелили по терцам, не успевшим освободить тракт, и снова несколько казаков с короткими вскриками опрокинулись на землю.
Сотник заскрипел зубами от бессилия, с трудом разодрал челюсти и чужим голосом отдал новую команду:
- Ружья к бою!
С разных сторон защелкали взводимые курки, казаки справились с минутным замешательством. Сотня ощетинилась ружейными стволами и затаила дыхание в ожидании очередного приказа. Дарган молниеносно оценил обстановку, он увидел, что горцы, выскочившие из засады позади, еще не успели перестроиться, они метались по дороге, боясь приближаться к казакам в одиночку. Зато те, кто поджидал станичников впереди, уже набрали ход и неслись по тракту озверевшей лавой.
- По набегающим абрекам, - командир сотни сцепил побелевшие губы, затем будто выстрелил всего одним словом: - Огонь!
Теперь дикие лошадиные взвизги и не менее одичалые восклицания донеслись до казаков со стороны наступавших на них разбойников. В центре их отряда творилось что-то невообразимое, кони грызли все, что попадалось им в зубы, они копытами били своих хозяев по ногам и по бедрам. Абреки не знали воинской дисциплины и если попадали в сложные переплеты, то или погибали все до единого, или поворачивали назад, стремясь сохранить свои жизни.
Между тем Дарган не собирался выпускать из рук возникший успех. Заметив, что разбойники, атакующие с тыла, наконец-то сгрудились в плотную лаву, он снова напряг горло.
- Заряжай! - раздался его зычный голос, умноженный лесным эхом. - Кру-гом!..
Казачьи кони послушно развернулись на месте, подминая под себя низкий кустарник, их уши застыли торчком в ожидании грома выстрелов. Всадники приникли к прицелам, стараясь поймать в рамку каждый своего врага.
- Огонь!
Дружный залп свинцовой стеной прокатился по дороге и ударился множеством смертей в живые мишени. А сотник снова подавал команду, в груди у него зарождалось чувство радости от господства над врагом, смешанное с горечью утраты за погибших станичников. Оставалось всего ничего - вывести сотню на тракт и с боем прорваться к выходу из леса. И пусть задумка с вентирем в этот раз не удалась, казаки все равно покидали поле битвы не побежденными.
- Заряжа-ай!
Но в тот день удача напрочь отвернулась от терцев. Не успели они перезарядить ружья, как на них посыпался град пуль, выпущенных пешими абреками, прятавшимися за деревьями. Стало ясно, что сотня влетела в западню, умело приготовленную горцами для извечных своих врагов. Падали сраженные пулями товарищи, среди живых набирала силу новая волна растерянности. Дарган, не теряя времени, выхватил шашку из ножен и повел станичников на прорыв. Но не назад, где чеченцы продолжали накапливаться, а вперед, где после дружного казачьего залпа среди разбойников до сих пор царила сумятица. Он надумал проскочить в самое логово абреков - к Гудермесскому аулу, напротив которого Терек делал крутой поворот. Дорога до реки через вражескую территорию показалась ему короче, нежели до батальона пехоты во главе с коротышкой подполковником. А на своем берегу они сумели бы зализать раны, чтобы потом отомстить врагу по незыблемым законам гор.
- Круго-ом!.. - перекрывая звуки боя, закричал Дарган. Когда всадники исполнили его команду, он махнул рукой. - Огонь!..
Не успел гром залпа затеряться между деревьями, как сотник вылетел из кустов на середину тракта. Он воздел шашку над головой.
- Сотня, шашки во-он! За мной, отцу и сыну…
Дарган с силой ударил каблуками под бока коня и понесся на абреков, суматошно продолжавших месить снег копытами своих лошадей. Он был уверен, что отряд не отстает от него ни на шаг, и еще не сомневался, что ведомые старой гвардией воины как один придут ему на выручку. Расстояние между сотней и бандой абреков сокращалось с бешеной скоростью, скоро уже можно было различить узкие лица горцев, покрытые белым налетом ужаса. Сотник налетел на врагов жаждущим крови коршуном, в затылок ему дышал его брат Савелий и другие опытные казаки. На всем скаку они сумели перестроиться, образовать железный кулак, всей своей мощью ударивший по врагу. Ни один из разбойников не сумел преградить дорогу этому ядру, они или отскочили с пути, или упали под копыта лошадей, разрубленные пополам. Позади плотной кучки ветеранов стелился свободный проход, по нему с оглушительным свистом летел поредевший, но не уничтоженный, отряд терских казаков. И не было силы, способной остановить их натиск.
