- Правда? - очень спокойно Григорий ногой отодвинул соседний стул вместе с испуганно взвизгнувшей Крысей и встал. - Оно и видно, как посмотришь вокруг, - он обвел рукой зал, - так и видишь, кто из нас дикарь… Да ни в одном русском кабаке я такого скотства не видывал! Уж в нашем Смоленске-то точно, разлюбезный пан десятник!
- Ах ты ж, psja krew… - офицер схватился за то место, где должен находиться эфес его сабли, но сабля лежала в двух шагах, среди всей его сваленной в беспорядке амуниции. - Забыл, кто мы и кто вы, свиньи?! Ничего, скоро наш король заставит вас вспомнить!
- Скоро - это когда? Никогда? Который месяц все собираетесь? По кабакам песни орете. Еще поорете - и разойдетесь снова против своего же короля бунтовать. Боязно ведь на Русь лезть, правда? Или пан знает день, когда придет к нам с мечом?
- Двадцать пятого сентября, - десятник даже не заметил, что выдал военную тайну, - двадцать пятого сентября мы зададим вам урок. Двадцать пятое - первый день! Кровью своей гнилой заплатите за науку! Смоленская земля была, есть и будет наша, а русские мужики были, есть и будут нашим быдлом - рабочим скотом! А ваши бабы годятся только, чтоб ноги перед нами раздвигать, и то только тогда, когда нет рядом с нами настоящей женщины! Ха-ха! И ежели кто сомневается, могу преподать ему урок прямо сейчас!
С этими словами десятник дотянулся наконец до своей сабли, рванул ее из ножен и, отпихивая столы, опрокидывая стулья, ринулся к Григорию. Несколько поляков вскочили с мест - пытаясь удержать взъяренного земляка и усадить на место. Женщины заверещали еще громче юной Крыси, но на них уже никто не обращал внимания.
Колдырев тоже выхватил свою шпагу, резко забросив за плечо сумку. Он был еще совершенно трезв, поэтому хорошо понимал: история выходит скверная. Отбиться от здоровенного десятника, хотя бы и пьяного в стельку, у него вряд ли выйдет, тут надо уносить ноги.
- А ну-ка прекратить!!!
Низкий, почти мужской голос перекрыл яростные вопли военных и женский визг.
- И так уже всю мебель вином залили, теперь только крови мне здесь не хватало, отмывай потом! Сабли в ножны, или я мигом позову солдат из казармы! Они все мои клиенты и будут только рады избавиться от соперников.
Пани Агнешка возникла посреди зала, разделяя готовых ринуться в драку мужчин. Ее фигура в черном платье с алыми перьями была весьма внушительной, а повелительный голос мгновенно подействовал отрезвляюще. Даже рекруты, недавно приехавшие в Оршу, успели прослышать про ее крутой норов и про покровительство, которое оказывают ей все в городе, вплоть до командующего гарнизоном, а потому желание затеять кровавую потасовку в веселом доме у большинства из них пропало.
У большинства, но не у всех. Разъяренный десятник успокаиваться не собирался.
- Этот щенок мне за все ответит, - прорычал он. - Я его проучу!
- Ваше дело, пан, - отрезала пани Агнешка. - Можете хоть в капусту друг друга изрубить, но - только за дверями этого дома. И желательно подальше от его порога. Вон отсюда, если не хотите, чтобы завтра же я пошла к пану Збыховскому. Ведь он командир вашей хоругви, я не ошиблась?
Услыхав фамилию командира, десятник присмирел. Зато другой поляк, еще более пьяный, завопил на весь зал:
- На улицу! Пошли-ка на улицу! Эй ты, деревенщина, а ну докажи, что умеешь не только языком болтать!
- Уходите отсюда, пан из Смоленьска! - заплакала успевшая спрятаться за спинкой дивана Крыся. - Уходите, или вас изрежут на куски!
Кровь вдруг ударила в голову Григорию. Пожалуй, такого с ним еще не бывало.
