Из "виллиса" выскочили трое: капитан, майор и водитель-ефрейтор. Ипполитов оглянулся - на шоссе за ними было чисто. Он спрыгнул с седла и закричал:
- Засада! Там бандеровская засада! Осторожнее!
Толкунов был уже рядом.
- Спокойно. Кто вы и откуда? Предъявите документы.
Бобренок обошел мотоцикл сзади. Виктор, подняв автомат, стал возле коляски.
- Я - майор Таврин, из контрразведки армии... Со мной младший лейтенант Сулова. - Ипполитов распахнул полы плаща так, чтобы видна была Звезда Героя Советского Союза. - А вы?.. Чья машина?
- Предъявите документы, - повторил Толкунов, но, увидев Звезду, смягчился. - Прошу ваши документы.
- Пожалуйста. - Ипполитов достал из кармана документы, но отдал их Бобренку - старшему но званию.
"Майор Таврин, - прочитал Бобренок в удостоверении личности. - Петр Иванович, заместитель начальника ОКР Смерша армии... Удостоверение Героя Советского Союза". Ого! Выходит, соседи и коллеги. Что он делает здесь? Командирован в Москву? Стало быть, направляется в Сарны на аэродром?
- Я заезжал по личному делу в... - словно угадав мысли Бобренка, пояснил Ипполитов и назвал город, который уже упоминал в разговоре с Шалалаем. - Едем в Сарны, только что наткнулись на засаду, - снова обернулся назад. - Еле ноги унесли.
- У нас тут пока шалят... - сказал Бобренок. - Ваши края поспокойнее. Когда вы выехали? - спросил он, продолжая изучать документы.
- Вчера. Еще вчера вечером...
Бобренок мельком взглянул на плащ Ипполитова и подумал точно так же, как и капитан Шалалай: странно, шел дождь, они гнали всю ночь на мотоцикле по шоссе и сухие!.. Впрочем, могли остановиться, обтереть машину, переодеться. Вон на заднем сиденье мотоцикла приторочен целый чемодан с имуществом. И все же что-то не нравилось Бобренку в майоре, какая-то суетливость... Но, что поделаешь, с одной стороны, понятно, волнуется, ведь угодили в засаду... С другой...
Майор глянул на номер мотоцикла. Все правильно - номер войсковой части, которую он знал.
- Мы из контрразведки соседней с вами армии, - пояснил Бобренок. - Возможно, сегодня ночью вражеский самолет высадил десант. Никого не встречали по дороге?
- Да нет, ничего подозрительного не видели, - ответил Ипполитов уверенно. - Вот только бандеровцы. Мы очень торопились, надо на аэродром успеть. А теперь колесо продырявили, нужно сменить...
"Отметок комендатуры нет, - думал между тем Бобренок - Ну и что? Заскочил на пару часов в город под вечер, поужинал... Где тут отмечаться? Все вроде бы правильно, но чем он мне не нравится?.."
Бобренок взглянул на Толкунова. Тот просматривал бумаги Суловой и тоже морщился. Значит, и его что-то смущает.
- Извините, - строго сказал Бобренок. - Поскольку вы оказались в контролируемой зоне, я обязан произвести досмотр ваших личных вещей.
- То есть как? - Ипполитов даже задохнулся от изумления. Ему уже показалось, что опасность миновала, и вдруг... Подумал: "Теперь терять нечего, выручить их может только наглость". - Хотите нас обыскать? Какое имеете право? Я буду жаловаться! Вот уж не знал, что соседи позволяют себе такое.
Бобренок наконец понял, что его смущает: он знал многих в Смерше соседней армии, все же провели вместе не одну операцию... Правда, майора Таврина он мог и не знать. Но о Герое Советского Союза Таврине должен был бы слышать. Может быть, это просто новый человек?
- Поймите, мы опаздываем! - повысил голос Ипполитов. - У меня срочное задание командования!
Взгляд Бобренка скользнул по мотоциклу и задержался на ключе, торчавшем из гнезда зажигания, вернее, не на самом ключе, а на брелоке, бронзовом чертике с царапиной... Чертик... Бобренок совершенно ясно вспомнил слова полковника Карего: "Скорцени подарил агенту талисман... в виде бронзового чертика".
