Майор вошел в хату. В сенях стояла бочка, на веревке висело какое-то тряпье, пахло затхлым жильем, борщом, прошлогодней капустой или огурцами. Бобренок хотел постучать в грубо сколоченную, тяжелую дверь, но она раскрылась сама, и на пороге показалась пышногрудая красивая молодая женщина с заплетенными и аккуратно уложенными на голове косами.
- Заходите, - пригласила гостеприимно и даже как-то поспешно, - прошу пана офицера заходить...
В комнате стоял стол, несколько табуреток и лавка вдоль стены. Но за хлопчатобумажной пестрой занавеской Бобренок заметил роскошную для бедного полесского села никелированную кровать с большими блестящими шарами на спинках и платяной зеркальный шкаф, который украсил бы любую квартиру. Это несколько удивило майора. Сел на лавку, снял фуражку и спросил у хозяйки, что стояла в ожидании, прислонившись к печке:
- Ваша хата крайняя в селе, рядом дорога. Не видели ли вы сегодня утром военных? Нескольких или одного? Разминулись мы, а договорились встретиться именно в Жашковичах.
- Нет, не видела... А вы сами откуда? - бесцеремонно поинтересовалась женщина.
- Ну, знаете, военные...
- Тайна, значит, - улыбнулась насмешливо.
- И никто из чужих не проходил?
- Может, и проходили. За всеми не усмотришь.
- Сегодня сено возили, - не сдавался майор. - Откуда?
- А с Григорьевских лугов.
- Видели, как везли?
- Ну видела.
- И никого не подвозили?
- А бес его знает...
Майору показалось: женщине что-то известно, но она почему-то отмалчивается.
- Вы когда сегодня встали?
- Как всегда, на рассвете.
- Коровы же нет, для чего так рано?
- Привычка, - усмехнулась и как-то вызывающе распрямила плечи, выпятив высокие груди. - Крестьянская привычка, вместе с солнцем, ведь и ложимся рано. Керосина нет. В пять уже в огороде копалась.
- И машины военной не видели?
Женщина замялась лишь на мгновение.
- Нет, - ответила она, и майор уловил, что женщина сказала неправду, потому что этой же дорогой мимо хаты проехал через Жашковичи их "виллис" - шофер высадил его и Толкунова километров за пять от села и возвратился через Жашковичи в штаб армии.
- А в селе чужих людей нет? - спросил.
- Может, и есть...
Бобренок понял, что ничего от нее не добьется, встал и вышел на крыльцо.
Молодица последовала за майором. Бобренок попрощался с ней и спросил, как найти сельсовет.
- Не пройдете мимо, - только и сказала.
Стояла на крыльце, смотрела вслед. Неожиданно майор оглянулся и увидел в ее глазах то ли тревогу, то ли испуг, замедлил шаг и оглянулся еще раз, но женщина даже улыбнулась, и майор подумал, что он, наверное, ошибся.
Сельсовет размещался в одном доме с магазином и был закрыт. Бобренок потрогал большой замок, а Толкунов заглянул в магазин. Он спросил у продавщицы, где можно найти председателя сельсовета.
- А в селе, - ответила та не задумываясь.
- Село большое...
- Большое, - согласилась продавщица, - но дядька Федор на похоронах. Бабка Стефания умерла, так сегодня будут хоронить.
Усадьбу бабки Стефании долго искать не пришлось. Возле хаты толпились люди. Бобренок и Толкунов направились туда. Толпа расступилась, давая дорогу, но майор остановился и спросил, где председатель сельсовета.
Старый, морщинистый человек в черной шляпе смерил его с головы до ног подозрительным взглядом и поинтересовался:
- А вам, извините, зачем?
- Нужен. По делу.
- Ну если по делу... - учтиво кивнул старик. - Председатель пошел за лошадьми для похорон, сейчас придет.
Пришлось ждать. Бобренок с Толкуновым устроились в тенечке под грушей, росшей во дворе, ощущая на себе многочисленные любопытные взгляды.
Бобренок захотел покурить, но не знал, можно ли это делать во время похорон, однако желание пересилило сомнение, и он извлек из кармана пачку папирос. Очевидно, старик в черной шляпе не спускал с майора глаз, так как сразу же вырос перед ним и бесцеремонно протянул руку к пачке.
- Разрешите, пан офицер, - попросил льстиво, - таких папирос мы здесь и не видели.
Майор щелкнул пальцем по пачке, выхватил папиросу, зажег спичку, дал прикурить старику, тот затянулся с наслаждением и сел на кончик скамейки рядом с Бобренком. Наверное, ему хотелось поговорить - да еще с таким большим начальником, - почтительно дотронулся мозолистыми и скрюченными от тяжелой работы пальцами До шляпы и сказал:
- Эта Стефка, что умерла, конечно, стервою была, но, если бы паны офицера знали, какой у нее бимбер...