Равнодушное хладнокровие, с которым он поначалу лишь хотел, слегка подразнив ляшского десятника, выведать дату нападения, совершенно покинуло его. Он сжал челюсти, ему казалось, что они дрожат, но не от страха - страх и само чувство самосохранения вдруг исчезли совершенно - от необъяснимо обуявшего его бешенства. Кровь, пульсируя, била ему в виски, левое веко начало дергаться, связки, держащие скулы, вдруг начали словно вибрировать и тянуть вверх, к вискам.
Он уже забыл и про важность выведанной информации, и про свой план - лишь насмешливый хохот поляков, "щенок", "курвы", почему-то суровое лицо отца, при этом молодое - в стальном шлеме с тяжелой стрелой-наносником - какие-то еще обрывочные слова, картинки, образы мелькали у него перед глазами застилая очевидное - надо бежать, бежать прямо сейчас, при общей заминке, вызванной появлением хозяйки, бежать немедленно - стоит замешкается, за порогом тебя догонят - и конец.
- На улицу, Панове! - захрипел Григорий, и, взмахнув своей укороченной шпагой, первым шагнул к дверям.
Случай надежнее правила
(1609. Сентябрь)
Улица была совершенно пустынна. Напротив ярко освещенного входа в веселый дом уныло коптил одинокий фонарь, дальше лишь пара тусклых окошек освещала путь. Конь Григория был привязан к одному из колец, вделанных в ограду небольшого фонтана, вместе с еще семью или восемью лошадями: большинство гостей веселого дома разместились на постой поблизости и пришли сюда пешком. Вздумай он сейчас вскочить в седло и дать коню шпоры, вряд ли бы его догнали…
Но Колдырев снова упустил возможность спастись.
Вот уже из дверей с бранью выскочил десятник, успевший на ходу напялить голубой жупан, пояс с пистолетом и даже перевязь с сумкой. Он был уверен, что сейчас зарубит наглого русского и ему вряд ли придется возвращаться в заведение пани Агнешки за вещами.
За десятником суматошной гурьбой вывалилось еще с дюжину вопящих, размахивающих саблями поляков… Дело оборачивалось совсем плохо. Видимо, никакого поединка один на один не будет, его просто сейчас убьют.
Григорий отступил к противоположной стене, прикрыв спину.
- Щас узнаешь, скотина, как оскорблять благородных людей! - завопил десятник.
- Вместо тебя здесь будет валяться десяток маленьких русских! - выкрикнули из толпы.
Из тех уроков, что брал Григорий, он запомнил не так уж и много, но твердо уяснил для себя одну простую вещь: на одного человека невозможно напасть более, чем вчетвером, в противном случае нападающие просто-напросто станут мешать друг другу. Однако все пошло почти по правилам. Десятник встал в позицию. Остальные поляки столпились полукругом в свете фонаря - глядя с насмешками на кончик колдыревской шпаги, который фигурально выписывал перед ними горизонтальные восьмерки. Вторым учеником фехтовальщика в Париже был странный мальчик по имени Рене Де Карт - мудрый, как маленький старичок. Де Карт очень смеялся, когда узнал, что такие лежачие восьмерки надо совершать, чтобы как можно дольше держать противника на расстоянии - и притом иметь возможность резко нанести с самой неожиданной стороны короткий рубящий удар. Шпага Григория была, как и положено, остро заточена на верхнюю треть лезвия и при необходимости не только колола, но и опасно рубила, хоть и без сабельной протяжки.
- L'infini, l'infini! - кричал странный малыш Де Карт, вводя в замешательство и русского, и наставника-виртуоза.
"Какая чушь вспоминается в последние мгновения", - сказал себе Григорий - и, увы, едва не угадал.