И тут вдали на шоссе раздался крик. Бобренок и Толкунов обернулись: по дороге, сильно хромая, к ним бежал солдат в длинной шинели. В левой руке он сжимал автомат, правая болталась, но он упрямо ковылял, что-то крича. Ипполитов все понял. Воспользовавшись секундной паузой, он бросился через кювет в кусты. Выстрел из пистолета и возглас Бобренка "Не стрелять!" прозвучали одновременно. Пуля обожгла ногу. Ипполитов рухнул в заросли, и сразу на него кто-то навалился. Он рванулся, пытаясь освободиться, но ему больно вывернули руку, ткнули лицом в мокрую траву. Ипполитов злобно вцепился зубами в землю - знал, что это конец, но не мог смириться, рвал бы и кусал все вокруг, но руки ему уже связали, и он только бессильно скрипел зубами.
Он слышал, как истошно рыдала Сулова, взвизгивая и матерясь, как доковылявший солдат прохрипел:
- Там капитан Шалалай... Без сознания, но, кажется, еще живой...
Бобренок приказал Толкунову:
- Я тут управлюсь сам. А ты немедленно к капитану! Окажи ему первую помощь...
Авторизованный перевод Игоря Захорошко
МАРАФОН ДЛИНОЙ В НЕДЕЛЮ
1
Сначала город показался серым и неприветливым. Тучи стояли низко, едва не цепляя крыш, сеялся мелкий, унылый дождь, темные, старые дома будто плакали, сетуя на судьбу, вода струилась по отполированным камням мостовой и разлеталась черными брызгами из-под колес "виллиса". Бобренок поправил воротник мокрой плащ-палатки и обернулся к Толкунову.
- На мне уже нитки сухой нет, - пожаловался Бобренок, - совсем задубел.
Капитан лишь поежился. Да и что говорить, когда руки в мокрых карманах замерзли, словно зимой, а с кончика носа сбегает на шинель вода.
Они миновали железнодорожную станцию, забитую пассажирскими и товарными вагонами, промчались по узким улицам, пересекли трамвайную линию и вдруг выехали на широкий бульвар - дома расступились, давая простор деревьям, газонам. Бобренок подумал, что первое впечатление часто обманчиво: город не такой уж серый и хмурый.
Девушка в мокрой пилотке, взмахивающая флажками на перекрестке, указала им дорогу, и через несколько минут "виллис" остановился возле штаба. Часовой долго и внимательно проверял документы. Бобренок видел, как нетерпеливо переступает с ноги на ногу Толкунов, наверно, еще чуть-чуть и взорвался бы. Майор, успокаивая, положил руку ему на плечо, и как раз в этот момент часовой, возвратив им документы, пропустил прибывших в помещение.
В длинном коридоре курили, оживленно разговаривая, офицеры. Видимо, Бобренок с Толкуновым и в самом деле имели жалкий вид, потому что все, внезапно умолкнув, проводили их сочувственными взглядами. Толкунов заметил это и сердито засопел - он не терпел жалости и сочувствия к себе.
Карего вызвал начальник штаба, и полковник должен был вот-вот возвратиться. Толкунов сбросил шинель, и адъютант, увидев, что у капитана промокла даже гимнастерка, засуетился и налил им по стакану крепкого чая. Бобренок держал стакан в ладонях, отогревая их, пил, обжигая губы, но не мог остановиться.
Карий застал их за чаепитием, попросил и себе чаю, так со стаканами в руках вошли в его кабинет и уселись за столом. Отхлебнув несколько раз, полковник поставил стакан, даже отодвинул его подальше и сказал так, будто прервали разговор совсем недавно:
- Плохо мы работаем, товарищи, если рядом, возможно, в соседнем квартале, сидит вражеский резидент и переговаривается со своим начальником по рации...
Бобренок молча глотнул чай. Это "плохо мы работаем" явно не могло относиться к ним с Толкуновым, ведь и о рации, и о резиденте слышали впервые. Видно, и Толкунов разделял его точку зрения: он даже не взглянул на полковника, занятый сладким ароматным чаем.
