Потом куренной поднялся, хлопец принес полное ведро теплой воды и вылил на Сороку осторожно, словно это был не куренной, а сам Бандера. Да, в конце концов, кто для хлопца Бандера? Для него Сорока выше не только Бандеры, а самого господа бога, потому что пан куренной может миловать и карать сегодня, сейчас и все в конечном итоге зависит от его настроения.
А настроение у Сороки после купания заметно улучшилось.
- Ну как мы вас освятили, друг куренной? - спросил Семен, подавая льняной рушник.
- Хорошо, - с наслаждением ответил Сорока. - Ты, Семен, во всем мастак.
Куренной надевал чистое белье не торопясь, уже ощущая вкус борща и первой чарки. Отменный борщ варит хозяйка, от такого борща никуда не уехал бы, но, к сожалению, жизнь стала неспокойной. И кто может сказать, где они будут завтра?
Это сегодня - купание и вкусный борщ на богом забытом хуторе, а завтра сюда могут прийти большевики, и надо будет пробираться болотами и чащей к другому безопасному месту, возможно, отсиживаться в схронах - полная лишений и тревог жизнь. Одно успокаивает - красным сейчас не до них. Немцы вон еще как сражаются! Впереди Польша, и, по сведениям оуновцев, именно там вермахт готовится дать решительный бой русским и наконец остановить их.
"Скорее бы, господи! - ежевечерне молился Сорока. - Такая чудесная жизнь была при немцах! Сидели спокойно в селах и хуторах, иногда устраивая вылазки против поляков и большевиков. Сытая и беззаботная жизнь с самогоном и девушками... Так бы и довековать".
Ради этой сытой и спокойной жизни хитрый почтарь Филипп Иосифович Басанюк и подался в ОУН.
Что за жизнь на почте? Полуголодная, суетливая, каждый тобой помыкает, у каждого претензии, жалобы - тьфу, господи боже ты мой, - а дослужиться можно разве что до начальника почты. А ОУН - это организация, и, если правильно вести себя, кланяться начальству и чувствовать, откуда ветер дует, можно взлететь высоко. Вот он уже куренной - чин не очень-то большой, но и не маленький, и, если бы не проклятые большевики, жить бы да жить.
Куренной поднялся на веранду не спеша, сел напротив хозяина, и тот сразу, не ожидая согласия, потянулся к бутылке. Выпили.
И нужно же, чтобы именно в это время...
Только куренной нацелился на жирный кусок свинины, как увидел над кустами черной смородины зеленую шляпу сотника Мухи. Прибытие сотника не предвещало ничего хорошего. Сорока положил ложку, схватился за поясницу и сморщился
- Что с вами, пан куренной? - испугался хозяин.
Сорока жил у него меньше месяца, и хозяин не успел еще изучить все его привычки. Да и откуда он мог знать, что пана куренного, когда надо действовать или принимать решения, всегда почему-то схватывает радикулит - чудесная болезнь, если ею правильно пользоваться. Может, сотник Муха и не принес ничего неприятного, что ж, тогда боль пройдет, тем более что пан куренной давно жалуется на эту болезнь.
На веранде появился Муха. Не сняв своей мерзкой шляпы, он пролез прямо к столу, сел и только после этого поздоровался.
Куренной подумал: правильно говорят - из хама никогда не будет пана. У этого быдла было двадцать моргов земли, что совсем немало для лесного края, но Муха всегда прибеднялся: вон пиджак какой замызганный и рубашка перепрела.
Наконец сотник снял шляпу, налил себе полный стакан и, пожелав уважаемому обществу доброго здоровья, выпил и со смаком чмокнул губами. Закусил и только после этого обратил внимание, что куренной схватился за поясницу.
- Радикулит? - спросил с иронией.
- Приступ, - ответил Сорока, глядя преданно в глаза Мухе.
- Есть новости, друг куренной...
Хозяин деликатно встал:
- Извините, панство, я на минутку...
Муха посмотрел ему вслед безразлично и достал из-под грязной подкладки шляпы аккуратно свернутую бумагу:
- Приказ, друг куренной.
