Мальчик немного подумал, потом открыл еще один ящичек. Там тоже лежали мешочки, но пустые, стопкой лежали, их сосчитать куда труднее… Он взял один и, по очереди раскрывая те, в которых был порох, отсыпал понемножку из каждого. Каждый потом прилежно затянул, словно их и не трогал никто. "Свой" мешочек Санька сунул под рубаху, проверил, надежен ли пояс штанов, не потеряется ли сокровище. Потом взял из другого ящика несколько пуль. Тяжелые шарики тоже надо было куда-то девать, и Санька разжился еще одним пустым мешочком.
Итак, у него в запасе несколько зарядов. Теперь, раз уж он решился, надо повесить пистоль на место и ждать удобного случая - уедет дядя в гости, значит, можно попробовать. Ночью все же страшно…
Скорее всего, он так бы поступил - уже встал на стул, чтобы водрузить драгоценную вещь на место. Но тут на подоконник, раскинув крылья, с пронзительным клекотом упала птица. Солнце заиграло в светлом, почти белом оперении. Хищный клюв раскрылся, нацелившись прямо на Саньку.
- Сокол! - испуганно выдохнул мальчик.
И не понимая, что делает, поднял руку с пистолем. Еще недавно он спрашивал, на что нажимать… И вот его палец сам собою поймал стальной шарик, надавил.
Санька знал, что дядя никогда заряженное оружие в доме не держал, а тем паче - не мог на стене повесить. Зачем тогда нажал на шарик - никогда после объяснить себе не мог. Ну не мог пистоль быть заряжен! Не мог! Но выстрел грохнул. И грохнул так, что дрогнула все еще приоткрытая дверца кабинета. И в тот же самый миг за окном раздался звон разбитого стекла, а потом - крик и яростная ругань. Мальчик свалился со стула. Сокол исчез. Пороховой дым заполнил комнату.
Пуля, выпущенная из пистоля, угодила прямиком в бутылку, которую Дмитрий Станиславович в тот момент вновь наклонил над бокалом своего гостя. Бутылка исчезла, ее точно вырвало у него из руки, в пальцах осталось лишь узкое горлышко. Темно-красные брызги полетели во все стороны, залив светлую рубашку Колдырева, попав на лицо отцу Лукиану, забрызгав его подрясник.
- Нечистая сила! Это еще что такое?! - взревел барин.
И, обернувшись к дому, тотчас увидал в окне белое, как бумага, лицо Саньки, его вытаращенные от ужаса глаза, а в поднятой почти к самому лицу руке - злополучный пистоль.
- Ирод! Отродье сатанинское! Убью, змееныш!
В мгновение ока обратившись из степенного владельца имения в грозного вояку, Колдырев выскочил из-за стола, взмахнул тростью как саблей и бросился к воротам.
- Аспида пригрел на груди своей, убийцу окаянного! Своими руками убью, задушу паскуду!
Он бежал к дому, в бешенстве ничего не видя перед собой и не думая ни о чем.
В сознании старого солдата выстрел означал только одно: нападение!
Трудно сказать, что сделал бы Дмитрий Станиславович, сумей он сейчас же поймать маленького преступника. Но Санька, увидав в окно, как что-то красное (кровь, что же еще?!) залило баринову рубашку, и услыхав его проклятия, уже не мог ясно соображать. Сломя голову он ринулся прочь из комнаты, слетел вниз по лестнице, проскочил под носом у Колдырева - и только трость вырвала кусок травы у него за спиной. Санька добежал до ограды, вскочил на стоявшую впритык телегу, перелез на ту сторону и, не чуя под собою ног, зайцем метнулся в сторону леса.
- Стой! - орал меж тем Дмитрий Станиславович, кидаясь следом и понимая, что сорванца не догнать. - Стой, гаденыш, стой!
В ограде позади дома вообще-то была калитка, которую никогда не запирали, просто Саня, спасаясь бегством, о ней забыл.
Колдырев распахнул эту калитку, выскочил за ограду и увидел, как светлое пятно Санькиной рубашки мелькает уже возле самой опушки, как исчезает в лесу, сливаясь с солнечными пятнами.
- Стой! Сашка, стой, говорю тебе! Пропадешь, дурья твоя башка!
Но мальчик, видать, уже его не слышал.
Подбежавший отец Лукиан схватил барина за локоть:
- Послушай, Дмитрий Станиславович! Не хотел же он в нас стрелять. Верно, взял пистоль да случайно на курок нажал…
- Нажал!? А кто ему позволил хозяйским пистолем баловаться! - то ли гневно, то ли уже с отчаянием воскликнул тот. - Кто заряжать позволил?
- Дурное дело, согласен. А зачем же ты сам-то порох где попало оставляешь, так что и дите неразумное добраться может?