Карий, подавив улыбку, продолжал:
- Вы напрасно демонстрируете эдакую индифферентность, товарищи офицеры. Отныне резидент имеет к вам непосредственное отношение. Даю вам три часа на отдых, на устройство и сразу же за работу.
Все же Бобренку хватило характера, чтобы молча допить чай - правда, осталось лишь несколько глотков. Затем спросил:
- Когда он впервые вышел в эфир?
- Вчера вечером.
- А сегодня тоже, только с другого места?
- Нет, приблизительно в том же районе.
- Что же пеленгаторы?..
- Радист опытный, меняет время передач, волны и частоту. Чтобы засечь его, нужен не один день, а мы не можем позволить себе такой роскоши.
- Передача расшифрована?
- Еще нет. Но сегодня вечером, в крайнем случае завтра утром...
- Вы полагаете, товарищ полковник, что тут целая резидентура?
- У нас есть агентурные данные. Еще две недели назад наш разведчик, работающий в "Цеппелине", сообщил, что немцы оставили во Львове несколько агентов. К сожалению, у него не было сведений о них.
- Может, сейчас что-либо прояснилось?
- С ним утрачена связь. Зондеркоманда "Цеппелин" передислоцировалась куда-то на запад, пока еще не знаем, куда именно.
- Сплошной туман?
- Туман, - согласился Карий. - Но командующий дал нам лишь неделю и ни дня больше. Шпионское логово должно быть ликвидировано.
Карий постучал пальцами по столу. Он не сказал розыскникам, что командующий только что говорил с ним резко. Случалось это не столь уж и часто, да и генерала можно понять: дивизии, развивая наступление, вышли в Карпаты, на так называемую линию Арпада, в тылу осуществлялась передислокация частей, и деятельность вражеской агентуры чревата серьезными неприятностями.
Толкунов давно уже допил чай, но не выпускал из рук пустого стакана. Карий заметил это и спросил:
- Еще чаю, капитан?
Толкунов хмуро покачал головой.
- Ненастье на дворе... - пробурчал он, будто скверная погода могла повлиять на поимку вражеских агентов.
- Хуже некуда, - согласился Карий. - Но мы приготовили вам пристойное жилище. В двух шагах отсюда, квартира с телефоном и ванной.
Толкунов назидательно поднял палец.
- Город, - сказал он рассудительно. - К тому же, большой город. А мы с майором Бобренком не привыкли работать в городах.
- Нет у меня узких специалистов по городам, - сухо оборвал его полковник. - Устраивайтесь, дежурный проводит вас. Прошу прибыть сюда в двадцать один тридцать.
Бобренок с отвращением натянул на себя мокрую плащ-палатку и, морщась от недовольного сопения Толкунова, вышел на улицу.
Дождь немного утих, но город от этого не стал веселее. Нескончаемое нагромождение каменных домов с тысячами и тысячами людей. Среди них надо найти лишь двух-трех, а шпионы ведь, как и все, ходят по улицам, разговаривают, улыбаются, где-то работают, внешне ничем не отличаясь от всех прочих, и попробуй определить, кто друг, а кто враг.
Дом, где теперь должны были поселиться розыскники, стоял на узкой улице, вымощенной гранитом, блестящим от дождя. Офицеры поднялись на второй этаж по деревянным скрипящим ступеням, совсем не гармонирующим с массивным каменным домом, адъютант позвонил, и старомодные резные двери тотчас отворились, будто гостей ждали с нетерпением. На пороге стояла женщина в длинном цветастом халате, еще молодая, лет тридцати, и красивая. Запахивая халат на груди, отступила, но адъютант не вошел.
- Это, пани Мария, ваши постояльцы - майор Бобренок и капитан Толкунов, - представил он. - Извините, у меня дела.
Лейтенант, спускаясь по скрипящим ступеням, ни разу не оглянулся, да и к чему это, если все заранее оговорено и не может быть никаких сюрпризов?