Сорока опять схватился за поясницу. Приказ - это плохо. Приказ никогда не приносит ничего радостного. Скорчился на стуле и сказал:
- Позови Юрка, сотник, приказ, наверно, зашифрованный?
- Да, друг куренной. - Муха развернул бумагу, подал Сороке.
Тот посмотрел на нее отчужденно. Тогда сотник встал, вышел на крыльцо веранды и приказал Семену, который торчал неподалеку:
- Юрка сюда!
Они успели выпить с сотником еще по полстакана, когда наконец явился Юрко. Куренной показал на депешу, лежащую на столе. Сотник налил чарку и подал хлопцу, но Юрко отказался. Впрочем, Муха и не настаивал: все знали, что Гимназист (а Юрко получил это прозвище, поскольку закончил гимназию) не употребляет самогона.
Юрко колдовал над приказом недолго. Переписал текст карандашом на чистый лист бумаги и подал куренному. Тот отмахнулся:
- Читай, я без очков...
Юрко прочитал медленно и выразительно:
- "Куренному Сороке. Приказываем Вам с десятью стрелками двадцатого августа прибыть на известную вам явку в селе Квасово. Передвигаться, избегая столкновений. На явке ждать людей с нашей стороны. Пароль: "Сегодня в лесу жарко". Отзыв: "Слава богу, погода, кажется, установилась". Оказать агентам всестороннюю помощь, обеспечить охрану и прикрытие. На время выполнения задания будете подчиняться руководителю группы. За исполнение приказа строго отвечаете. Главный".
Сорока чуть шевельнулся в кресле. Как повезло, что он издалека заметил зеленую шляпу и успел схватиться за поясницу! Не хватало ему ползти болотами в Квасово - как-никак добрая сотня верст, - да еще подчиняться неизвестному агенту. Наверное, важные птицы, если их требуется, прикрывать и охранять. И награда, стало быть, будет. Но черт с ней, с наградой, всех наград не получишь, а жизнь, как известно, одна.
Сорока сказал с достоинством:
- Жаль, но что поделаешь, не могу возглавить операцию. Радикулит проклятый. А задание почетное и важное! Считаю, что вы, друг сотник, справитесь с ним.
- Я?.. - даже открыл рот от удивления Муха. - Вы же послали меня в Гадячий...
- Э-э, что Гадячий... - небрежно отмахнулся Сорока. - Там любой справится. А тут задание ответственное, и нужны лучшие люди. Я бы сказал, самые лучшие, и кому, кроме вас, сотник, можно доверить такое? Пойдете вы с Юрком, еще десять бойцов, отберете их сами, сотник, вам с ними идти, вам на них опираться.
Муха уже давно понял, какую свинью подложил ему куренной. Попробовал возразить:
- Но, прошу пана, я давно не был в Квасове, в тех лесах. А каждый день все меняется...
- Леса! - беспечно засмеялся Сорока. - Леса везде одинаковы... А явка в Квасове надежная. Бывший мельник из Грабово, возможно, вы знали его? Петр Семенюк! Золото, не человек, у него - как у Христа за пазухой.
Сотник Муха вызвал Юрка на скотный двор. Внимательно огляделся, но никого поблизости не было, только две уже выдоенные коровы лениво жевали свежескошенную траву. Переговорили о предстоящем деле. Муха притянул к себе Юрка, дохнул самогонным перегаром так, что юношу замутило, спросил:
- Ты о приказе говорил кому-нибудь?
- Что вы, друг сотник, это же ясно - секрет.
- И вот что, Гимназист, чтобы твоя Катря...
Юрко перебил его решительно:
- Должен попрощаться!
- Скажешь, что идем в Ровно.
- Что?
- Никто не должен знать о Квасове.
Юрко пожал плечами, но согласился:
- Слушаюсь.
Парень перепрыгнул через жердь и направился за хутор, к стожаре. Свежее сено сюда еще не завезли, и стожара стояла пустой и казалась запущенной, совсем забытой, легкий ветер свистел в щелях, и плохо прибитая доска все время тихо постукивала. Стожара почему-то навеяла на Юрка тоску. Может, потому, что придется проститься с Катрусей. Но в Квасове он наверняка не задержится: какую-нибудь неделю - и снова сюда, на лесной хутор.