Священник был прав, кто ж поспорит… Но что ж теперь делать?
- Что ж с парнем будет-то, а, батюшка?
- Надобно его вернуть.
Отец Лукиан обернулся и увидел испуганные лица дворовых.
- Добрые люди! - батюшка подошел к ним, и те невольно склонились, как будто для благословения. - Прошу вас, бегите в деревню, позовите мужиков, да побольше. Собак пускай возьмут. Я с ними пойду.
- Я тоже пойду! - вскинулся Колдырев, но поперхнулся и закашлялся, схватившись за грудь.
Отец Лукиан вновь взял его под локоть.
- А тебе, боярин, лучше сейчас в постель. Не дай Господь, захвораешь всерьез, мы все тут кругом виноваты будем. Поверь моему слову - что можем, то сделаем. Руку вот перевяжи, смотри, кровь, порезало осколками. И про просьбу-то владыки… не забудь.
Веселое заведение
(1609. Сентябрь)
Светлая штукатурка стен подчеркивала размеры помещения, мебель была подобрана предмет к предмету, светильники из темной бронзы красиво контрастировали со стенами. Вульгарны были лишь развешенные на стенах картины - портреты наиболее известных здешних красавиц, сидящих или возлежащих в самых смелых позах. Некоторое количество ткани на этих откровенных портретах лишь выгодно драпировало самые аппетитные места. Одна из фей была написана вовсе нагой - художник одел ее лишь в коралловое ожерелье.
Свой товар пани Агнешка представляла лицом. И всеми другими частями тела.
В этот вечер у нее были все, кому положено, перед началом очередной большой войны, затеваемой европейским королем: драчливые юнцы с едва пробившимися усами, но уже открывшие в себе великих стратегов, опытные вояки, не раз нанимавшиеся в разные армии к разным государям, знавшие себе цену и заранее подсчитывавшие барыши от предстоявшей кампании, а между ними - ловкачи, едва умевшие владеть саблей, зато игроки от Бога, отменно речистые - кого угодно уболтают и, глядишь, выиграют в штосс или в ландскнехт полученное новобранцем жалование прежде, чем тот сообразит, с кем связался. Поляки, немцы, венгры…
Разноязыкая речь звучала в зале, разогревшись вином, вояки говорили громко, силясь перекричать друг друга, и от этого вовсе ничего нельзя было разобрать. Голубые и черные жупаны, делии, отороченные и не отороченные мехом, кирасы, шлемы с крашеными перьями. Все это уже было снято или, по крайней мере, расстегнуто и распахнуто, а рубахи на груди почти у каждого вояки покрыты багровыми пятнами. Но обагряла их не кровь, а вино. Вино здесь лилось рекой.
Среди рассевшихся в креслах и развалившихся на атласных диванах мужчин вольготно себя чувствовали десятка два девиц, чей облик говорил сам за себя. Молодые - от пятнадцати до двадцати с небольшим, - были они одеты в шелковые и кисейные платья по последней моде… Но украшения у всех были фальшивые, и слишком много кармина было на губах.
Наравне с мужчинами они пили вино, громко смеялись, усевшись с ними кто в обнимку, а кто на коленях. Почти каждая успела расшнуровать корсаж, так что ее прелести вырвались на свет, причем у двоих или троих эти знаки отличия слабого пола достигали устрашающих размеров.
Окна по причине теплого вечера были нараспашку.
Веселый дом пани Агнешки всегда пользовался успехом в городе Орше, но, пожалуй, столько посетителей разом никогда в нем еще не бывало. Сама хозяйка, крупная сорокапятилетняя дама, стояла у лестницы, ведущей в комнаты для гостей, скользя взглядом по зале. Из общего гомона ее слух вырывал разрозненные реплики на разных языках.
- Он говорит: давайте, месье, отстегнем шпоры, чтобы ничто не мешало нашей дуэли. Мол, чтобы была самая честная дуэль. Тот нагнулся отстегнуть, а он его проткнул…
- Ну да, я участвовал в рокоше Зебржидовского, ну и что? Сигизмунд тогда был сам виноват. Король всех нас простил - ну, тех из нас, кого не перерезали под Гузовым.
- Да нет и не было у тебя никогда таких денег - капитанство покупать! И таких идиотов, чтобы продавать свою должность перед войной, тоже нет!
- Сегодня Каролинка пойдет со мной! - хрипел на весь зал высокий, грузный поляк с обвисшими мокрыми усищами. Среди его раскиданных по дивану и возле дивана вещей валялась дарда с желтым флажком, свидетельствовавшая о том, что этот пан служит десятником в войске польском. - Каролинка пойдет со мной! Я вот дам ей еще пару крейцеров. Вот и вот.