В просветах между деревьями вскоре завиднелась равнина, на другом краю которой стояли глинобитные сакли с плоскими крышами и с коническими трубами над ними. Дорога до самого аула была свободной. Кони распластались над ней стаей растревоженных птиц, в ушах у всадников загудел ветер.
Отмахав саженей триста, Дарган придержал кабардинца, завернул его к обочине. Он хотел убедиться, что никто из малолеток не запутался в расставленных абреками силках, иначе пришлось бы возвращаться и выручать их. Но все юнцы, недавно призванные в строевые, оказались целыми и невредимыми, последними мимо сотника промчались пятеро седоусых казаков во главе с братом Савелием, восседавших на скакунах по-татарски - как влитые, с выдвинутым вперед левым плечом.
Проводив их пытливым взглядом, Дарган собрался трогаться следом, когда издалека донеслись несколько выстрелов, заставивших его вздрогнуть. За ними последовал дружный ружейный залп, похожий на тот, с которым русские солдаты идут в атаку. В лесу назревало что-то серьезное. И вдруг Дарган с холодком в груди подумал о том, что отряд под командованием хорунжего Панкрата, посланный им на подмогу пехотинцам, ведет с абреками неравный бой на рассекреченной засаде. Он ужаснулся, осознав, что мысль о старшем сыне ни разу не потревожила его за все время стычки, она возникла лишь после того, как опасность на какое-то время отступила. Сотник уже хотел крикнуть, чтобы отряд заворачивал обратно, когда увидел, как от кромки леса отрывается змеиная голова погони. Он понял, что опоздал с подмогой, а надежды на пехотного подполковника по-прежнему нет никакой. Задрав кверху светлую бороду, Дарган издал рев загнанного в клетку зверя, почуявшего, что бессилен что-либо изменить. В этот раз судьба оставила ему лишь один вариант действий - спасать оставшихся в живых станичников. Он с силой стегнул нагайкой мелко дрожавшего под ним кабардинца и пошел отмерять пространство бешеным наметом, чтобы занять место впереди своего отряда. В горле у него клокотало, глаза застилал красноватый дым.
Сотня влетела в Гудермесский аул, приготовившийся к отходу в сон, промчавшись по главной улице до небольшой площади, уже нацелилась проткнуть ее насквозь, когда сбоку как из-под земли выросла большая группа верховых чеченцев. Наверное, это были нейтральные горцы, всего лишь охранявшие окрестности своего населенного пункта. Но это уже не могло иметь никакого значения, Дарган не задумываясь повел казаков на этот отряд. Он воздел шашку, подлетел к не успевшему ничего сообразить передовому всаднику и с радостным оскалом опустил клинок ему на голову. Рядом с ним рубили горцев оставшиеся в живых станичники, они тоже жаждали отомстить за погибших своих товарищей. Шашки сверкали над их папахами кусками ослепительных молний, они врубались в живую плоть и вздымались вновь, уже окрашенные в красный цвет. По спинам разбойничьих лошадей растеклись ручьи крови, расползлись ошметки дымящегося мяса.
А Дарган продолжал лютовать, он дотягивался концом шашки до горцев, пытавшихся увернуться от него, рубил их с плеча, снося головы вместе с папахами. Он хищным коршуном кружился по площади до тех пор, пока перед ним не выросли глинобитные стены какой-то сакли. Сотник вдруг увидел, что из подслеповатого окна выглядывает голопузый мальчик, изо рта которого спускаются концы грязной тряпки. Наверное, он, как и дети терских казаков, сосал хлебный мякиш, завернутый в материю и смоченный в молоке. Может быть, его отцом был один из только что зарубленных чеченских мужчин. Это было неважно, мальчик все равно был отпрыском вражьего племени, вызывавшим неприязнь даже своей беззащитностью. Но он чем-то неуловимо походил на Павлушку, меньшего Панкратова сына, любимого внука всей семьи. В его облике присутствовало что-то казачье одновременно с горским - короткий носик чуть с горбинкой, удлиненное личико с выдвинутым вперед упрямым подбородком и крутой излом светлых бровей на открытом лбу. Сотник тряхнул светло-русым чубом, стараясь избавиться от наваждения.