Сразу за стожарой тихо журчал ручеек. Юрко перепрыгнул его, свистнул дроздом и тут же услыхал ответ. Счастливый, опустился на траву. Так подавала голос только Катря.
Юноша растянулся на траве лицом вверх. Видел только синее небо с белыми облаками, на фоне которого раскачивался розовый колокольчик. Ему вдруг показалось, что он звонит. Юрко прислушался и, кажется, услыхал мелодичный серебряный звон, звучащий на лесной поляне в ясный праздничный день, - этот звон может услышать только самый счастливый человек.
Катря растянулась рядом, дохнула Юрку в ухо, засмеялась звонко и громко, но парень настороженно поднял руку.
- Слышишь?.. Колокольчик... - Юрко дотронулся до цветка, и он зазвенел вдруг торжественно.
Этот звон Катря не могла не услышать, девушка сразу поняла это и только положила в знак согласия ладонь на его щеку.
- А ты грустный, - вдруг сказала Катря и вопросительно посмотрела Юрку в глаза.
- Правда?.. Завтра утром уходим...
- Не смей! - вскрикнула она. - Никуда не пойдешь! - Катря села и спросила уже серьезно: - Кто тебя у Сороки держит?
- Я сам.
- Так уж и сам. Вон люди хлеб убирают, а вы автоматами балуетесь.
- Не говори так, мы же за дело...
- За дело? А дело - это работа. Немцев погнали, а вы до сих пор по лесам бродите...
- Так за свободу ж... - Юрко посмотрел на Катрино раскрасневшееся от возбуждения лицо, увидел совсем-совсем рядом синие, синее неба, глаза и добавил неуверенно: - За народ мы...
- А отец в Подгайцах школу открывает, - будто между прочим сказала Катря, но Юрко понял подтекст ее слов.
- Чтобы детей учить большевистской науке?
- При немцах совсем ничему не учили. Твою гимназию когда закрыли?
- В сорок первом.
- Вот видишь! А ты в университет хотел. Во Львове скоро университет откроют.
- Может, и откроют, - согласился Юрко, но сделал вид, что это ему безразлично: даже закрыл глаза и стал покусывать какую-то травинку.
- А я поеду в Ковель.
- С ума сошла?
- Как видишь... - Девушка засмеялась будто бы беспечно, однако какое-то напряжение чувствовалось в ее смехе.
- Что ты не видела в Ковеле? - Юрко быстро поднялся, сел, положив руки на плечи Катре, и заглянул ей в глаза. - Что?
- Пойду в школу.
- А в Подгайцах?
- Здесь только семь классов, а я - в восьмой.
- Так над тобой же будут смеяться: семнадцать лет - в восьмой...
- Пусть смеются, все равно буду учиться. А потом во Львов...
- Катруся, - вдруг сказал Юрко жалобно, - и ты хочешь бросить меня?
- Давай вместе.
- Не могу, - покачал головой, - у меня долг.
- Отец говорил: кто из бандер добровольно сдается, большевики прощают.
- Так я и поверил...
- В Подгайцах на сельсовете воззвание...
- На сельсовете? - удивился Юрко. - Сорока им пропишет воззвание!
- Красные немцев добьют и за вас возьмутся.
Юрко безвольно махнул рукой. Честно говоря, он и сам так думал, но что поделаешь? Уйти от Сороки страшно: оуновцы лютуют, предателям, говорят, нет пощады. Сидел насупившись, затем решительно вскочил, вытянулся и произнес:
- Ты, Катруся, подожди. - Протянул руку, привлек ее к себе - высокий, сильный, стройный. - Подожди неделю, я вернусь, и мы все решим.
Девушка положила руки ему на грудь, подняла глаза, обожгла голубизной, и Юрко утратил всю свою решительность. А она взлохматила ему русый чуб и тихо засмеялась.
- Глупый еще, - прошептала. - Надо решать: останешься с Сорокой или со мной?
- С тобой, - сказал Юрко, - только с тобой.
Засмеялась счастливо и прижалась к парню.