- Прошу войти... - Женщина, все еще придерживая халат, сделала едва заметное движение, как будто собиралась присесть в книксене, но вдруг раздумала, однако неловкую эту попытку заметил даже Толкунов. Гримаса раздражения промелькнула на его лице: что ж, Толкунова можно было понять, капитан решительно протестовал против всяких буржуазно-капиталистических цирлихов-манирлихов, в их селе женщины трудились наравне с мужчинами, иногда и больше, вероятно, потому и цветастый халат, и духи, которыми пахло от пани Марии, да еще книксен, естественно, вызвали его неудовольствие.
Бобренок, как и надлежит старшему по званию, прошел в переднюю первым. Тут стояли вешалка, трюмо и стул, на полу лежал коврик, пожалуй, не очень дорогой, а на коврике приютились как-то выжидательно и сиротливо две пары домашних туфель без задников.
Честно говоря, Бобренок уже и не помнил, когда видел шлепанцы, и Толкунов не пользовался ими давно, впрочем, его это нисколько не волновало: бросил на стул свой сидор и прямо в сапогах направился к отведенной им комнате в конце коридора.
- Погоди, - остановил его Бобренок, - ноги у тебя промокли, снимай сапоги.
- А-а, - махнул рукой Толкунов, - не раскиснем.
Конечно, они не раскисли бы, ведь привыкли не только к мокрым портянкам, спокойно спали под дождем, завернувшись в плащ-палатку или прикрывшись шинелью, но тут, в передней, все блестело чуть ли не стерильной чистотой, и Бобренок сказал строго:
- Наследишь.
Толкунов остановился и внимательно посмотрел на пол. Наконец сообразив, чего добивается от него майор, сердито кашлянул, но все же придвинул к себе стул, повернул его спинкой к хозяйке и ловко, двумя руками стащил свои яловые, со сбитыми каблуками сапоги. Затолкал в голенище мокроватые, не очень свежие портянки и засунул сапоги под стул.
Бобренок бросил капитану шлепанцы. Они оказались маловатыми и едва держались на ногах. Толкунов сделал несколько шагов и оглянулся на майора как-то беспомощно. В домашних туфлях он, казалось, что-то утратил, может быть, уверенность, выглядел обескураженным и нерешительным, переминался смущенно с ноги на ногу, как бы ожидая, что же будет дальше.
А дальше ничего особенного не случилось. Бобренок с трудом стянул свои намокшие сапоги, и розыскники, пропустив вперед хозяйку, вошли в комнату.
Прямо перед ними стояли впритык две кровати, застеленные розовым плюшевым покрывалом, и по две подушки в белоснежных наволочках лежали на каждой.
Пани Мария остановилась в дверях, выжидательно глядя на офицеров. Толкунов подошел к кроватям, постоял немного, потом дернул свисающий из-под торшера шнур с выключателем, лампочка засветилась, и капитан довольно улыбнулся.
- Надеюсь, паны офицеры будут довольны, - сладко пропела хозяйка. - Прошу пользоваться ванной, телефоном, комната ваша солнечная...
Майор обернулся к хозяйке и сказал прямо и честно:
- Нам тут очень нравится.
- Чувствуйте себя как дома.
- Попытаемся.
- Может, паны офицеры хотят кофе?
Толкунов смерил хозяйку недобрым взглядом, видно, ему не понравилось привычное для нее обращение "паны офицеры". Правда, тут, в западных областях, должен был считаться с различными нюансами в поведении местных жителей, но все же он мог что-то брякнуть, и Бобренок, как говорится, перебежал ему дорогу.
- С удовольствием, - ответил майор. - Что может быть вкуснее горячего кофе!
- Только извините, - объяснила хозяйка, - теперь время военное и настоящий кофе достать трудно. У меня есть немного эрзаца... - добавила она нерешительно.
Пани Мария одарила их солнечной улыбкой и побежала готовить кофе, а Толкунов еще раз дернул шнур от торшера, довольно хмыкнул и уселся прямо на плюшевое покрывало под лампой, вроде бы так, случайно, однако у этого поступка был и очевидный подтекст: Толкунов занял себе место под шелковым абажуром, и Бобренок, в душе усмехнувшись этим маленьким хитростям капитана, решил не возражать. Тем более что ему было все равно где спать, даже лучше на другой кровати - именно подле нее на тумбочке стоял старомодный телефонный аппарат с высоким рычагом для трубки.