Бобренок не знал, что такое бимбер, но само слово понравилось ему.
А старик продолжал:
- Такого бимбера, извините, не найдешь во всех Жашковичах. Жаль, что умерла старая выдра, некому больше варить...
- Что такое бимбер? - спросил Толкунов.
Дед удивленно посмотрел на них, как на ненормальных.
- А-а, - сообразил наконец, - это, извините, по-вашему - самогонка, по-нашему же - бимбер, и варить его нужно умеючи, потому что из чистого продукта можно сделать такое, что без пользы организму...
- Без пользы, говорите? - улыбнулся Бобренок, но сразу же погасил улыбку: разве может быть весело на похоронах? А тут еще на тебя смотрит женщина в застиранной кофте неопределенного цвета, в огромных, не по ноге, бахилах. Она держала за руку девочку - беловолосую и голубоглазую, тоненькие, как спички, ножки ее утонули в таких же огромных и тяжелых бахилах.
- Пан, - вдруг спросила женщина, наклонившись к Бобренку, - извините, но когда она кончится?
- Что? - не понял майор.
- Когда мужья наши вернутся? - Женщина смотрела в глаза Бобренку просительно, будто и в самом деле от его ответа зависел конец войны, а девочка подошла к нему, посмотрела бездонными голубыми глазами, вдруг застеснялась и сунула грязный палец в рот, и эти глаза, тоненький палец и нелепые бахилы так разволновали майора, что к горлу подступил комок. Он поискал в сумке и, к счастью, нашел-таки два кусочка сахару, протянул их девочке, но та по-прежнему стояла в независимой позе с пальцем во рту.
- Бери, - подтолкнула ее женщина, - это же сахар. Давно не видела его и забыла, - объяснила майору.
- Ешь, пожалуйста... - Бобренок поднес кусочки на ладони, они лежали как-то сиротливо, но что он еще мог дать ребенку? Это все его сегодняшнее богатство.
Девочка наконец взяла сахар - деликатно, кончиками пальцев, - но все же не выдержала и засунула сразу оба кусочка в рот.
Бобренок затоптал докуренную папиросу и спросил у деда:
- А это кто? - Он кивнул на хромого человека в гимнастерке, который как раз выходил из хаты.
Дед сдвинул шляпу на затылок и сказал кратко:
- Степан.
- Какой Степан?
- А Марусин.
- Ваш деревенский?
- А какой же еще?
- Что у него с ногой?
- С рождения...
- А-а... - Бобренок утратил интерес к человеку в гимнастерке. Спросил: - Что-то ваш председатель так задерживается?
- Ведь на все село осталось только три коня. - И добавил рассудительно: - Раньше гроб носили - тут и недалеко, - да мужиков нет.
За калиткой началось какое-то движение, майор решил, что наконец приехал председатель, но пришел поп. Он приплелся из соседнего села, старый и немощный, с желтоватой редкой бородкой, в обтрепанной, с бахромой, рясе, и женщины поползли за ним в хату.
- Старый! - сплюнул на траву дед. - Старый наш поп умрет, кто служить будет?
На улице послышался скрип колес - приехал председатель. Он вошел во двор, широко шагая, высокий усатый человек в вышитой сорочке, сразу заметил офицеров под грушей и круто повернул к ним. Шел, приветливо улыбаясь и протягивая левую руку, поскольку правой не было.
- Гавришкив, - представился он, - Федор Антонович. Здешний председатель сельсовета.
Бобренок с удовольствием пожал крепкую и шершавую руку, а Толкунов спросил.
- Давно демобилизовались?
- Три месяца назад.
- Сержант?
- Старшина.
- Неплохо, - похвалил Толкунов и сказал деду, с интересом прислушивающемуся к разговору: - Идите, дедуля, а то поп заждался.
Старик спрятал подаренную папиросу под ленту шляпы, встал, кряхтя, и пошел, оглядываясь: идти ему явно не хотелось. Председатель сел на его место, достал кисет. Бобренок предложил ему папиросу, но Гавришкив отказался, объяснив, что уже привык к махорке и все остальное не употребляет. Удивительно ловко свернул из заготовленной ранее газетной бумаги толстую самокрутку и задымил, пристально поглядывая из-под густых бровей на офицеров.
Бобренок показал ему удостоверение, старшина внимательно изучил его и спросил по-деловому:
- Чем могу служить?
- Вы местный? - уточнил Толкунов.
- Нет.
- Откуда?
- Из соседнего села.