- Ну не могу же я... - произнес просительно Юрко. - Ведь мы договорились, и я не хочу нарушать слово. Мужчина я или нет?!
- Куда идете?
Юрко забыл о наказе сотника, да и какие могут быть секреты от любимой?!
- В Квасово.
- Это где?
- Далеко, сто верст.
- Зачем? - посуровела Катря. - Я не хочу...
- Ты же знаешь, у меня руки чистые.
- Что за акция?
- Надо встретить кого-то... - неопределенно ответил Юрко. Подумал немного и добавил: - Если через неделю не вернусь, езжай в Ковель.
- А ты?
- От Квасова до Ковеля ближе.
- Отыщешь меня у тети. Песчаная улица, семь.
- Песчаная, семь, - повторил Юрко. - Через неделю жди меня.
4
Майор Бобренок с удовольствием стянул сапоги и, пока Толкунов влезал на дерево, дал передохнуть ногам. Смотрел, как ловко поднимается по дубу капитан, наконец тот дотянулся до белого лоскута, снял его с острой сломанной ветки осторожно, словно это был не простой шелк, а мина замедленного действия. Толкунов сел верхом на толстенную ветку, разгладил кусок материи на колене и только после этого сказал:
- Он, голубчик... Настоящий немецкий парашютный шелк.
Бобренок ничем не выразил своей радости, хотя известие в самом деле было приятным. Стало быть, они не ошиблись, и первый след наконец обнаружен.
Майор заученно бросил взгляд на часы. Восемь часов тридцать четыре минуты. Посты противовоздушной обороны впервые засекли немецкий самолет в два часа ночи, а через шесть с половиной часов у них уже появилось первое подтверждение того, что самолет выбросил парашютистов. Неплохо, даже очень неплохо, иногда такой поиск затягивается на сутки, а то и больше.
Пока Толкунов спускался с дуба, Бобренок аккуратно перемотал портянки и обулся. Взял у капитана кусок шелка, внимательно разглядел:
- Парашют зацепился за сук, пришлось дергать. Вот и оборвали.
- Или оборвал, - уточнил Толкунов.
- Да, может, он был и один, - согласился Бобренок. - Во всяком случае, не повезло ему... - Огляделся вокруг. Действительно, если бы парашютист спустился на несколько метров в стороне от дуба, попал бы на полянку. На рассвете выбрал бы подходящее место, закопал парашют - и ищи его в этих лесах хоть целую неделю.
Но один ли парашютист? Немцы, как правило, забрасывают группы из трех - пяти человек. Диверсанты или шпионы со взрывчаткой, рацией, оружием... Правда, на этот раз мог быть и один. Полковник Карий говорил, что из разведывательных данных стало известно: немцы готовят какую-то важную акцию в зоне расположения тылов армии. Приблизительно на линии железной дороги Сарны - Маневичи - Ковель... Тут одному не справиться. Если, конечно, это диверсия. Шпиону тоже трудно одному - с рацией хватает хлопот. Хотя может иметь явки, связных, оставленных здесь во время отступления.
Однако что бы ни было, их надо искать. Другого выхода нет - только искать. Осмотреть каждый квадратный метр вокруг, и не только вокруг - весь лес. Диверсанты не могут не оставить следов, должны ведь закопать где-нибудь парашюты...
Толкунов мрачно посмотрел на майора.
- Разойдемся? - предложил хмуро.
- Разойдемся, - согласился Бобренок и положил в сумку парашютный лоскут. Топнув правой ногой, проверил, хорошо ли обернул портянку, достал карту. - Ты возьмешь этот квадрат, - очертил на карте, - будем двигаться в направлении Жашковичей, встретимся, если ничего не случится, в одиннадцать на дороге - третий километр от Жашковичей.
Шел Толкунов устало, засунув пальцы за ремень, добротный, почти новый. Капитан раздобыл его вместе с портупеей у какого-то интенданта. Кобуру, правда, не сменил - повесил на новый ремень старую и потертую, с обыкновенным офицерским ТТ. Большинство разведчиков отдавали предпочтение наганам, но Толкунов не расставался со своим ТТ. С ним он пришел в Смерш - пехотный лейтенант, командир взвода, которого приметил полковник Карий.