Бобренок обошел кровать, но не сел на нее, снял трубку, послушал и, когда раздался гудок, положил на место. Занес в комнату чемодан, вытянул станок для бритья, поменял лезвие и направился в ванную, прихватив все необходимое.
Через несколько минут квартиру заполнил горьковатый запах кофе. Бобренок побрился, вошел в комнату свежий и энергичный, как будто сбросил с плеч многодневную усталость и забыл о предстоящих хлопотах. Толкунов сидел в той же позе под торшером, немного сгорбленный. Уловив запах кофе и одеколона, увидев чисто выбритого майора в расстегнутой гимнастерке, капитан блаженно потянулся, так, что захрустели суставы, несколько раз присел, разминаясь, и отправился в переднюю за сидором. Он пристроил его у себя на коленях и долго копался, вроде и не заглядывая внутрь, наконец вытащил пару темных нитяных носков и медленно натянул их на посиневшие от холода ноги. Как ни удивительно, а эта совсем простая акция будто подменила его - оказывается, носки сыграли тут решающую роль в поднятии настроения. Куда девались смущение и беспомощность капитана. Почувствовав это, он подтянулся, расправил гимнастерку под поясом и подошел к трюмо, преградив путь Бобренку. Постоял, внимательно разглядывая себя, по всей видимости, остался доволен собой, потому что по-молодецки выпятил грудь и поправил кобуру с пистолетом, потом, подумав немного, с явным нежеланием снял пояс с оружием и засунул под подушку. Теперь он окончательно занял себе спальное место, оглянулся на Бобренка, чтоб увидеть, как тот среагирует, но майор, всматриваясь в свое отображение, был занят исключительно небольшой царапиной на подбородке - вроде и не заметил маневра капитана.
Пани Мария пригласила их не в кухню, где стоял большой стол для обычной трапезы, а в свою комнату. Она, очевидно, придавала их первой встрече определенное значение, потому что поставила на стол парадный сервиз - фарфоровый расписной кофейник и такие же чашечки, не говоря уже о серебряном или, скорее, под серебро подносе и трех вышитых салфетках под блюдцами. Кроме всего этого, на столе больше ничего не было.
- Прошу вас, паны офицеры, извинить меня, - сказала она несколько манерно. - Сахара или вообще чего-то сладкого у меня нет. Вы уж простите, но при немцах ничего нельзя было достать, и сахар на "черном рынке" стоил бешеные деньги. Мы даже забыли его вкус, но, если уважаемые паны не против, есть немного сахарина.
Толкунов молча направился в спальню. Бобренок понял его.
- Сейчас... - сказал он, помешивая мельхиоровой ложечкой в чашке.
Пани Мария взглянула на него недоумевая, но в этот момент в комнате появился Толкунов с двумя бумажными кульками. Он поставил их на середину стола и заявил коротко:
- Вот...
Бобренок развернул кульки и спросил у хозяйки:
- Может, уважаемая пани найдет сахарницу? И еще какую-нибудь вазочку?
Пани Мария вытянула шею, с удивлением разглядывая полный кулек рафинада. Возразила:
- Но ведь, паны офицеры, такое богатство, и я не осмелюсь... Вам самим пригодится...
Толкунов усмехнулся и высыпал сахар из кулька прямо на поднос.
- Угощайтесь! - Он резким движением придвинул поднос к хозяйке. - Прошу вас.
Пани Мария засуетилась, достала из буфета сервизную сахарницу, начала собирать в нее кусочки деликатно, щипчиками, но Толкунов набрал полную пригоршню рафинада и высыпал в сахарницу, заполнив ее сразу наполовину, еще горсть - и сахар уже возвышался горкой, лишь тогда капитан взял щипчиками сразу два кусочка и бросил в чашку хозяйки. Пани Мария, судя по всему, хотела возразить - энергично замахала руками, но Толкунов бросил еще два - после этого, удовлетворенно хохотнув, сказал приветливо, чуть ли не нежно:
- Сами говорите, соскучились по сладкому.
Себе же положил лишь кусочек, отхлебнул, не ожидая, пока сахар растает, оглядел комнату и спросил:
- Вы, извиняюсь, одна живете?
- Одна.
- А муж?
- Нет...