Усатый десятник рванулся к Григорию, сделал пару обманных выпадов и занес над ним саблю - в тот момент, когда рука Колдырева со шпагой ушла далеко в сторону. Тускло блеснул остро заточенный металл над головой, неостановимо понесся вниз, Григорий, чувствуя, что уже не успевает парировать удар, как на тренировке, резко ушел, скрутясь вниз и вбок, отчаянным нырком в сторону удара… Сабля усатого буквально скользнула ему сзади смертельным холодом по воротнику всего лишь в миллиметре от шеи. Григорий неловко изогнулся, рассчитывая по теории полоснуть соперника вершком лезвия шпаги справа, но не словчился и подвернув ступню, рухнул в жидкую, растоптанную десятками копыт землю.
"Лежачего не бьют!" - мелькнуло молнией в голове Григория, но, видимо, во дворе борделя это старинное правило поединков не действовало. "А-аа!" - предсмертно заорал Григорий, не успевая обернуться, но чувствуя, как, со свистом рассекая воздух, заносится для последнего разящего удара польская сабля. Но вдруг сталь лязгнула о сталь, и судорожно оглянувшись, Колдырев увидел, как десятник, почему-то выронив саблю и видно получив страшнейший удар сапогом в самое чувствительное место, стоит, согнувшись пополам, отчаянно открывая и закрывая, как молчаливая рыба, рот.
- По-вашему, это - честный бой, господа?! Пан офицер против… студента? Ну-ну!
Неожиданный союзник недобро улыбался. И тут он стал… насвистывать, а потом и запел по-немецки:
На месте нашей встречи
Фонарь опять горит,
Горит он каждый вечер,
Но я давно забыт.
И если меня проткнут клинком,
Кто будет стоять под фонарем
С тобой, Лили-Марлен?
С тобой, Лили-Марлен?
Увидев, что к противнику вдруг подошла подмога, а их товарищ пострадал самым жалким и унизительным образом, поляки забыли о рыцарстве и бросились вперед всей гурьбой - теперь уже на двоих. Первыми оказались наиболее горячие - рекруты, едва научившиеся держать оружие в руках, но уже возомнившие себя непревзойденными рубаками. Они толкались и бестолково сшибались друг с другом, не нанося ни одного мало-мальски прицельного удара. Вдруг один из нападавших взвыл от боли и завалился на Григория; в лицо Колдыреву брызнула прямо-таки струя крови.
Уже потом он сообразил, что ранение нанес его союзник, и ранение совершеннейше пустяковое - невероятным по точности ударом он рассек поляку ухо; но, как известно, любая, даже незначительная ранка на голове, из-за множества кровеносных сосудов, кровоточит обильно…
Колдырев стряхнул с себя "смертельно раненого", и тот повалился наземь, под ноги остальным. Споткнувшись о поверженного вояку, упал второй, причем настолько пьяный, что сразу встать ему не удалось.
А неожиданный соратник, напевая, сделал выпад, ранив еще одного нападающего в правое плечо. Тот с коротким стоном выронил оружие. Оставшиеся предпочли отступить на пару шагов и лишь тогда, видимо, разглядели человека, неожиданно и необъяснимо пришедшего на помощь русскому дикарю.
Рядом с Григорием, плечом к плечу, стоял молодой мужчина, закованный в стальную кирасу и в легком шлеме пехотинца. Но то были не польские кираса и шлем-капалин, в этом Колдырев уже научился разбираться.
- Ты кто такой? Чего тебе-то надо? Мы с тобой не ссорились! - заорал десятник, прыгая в стороне на пятках - лучшее, как известно, лекарство от удара в промежность - и закипая еще большей яростью. - Оставь мне эту русскую скотину!
- Ваше право! - последовал ответ. - Ваше право. Может, он и русский, и скотина, но мне он - друг.
Эти слова заставили Колдырева пристальнее глянуть на храбреца, и под козырьком шлема он при отблеске фонаря рассмотрел знакомые рыжие усы.
- Фриц! - ахнул Григорий.
- Яволь! - откликнулся немец, умелым батманом выбивая саблю из рук еще одного поляка. - Как это вы тогда сказали? "Случай надежнее правила"? Имеем повод в этом убеди… Куда ты пятишься, куда пятишься, дурак? Иди сюда, ты ведь, кажется, хотел драться?