Капитан уже исчез в кустах, и Бобренок медленно двинулся в обход поляны. Вряд ли здесь закопан парашют: трава и цветы нигде не примяты - майор сразу увидел бы следы человека на поляне.
Обойдя колючие кусты, Бобренок вышел к небольшому оврагу, дно которого заросло папоротником, а песчаные склоны - кустарником. Неплохое место для тайника. Майор двинулся по дну оврага, но не обнаружил никаких следов и, только выбираясь наверх, заметил что-то беловатое. Бобренок остановился: неужели еще один парашютный лоскут? Приблизился к нему сверху, чтобы ничего не вытоптать вокруг.
На траве лежал кусок бинта, грязная марля, и кровавые пятна проступали на ней. Человек, пользовавшийся бинтом, нашел укромное место - трава низкая, будто скошенная, сидя на такой, не оставишь следа. Наверно, человек присел на бугорок, спустил ноги. И раненный... Майор понюхал повязку: еще не выветрился запах лекарства.
Бобренок спрятал бинт в сумку. Теперь надо найти следы. Сделал большой круг и ничего не заметил. Второй, третий - и наконец его настойчивость была вознаграждена: след четко просматривался в низине, поросшей мхом, - влажный грунт осел под ногами человека, обутого в сапоги, это майор знал сейчас абсолютно точно. Шел человек из леса на дорогу, поскольку метрах в трехстах пролегала проселочная дорога к большому селу Жашковичи. А из Жашковичей рукой подать до шоссе на Маневичи.
Вдруг Бобренок даже свистнул от неожиданности и опустился на колени прямо на сырой мох, забыв, что может запачкать совсем новые галифе. Правый след вырисовывался четче, был глубже левого чуть ли не на сантиметр, а это значило: человек хромает. Итак, мужчина ступал на левую ногу осторожно, перенося всю тяжесть тела на правую. Из этого следовало...
Майор почувствовал, как запылали у него щеки. Да, из этого следовало, что человек поранил или вывихнул левую ногу: неудачно приземлился, парашют запутался в дубовых ветвях, диверсант обрезал стропы и упал. Могло так случиться? Какое это имеет значение, главное - надо искать хромого человека.
До одиннадцати оставался еще час. Бобренок дошел до проселка и, поняв, что хромой направился к Жашковичам, повернул назад. Наверное, диверсант еще до выхода на проселок спрятал парашют, и, может, удастся найти его.
Целый час майор шарил в кустах, осматривая укромные участки леса, однако сегодня фортуна уже отвернулась от него. Он опоздал к условленному месту на пять минут. Толкунов уже поджидал его - сидел на обочине дороги и смотрел осуждающе: привык к точности и даже пятиминутное опоздание считал разгильдяйством.
Не обратив внимания на укоризненный взгляд Толкунова, Бобренок спросил:
- Ну что?
- Ничего, - мрачно ответил Толкунов. - Я обыскал каждую кочку, - ударил ребром ладони по колену, - и ничего. Проклятие какое-то...
Майор присел рядом, достал из сумки бинт и, еще раз понюхав его, протянул Толкунову.
- Где? - сразу понял тот.
- Метрах в трехстах от дуба. Перевязывал ногу.
- Почему именно ногу?
Бобренок высказал свои предположения, и лицо капитана просветлело.
- Надо расспросить людей в Жашковичах, может, кто-нибудь видел хромого. - Толкунов встал легко, словно отдыхал не пять минут, а по меньшей мере час. - Пошли в село.
Бобренок внимательно наблюдал за дорогой, стараясь обнаружить знакомые следы, но безрезультатно. Совсем недавно в Жашковичи проехали возы с сеном, его клочья виднелись на обочине дороги.
Село показалось неожиданно, первая хата стояла среди леса, и только за ней деревья были выкорчеваны - там виднелись огороды. Крытая щепой, срубленная из старых, потемневших бревен, хата казалась меньше, чем была на самом деле, выглядела какой-то печальной, будто тосковала о чем-то. Крыльцо перекосилось, щепа на крыше замшела, калитка скривилась и стучала на ветру.