Ответ разочаровал Толкунова, уголки губ у него опустились, и лицо стало пасмурным, посерело. Наверное, Гавришкив понял, что именно не понравилось капитану, поскольку добавил:
- Я на войне с июня сорок первого, товарищ капитан, имею два ранения и четыре ордена.
- Мог бы носить гимнастерку с боевыми наградами. - Толкунов кивнул на сорочку.
- Чтобы все на селе знали, какой герой?
- А что в этом плохого?
- И так знают, - пояснил председатель. - Однако тут вокруг видите какие леса! И в людей с орденами стреляют из-за деревьев.
- Испугался?
Старшина нахмурился:
- Извините, вы по какому делу?
Бобренок постарался хоть немного сгладить резкость Толкунова.
- Капитан имел в виду... - начал деликатно майор.
- Знаю, что он имел в виду, - перебил его сердито Гавришкив. - Однако ж капитан, наверное, не каждый; день бывает в наших местах, а здесь стреляют даже в сельсоветские окна... И без этого, - вынул из кармана гранату, - да без автомата в лес и не суйся.
Конечно, он не знал, что у Толкунова на счету почти три десятка задержанных диверсантов, но Бобренок не имел права ничего объяснять старшине и только поинтересовался:
- Бандеровцы приходили в село?
- Еще нет, а в Кодрах были позавчера, - махнул культей на лес, - в пяти километрах. Но береженого бог бережет.
- Посторонних в селе нет? - спросил Толкунов, решив, очевидно, положить конец пустой болтовне.
- Кажется, нет.
- Почему - кажется?
- Село большое, за всем не усмотришь.
- Нужно спросить людей, - попросил Бобренок, - может, сегодня утром кто-нибудь видел хромающего человека. Или других людей. Возможно, военных.
Гавришкив не стал уточнять, кого имеет в виду майор, и это понравилось Бобренку: в конце концов, военный человек должен знать, что к чему, - чем меньше спрашиваешь, тем лучше.
Председатель докурил самокрутку почти до кончиков пальцев (они были у него желтые от никотина), наконец бросил окурок и произнес как бы нехотя:
- Слыхал я, Настька говорила...
- Что? - не удержался Бобренок. - Какая Настька?
Председатель объяснил:
- Есть тут у нас такая... Вымахала на сажень, никто замуж не взял, так злится. На женщин - особенно. Сегодня вот поносила Параску Ковтюхову. На рассвете видела - та к заброшенному сараю бежала. Настька, конечно, за ней, притаилась в овраге, промокла вся и замерзла, но не напрасно: увидела, как из сарая в лес человек пошел, Параскин любовник, а может, и бандера.
- Не сказала, что прихрамывал? - нетерпеливо спросил Толкунов.
- Нет, не сказала.
- А как бы эту Настю увидеть? - поинтересовался Бобренок.
- На кладбище. Могилу копает, больше некому, мужчин в селе нет, - пояснил Гавришкив, словно извиняясь. - Остались старики, дети да инвалиды. И похоронить по-людски некому... - Он не успел договорить, как дверь хаты распахнулась, начали выносить гроб.
Первым шел поп, размахивал кадилом и бормотал что-то, старухи крестились и кланялись, за ними несли гроб. Впереди подставили плечи Гавришкив и хромой Степан, дальше - женщины, они были значительно ниже ростом, и гроб как-то неестественно одной стороной был поднят кверху, казалось, что покойница хочет выскользнуть из него. Но все же гроб благополучно установили на телегу, положили рядом крышку, и траурная процессия двинулась по улице вниз, к речке, за которой виднелась старенькая деревянная церковь, окруженная могилами.
Бобренок с Толкуновым поплелись следом.
Возле могилы стояла высокая худая, изможденная женщина.
Председатель понимающе переглянулся с Бобренком, офицеры отошли в сторону, сели на скамейку под кустом сирени и терпеливо дождались конца похорон, хотя Толкунов и поносил сквозь зубы проклятого попа, затягивавшего, с точки зрения капитана, процедуру.
Наконец председатель подвел к ним Настьку. Бобренок предложил ей место на скамейке, но она отказалась сесть, стояла, опершись на лопату с прилипшей землей, и глаза ее тревожно бегали.
- Расскажи, Настя, - ласково, почти нежно начал Гавришкив, - как ты утром Параску выследила...
- А зачем? - спросила Настька. Голос у нее был мужской, почти бас.
- Интересуются люди.
- А что интересного? Параска курва, все знают, что полюбовника завела, который жил с ней, не скрываясь. Может быть, это он и был...
- Может, - согласился председатель. - А ты не заметила, тот фертик, который из сарая в лес подался, не хромал?