Эти слова относились к юноше, у которого явно пропало желание продолжать драку, обещавшую обойтись слишком дорого - союзник русского вращал своей длиннющей шпагой, рубил и колол замысловато и без малейшей остановки так, словно продолжением собственной руки, притом оставаясь абсолютно хладнокровен.
- Господи помилуй, Фриц, мне жаль, что я втравил вас в эту схватку! - по-немецки воскликнул Григорий. - Я просто не успел удрать…
- Пф! Кажется, не в этом дело… что к вашей чести! - хмыкнул немец. - Я слышал, что наговорил тот краснорожий кретин… Эй, парень! Решил подколоть меня снизу? Это мой… любимый прием… и ответ! Н-на!
- О-о-о! Нога! - взвыл польский солдатик…
Не прошло и двух минут, как половина нападающих была без опасности для их жизни выведена из строя, остальные же продолжали пятиться, не решаясь атаковать опасных противников. К стыду своему, Колдырев вряд ли имел право разделить успех поединка с товарищем. Ибо в этот раз он, сколько ни махал шпагой, так никого из противников ни разу и не задел.
Тут в конце улицы послышался дробный стук подков и замелькали факелы - конный разъезд появился здесь, как водится, с опозданием, но определенно не случайно. Не послушались грозную пани Агнешку, не ушли подальше, и она наверняка послала слуг к местному начальнику гарнизона.
- Прочь отсюда! - закричал кто-то из поляков и мигом ретировался.
Остальные резво последовали его примеру.
Оставшись в одиночестве против двоих противников, протрезвевший десятник переминался с ноги на ногу.
- Нам тоже надо бежать! - воскликнул Фриц. - Останемся последними - первыми будем виноваты. Скорее, Григорий, или ваша любовь к Отечеству дорого обойдется не только вам, но и мне!
Они бросились к коновязи у фонтана и, перерубив уздечки, вскочили на коней.
Не оглядываясь, Григорий и Фриц рванули со двора борделя через хозяйственные задние ворота как раз в тот миг, как патруль въезжал в парадные. Они помчались во весь опор: нужно было убраться подальше, покуда ночные стражи будут осматривать поле боя и раненых, выслушивая их беспорядочную пьяную ругань.
Всадники остановились лишь на окраине города.
- Спасибо, - Григорий, перегнувшись через луку седла, протянул немцу руку. - Думаю, без вас бы меня зарубили.
- А я так не думаю… - широко улыбнулся Фриц. - Я прямо-таки в этом уверен! Вас, мой друг, нашинковали бы, как колбаски на обед, - несмотря на то, что все эти мерзавцы были мертвецки пьяны!.. Да, где-то вы учились… французская школа, верно? Да и реакция есть - ловко вы прыгнули этому десятнику под саблю - рисковый прием для новичка… Только что-то потом в собственных ногах запутались, - продолжал веселиться Фриц, - вот опыта, прошу прощения, явно недостает. Готов биться об заклад, что вы не являетесь завзятым участником сабельных турниров. Я прав? Но то, что вы не испугались встать один против толпы забияк, - это делает вам честь, право слово! И именно поэтому я позволил себе вмешаться…
"Ну, не толпа, толпа просто глазела, - а один пьяный польский офицер. И не честь это вовсе, а безрассудство", - смущенно подумал Григорий, однако посчитал за лучшее в этот момент промолчать.
- …кроме того, я должен был вернуть вам долг: вы ведь тоже помогли мне в неравной драке! Помните? - закончил немец.
- Конечно, помощи от меня вам было… - Колдырев перевел дыхание, "как от козла молока", - добавил он про себя. - Но вы-то как сюда попали, Фриц? Мне казалось, вы студент, учитесь в Кельнском университете…
- Я? Студент?! - поразился Фриц. И горячо воскликнул: - А! Вы, должно быть, решили, что, раз я повздорил с теми напомаженными существами из университета, то я тоже там обучаюсь? Großer Gott! Ничуть не бывало, мой друг, ничуть. Скучная зубрежка и просиживание штанов за старинными фолиантами - это не по мне. Я - воин, черт меня побери, а не какой-то там ученый лоб!