- Ай, пан, вы такой милый! - лукаво воскликнула Каролинка и выжидающе посмотрела на все еще развязанный кошель вояки.
- Я дам тебе четыре крейцера! - рассердился завитый красавчик лет восемнадцати. - Как только выиграю их в карты! Эй, кто еще сыграет со мной?
- Да никто не сыграет! - донеслось от расположенного в конце комнаты карточного стола. - У тебя ничего нет, все свое вперед полученное жалование ты уже спустил!
- Наймись еще в какое-нибудь войско! Кто знает, где еще затевается война?
Десятник крепче охватил талию Каролинки, дал ей пригубить вино из своего бокала, а остальное опрокинул себе в рот, ухитрившись вылить половину на воротник.
- Кто тут городит всякий вздор? - прорычал он. - На какую еще войну можно идти, кроме той, для которой собирает войско наш славный король?
- А… а… кто-нибудь скажет, с кем м… мы воюем?
Темноволосый венгр в бархатных штанах, залитой вином шелковой рубашке и почему-то не снятой магерке, съехавшей ему на нос, вдруг сообразил, что этот вопрос следовало бы задать, когда он еще вербовался в войско Речи Посполитой… да как-то не до того тогда было.
- Ва… ва… ваш кр… король… Он кому объявляет в… войну-то? Шведам?
- С чего бы вдруг шведам? Опять? - расхохотался какой-то юнец, тоже изрядно пьяный. - Да мы с ними воюем уже чуть не десять лет!
- Чушь! Король Сигизмунд никогда не станет воевать со шведами, потому что он сам швед, - вмешался в общий разговор невзрачный господин с сильнейшим немецким акцентом и невыносимым апломбом.
- К… как швед? - опешил венгр.
- Да так. У него отец - швед, а мать полька. Будь мы евреями, то определяли бы кровь по матери, а мы - добрые католики! Так что он скорее швед, чем поляк. А воевать мы пойдем нынче с московитами, - авторитетно заявил немец.
- И давно пора! - вмешался еще один польский десятник, единственный, кто не снял жупан и даже умудрился ничем не заляпать небесно-голубое сукно. - Московия - дикая страна, населенная варварами. Огромная земля пропадает! Мы возьмем ее, и Речь Посполитая станет самой большой страной в мире!
К этому разговору внимательно прислушивался человек, недавно вошедший в зал и с трудом нашедший себе свободное место подальше от яркого света.
Это был Григорий, несколько дней назад спасавшийся бегством из Кельна и теперь спешивший вернуться в Россию - отчитаться в Приказе о поездке с Артуром Роквелем. От Орши, куда он попал уже в сумерках, до русской границы оставалось всего ничего, и он решил весело попрощаться с Европой, посетив заведение пани Агнешки. Женщинам Гриша всегда нравился, но дома уж не будет в его жизни таких красивых и доступных девочек. "Очень символичное прощание с заграницей, весело подумалось Колдыреву, где все за деньги и за деньги - все".
Григорий иронизировал про себя - привык разговаривать сам с собой за время путешествия. На самом деле по мере приближения к границе его сначала смущало, а потом начало пугать обилие в городах и на дорогах вооруженного сброда самого разного достоинства. Воинских людей становилось все больше, а Орша ими так прямо кишела. Григорий уже знал, что польский король с весны вроде собирает армию, что война будет с Россией, а вот выяснить - когда точно, все никак не получалось.
Мысль о том, что надо бы поспешить, вдруг в Москве еще не знают о готовящемся нападении, появилась и пропала: не может быть, чтобы не знали. Сигизмунд III собирает войско так долго, с таким шумом и размахом, что вести об этом наверняка уже распространились повсеместно. И в Смоленске, и в Москве, конечно, знали. Это он подоторвался за границей… Но вот вернуться со свежими данными, с точным днем выступления этой разномастной армии - возможно, было бы ценно.
Устроившись неприметно в углу и заказав графинчик вина с самой простой закуской, Григорий уткнулся в стакан и навострил уши: меж пьяных выкриков королевских новобранцев дата вполне могла проскользнуть.
- Пан скучает?
Нежный голосок позвучал над самым ухом Григория, и ему на колени игриво легла ножка в атласном чулке и башмачке с красной пряжкой, ловко просунувшись под столом. От неожиданности путник вздрогнул, однако, подняв голову, улыбнулся.
Вплотную к нему сидела очаровательная девушка лет пятнадцати-шестнадцати, не старше, в пунцовом платье с наполовину расшнурованным корсажем, в ямке меж двух полушарий дрожала капелька пота, сбегая по шнурку на агатовый крестик.
- Почему пан так смотрит? - слегка подведенные сурьмой округлые брови девушки поднялись. - Я не нравлюсь пану?