- Дарган, пора покидать это место, - вдевая шашку в ножны, окликнул его подъесаул Савелий, старый вояка и родной брат. - Абреки совсем близко, топот копыт их коней слышен уже на окраине аула.
Сотник поводил вокруг медленно трезвеющим взглядом, заметил, что казаки убирают шашки в ножны и выстраиваются в ряды, готовясь к маршу. Терцев не волновал шум приближающейся погони, они знали твердо, что их жизни зависят от железной дисциплины, вершителем которой был их станичный атаман - сотник Дарган Дарганов. Вид у всадников был суровый и спокойный, словно не они только что прорвались из кольца окружения и устроили бойню горцам, попавшимся им под горячую руку.
- Савелий говорит дело, - не выказывая беспокойства, пробасил другой ветеран, подхорунжий Горобец. - Нам еще до Терека надо доскакать, а потом переправиться на левый берег.
Дарган провел ладонью по лицу, будто пытаясь содрать с него липучую картину, написанную кровью и мешавшую ему смотреть. Затем он воткнул шашку в ножны и, не оглянувшись на замершего в окне пацаненка, затрусил в голову сотни. Через мгновение дробный топот копыт его отряда уже слышался за околицей аула, казаки упорно стремились к бурному Тереку, укрытому зарослями кустарника. А еще через пять верст волны реки с размаха ударили в бока строевых лошадей, смывая с них пот, кровь и налипшую грязь. Терек сносил пловцов вниз по течению, поближе к станице Стодеревской. Скоро под копытами коней загремело каменистое дно, потом лошади выбрались на обрывистый откос, который укрыл их вместе с всадниками за густыми зарослями ивняка. Распаленным погоней абрекам осталось только опростаться с той стороны реки оглушительным ружейным залпом и разразиться проклятиями:- Продажные шкуры, вы давно превратились в таких-же сип-сиповичей, которым служите за кусок хлеба, как бездомные собаки, - закручивая на краю обрыва коней, кричали они. - Наш имам Шамиль объявил газават только русским, но и вы будете вместе с погаными отвечать за все. - За вами должок остался, - не выдержал кто-то из терцев. - Мы скоро вернемся, но теперь пощады никому не будет. - Это мы вырежем под корень весь ваш змеиный род, - исходили бешенством абреки. Ждите наших джигитов к себе в гости днем и ночь…
Терцы перевели дух, снова вскочили в седла и поспешили на помощь хорунжему Панкрату, посланному с отрядом на выручку пехотинцев, попавших в засаду. Не было еще случая, чтобы станичники бросали на произвол судьбы своих братьев.
До самого утра атаман станицы Стодеревской так и не сумел избавиться от кошмаров, мучавших его. Софьюшка молча наблюдала за его терзаниями, не решаясь влезать с расспросами. Она знала, что муж все равно ничего ей не расскажет, он встанет и уйдет на конюшню, где проведет остаток ночи в обнимку с лошадьми. Им он доверял больше, чем кому бы то ни было. А еще он любил оружие, которого в доме набралось бы на добрую казачью сотню. И только потом шла она, Софьюшка, несмотря на то, что атаман доверял ей во всем и уважал даже больше, чем станичных стариков. Еще она знала, что ночные кошмары супруга обязательно приведут его к решению задачи, которое он при удобном случае огласит всей семье. Поэтому Софьюшка осторожно поправила край одеяла и принялась дожидаться наступления утра.
И оно пришло, это розовое утро нового светлого дня. Лишь только первый луч солнца ударил пыльным острием в противоположную от окна стену, Дарган встал с постели и пошел в прихожую, где стояла бадья с взваром из дикой груши. Зачерпнув терпкой жидкости ковшом, он осушил его до дна, набрал еще один, и снова выпил, затем вышел на крыльцо и прищурился на солнце, поднимавшееся над горными зубцами. От зыбкого ветерка шелестели листьями раины, посаженные вдоль плетня, головки рыжего подсолнечника между ними стряхивали ночную росу и разворачивались навстречу не жарким пока потокам света. В хлеву замычала корова, в стайке стукнул копытами застоявшийся конь, в курятнике закудахтала наседка. Природа просыпалась, стараясь поскорее впитать в себя живительную энергию солнца и запастись ею на целый день.