- Но почему же тогда… - начал было Григорий.
- Сам не понимаю, с какой стати эти "патриции" вдруг ко мне привязались! - сердитым голосом перебил его Фриц, чем заставил коня под собой недовольно фыркнуть. - Я преспокойно шел себе по улице, а эти как налетели ни с того ни с сего, окружили - и давай задирать…
"Странно, - отчего-то вспомнилось Колдыреву, - а я ведь явственно слышал и про то, что-де не место солдафону в рядах студентов…"
Но Фриц улыбался так открыто и так искренне, что всякие подозрения мигом вылетели из головы Григория. В конце концов, разве рыжеволосый немец не спас его только что? Какие могут быть сомнения в его честности?!
Фриц пригладил усы и сказал, глядя в сторону; голос его теперь звучал печально:
- А вот потом начались совершенно непонятные мне события, и я вынужден был уехать… Обидно, конечно. Однако могло закончиться и хуже!..
Он тряхнул головой и неожиданно сменил тему, как будто разговор этот вошел в область, крайне для него щекотливую:
- Послушайте, а вам бы переодеться, друг мой: поглядите-ка - у вас воротник висит, камзол разорван. Вот эти дырки - явно не от сабель, крови нет, видимо эти нетрезвые храбрецы просто цеплялись за вашу одежду, чтобы не упасть… Заметили, как я у одного удальца из одного уха было сделал полтора ха-ха! Мой любимый приемчик! Ущерба здоровью, считай, никакого, а страху у противника - жуть, крови - фонтан, смотрю и на вас вылилось полведра…
Колдырев оглядел себя, насколько это позволял тусклый свет луны, и вынужден был признать:
- Да, видок, конечно… Черт побери, у меня же к седлу был приторочен мешок со сменой платья… Куда он подевался? Может, украли, пока я сидел в том прекрасном заведении?
- Нет, Григорий, все проще! - засмеялся немец. - Это же не ваша лошадь! Смотрите-ка: определенно польская военная сбруя.
- Вот черт, прости Господи!.. - ахнул Колдырев, хлопнув себя по лбу. - Ну и разошелся же я, коль впопыхах сел на чужую лошадь… Ха! А до чего же, однако, оказывается, послушные лошадки у польских панцирников. Видать, кобылка решила, что я и есть хозяин, просто надрался до невменяемости и веду себя по-другому… Но что же теперь делать?
- И я ничего не могу вам предложить, - вздохнул Фриц. - Все мое на мне.
Он хотел еще что-то добавить, но вдруг насторожился.
- Что такое? - не понял Григорий.
- Погодите… Мне показалось, будто неподалеку проскакал верховой. И остановился.
- Ну и что в том? - не понял Колдырев. - Ведь это город. Мало ли людей разъезжают здесь верхом? Если бы за нами погнались, мы бы услышали не одного всадника.
- Как знать? - лицо Фрица под зигзагообразным козырьком шлема становилось все более напряженным. - Как раз будь их несколько, я решил бы, что это - разъезд караула. А так… О, дьявол!
В конце темной улочки из-за каменного забора выступил человек. Вероятно, он только что спешился… И сделал это с единственной целью: чтобы вернее прицелиться.
- Сдохни, собака! - крикнул незнакомец, спуская курок.
Немец успел схватить Григория за рукав и что есть силы дернуть к себе. Пуля вжикнула над головой Колдырева. В тот же миг, громко выругавшись, Фриц пустил коня прямо на стрелка. Тот целился теперь в него - из второго пистоля.
- Ну, ты сам напросился, - сказал немец и взмахнул рукой.
В воздухе сверкнуло короткое лезвие - убийца не успел даже вскрикнуть. Но второй выстрел все же грохнул - пуля, ударившись о булыжник брусчатки, с визгом ушла в небо.