- Почему же? - Григорий разом стряхнул с себя смущение. - Очень даже нравишься. Как тебя зовут?
- Крыся, - она улыбнулась, показав ровные белые зубы. - О, так пан, вижу, приезжий! Вы не поляк?
- Нет. Я русский. Хочешь вина?
Девушка захлопала в ладоши и рассмеялась.
- Ах, какой пан щедрый! И какой красивый… Не думала, что русские бывают такие красивые!
- А ты разве раньше видела русских? - без обиды, но с насмешкой спросил Колдырев.
Крыся лишь мотнула головой, поднося бокал к губам.
- Ну вот, не видела. А говоришь… Пей, пей, я еще налью.
Крыся придвинулась еще ближе, и как только Григорий обвил рукой ее затянутую в корсет талию, склонила завитую головку к нему на плечо.
- Тебя здесь нет… - Григорий кивнул на картины.
- Я новенькая. А тут нарисованы какие-то одни старухи.
И она прильнула к его уху своими пухлыми губками.
- Пан живет в Москве? Я знаю, все русские живут в Москве!
- Нет, - усмехнулся Григорий, - не все. Я вот родился и долго жил под Смоленском.
- Под чем, под чем? - круглые бровки полезли кверху.
- Смоленском. Никогда не слыхала?
- Нет. Как, говорите, это место называется?
Григорий рассмеялся:
- Да отсюда до Смоленска рукой подать! Отчего же ты не знаешь, как называется город по соседству?
- Я не отсюда родом, - почему-то обиделась Крыся и надула губки. - Я из Варшавы, новой столицы Польши. И знать не знаю ни про какой ваш Шмольяньск…
- Да нет же! Не так… Погоди-ка, я тебе сейчас напишу.
Колдырев поднял с пола свою сумку, порылся в ней. Попалась тугая трубка свитка. Откуда он здесь? А! Да это же письмо несчастного Артура Роквеля своему московскому другу. Совсем о нем позабыл…
Он вытащил свиток, поискал глазами, чем здесь можно писать. Чернильниц и песочниц в таких заведениях явно не держат. Зато на столе лежит большой деревянный гребень. Какая-то красотка вытащила его из своей прически да и потеряла. Недолго думая, молодой человек отломил один из длинных зубцов гребня, опалил его кончик в пламени свечи и аккуратно (за почерк его в Посольском приказе всегда хвалили) начертал на свитке латинскими буквами: "SMOLENSK".
- Смо-леньск… - по складам прочитала Крыся. - Смоль-еньск!
- Это мой город родной, - кивнул Григорий. - Москва, конечно, и больше, и богаче, но для меня Смоленск - самый светлый град. Хоть и происходит его название от черной кипящей смолы.
- Ой, какое страшное название! - надула губки Крыся. - Разве можно так называть город?!
Григорий на мгновенье смешался. А и в самом-то деле: "смола" на польском - это же пекло, Ад! Увлекшись, он так и сказал: pieklo. Бот интересно, как-то раньше и не задумывался… Но не смог отказать себе в удовольствии блеснуть пред девушкой познаниями:
- Нет, барышня. Смоленск - он отчего так называется? Что стоит на реке, по которой купцы из всяких стран товары возят. В нем в старые времена купцы эти лодки свои чинили, конопатили и смолили, а жители местные им смолу продавали. Оттуда и пошло. И вообще, Смоленск - самый древний город на Руси. Даже Москва его моложе!
- Что ты несешь, бродяга? - неожиданно вмешался здоровенный усатый десятник, тот самый, на коленях у которого сидела пышногрудая Каролинка. - Какой такой на Руси? Смоленск - исконно польский город!
Колдырев обернулся к поляку, оглядел его с ног до головы, словно не слышав оскорбления, и спросил проникновенно, вполголоса:
- Если Смоленск - польский город, пан десятник, то отчего же в нем никто не говорит по-польски? А оттого - что всегда он был русским, от основания, испокон веков, еще от Киевских русских князей! Польша его полонила, да ненадолго, уж сто лет прошло как Россия его себе вернула. Вам бы историю знать получше, да, как я понимаю, вы ей не особо обучались.
- Что-о?! - лицо десятника побагровело, отчего усы на нем показались совершенно белыми. На них уже стали оборачиваться: кто тут исходит злобой вместо того, чтобы пить и веселиться? - Это я не обучался истории?! Да благородному шляхтичу незачем обучаться, он все знает от самого рождения, по крови! А ты что тут мелешь, лапотник! Москальский выкормыш!
Нет, подумать только! Заглянул в заведение посидеть-послушать, на рожон не нарываясь, да с Европой попрощаться, а тут какой-то выскочка, лях безродный, будет его, русского дворянина!.. Хотя… Хотя, может, вот как раз удобный случай узнать когда!