- Может, и хромал. - Настька надавила большим солдатским ботинком, облепленным рыжей землей, на лопату, всадила ее в землю. - Только зачем Параске хромой?
- Когда вы видели Параску? - попробовал уточнить Бобренок. - В котором часу?
- А у меня что, часы есть? - Впервые Настька изобразила на лице что-то похожее на улыбку. - Темно еще было, чуть серело.
- Где живет Параска? - спросил Бобренок.
- Вы из Филипповского леса шли? - уточнил председатель. Майор кивнул, и Гавришкив пояснил: - Мимо ее хаты проходили, крайняя, почти в лесу.
Бобренок вспомнил молодицу и то, что она чего-то недоговаривала. Однако зачем ей среди ночи скрытно пробираться в сарай? Если парашютист вышел из Филипповского леса, сразу бы шмыгнул в Параскину хату.
- Вы точно видели, что из сарая на рассвете вышел мужчина? - спросил Бобренок у Насти.
- Не слепая еще. И Параска - сразу назад, в село...
- Ладно, - махнул рукой майор, - спасибо. Только вот что: о нашем разговоре никому, чтоб Параска не узнала.
- Конечно! - зло блеснула глазами Настя, бросила лопату на плечо и зашагала, как заправский землекоп, широко, по-мужски.
- Не верьте, разнесет по селу, как сорока, - заметил Гавришкив. - Болтунья...
Майор поделился с ним своими соображениями: он не мог представить, зачем бегать женщине ночью в сарай, если лучшего места для встречи, как в собственной хате, найти трудно.
Председатель подумал и сказал:
- Все правильно, у этой Параски голова на плечах есть. Мы со Степаном - вон, видите, поехал, - показал пальцем на хромого, который в это время отгонял телегу в село, - возле Параскиной хаты засады устраиваем. Бандеры если придут, то с той стороны. Мы там и вертимся...
- И Параска не могла не знать этого?
- Конечно, глаза же есть... Да и не прятались мы от нее. Там за двором стог стоит, так мы в нем...
- В эту ночь сторожили?
- Нет.
Бобренок быстро прикинул: человек из леса наверняка не мог знать о засаде - шел в село и завернул к Параске, а та отправила чужака в сарай, потом и сама подалась туда. Майор переглянулся с Толкуновым. Правда, были случаи, когда абвер забрасывал шпионов на заранее подготовленные явки, забрасывал иногда людей и из местных, которые могли бы использовать своих родных и знакомых. Спросил у председателя:
- А как она, Параска? Ничего за ней не водится?
Гавришкив пожал плечами:
- Не слыхал... хотя вот что... Я человек здесь новый, но дошло до меня: был у Параски парень... из окруженцев... А перед тем как наши пришли, исчез.
Это была хоть какая-то ниточка, за которую можно ухватиться, но майор, незаметно подмигнув Толкунову, отрезал:
- Пустяки... Эти окруженцы, что к девкам прилипали, давно уже в армии. Бывайте, старшина, - пожал левую руку Гавришкиву, - нам пора, машина ждет.
Действительно, "виллис" стоял на противоположном берегу реки, и шофер несколько раз просигналил, давая знать о себе.
"Виллис" остановился там, где из леса на проселочную дорогу вышел хромой, шофер Виктор вытащил брезент, расстелил на траве, и разведчики растянулись на нем, глядя, как хлопочет парень. Он поставил на брезент термос с крепким чаем, открыл банку тушенки, положил полбуханки хлеба - это был паек, но Виктор от себя добавил еще несколько помидоров и две луковицы - успел заскочить в Маневичах на базар.
- Готово, - сказал Виктор.
Толкунов перевернулся на живот, отрезал большой кусок хлеба, подцепил ножом из банки тушенку и стал жевать медленно, будто и не было изнурительной ночи и голодного дня. Не отрываясь от еды, спросил у Бобренка:
- Витька́ отпустим?
- Разумеется, чтоб машиной здесь и не пахло.
Толкунов посмотрел на часы:
- Пока не стемнеет, походим по лесу.
- Угу, - согласился майор и откусил от большого сочного помидора.
Они съели все, что выложил Виктор на брезент, и направились в лес. Толкунов повернул резко направо, и скоро разведчики спустились в неглубокий, но темный, с ручейком на дне, овраг.
Капитан выломал из орехового куста крепкую палку и раздвигал ею густые заросли, порой, как настоящий минер, тыкал заостренным концом в грунт. Майор шел метрах в пятнадцати от него, по другой стороне оврага.
Они прошли, наверное, с километр, овраг здесь поворачивал, начиналась довольно широкая поляна. Бобренок остановился на мгновение, ориентируясь, и тут Толкунову повезло. У самого дна оврага заметил на траве кучку свежей земли - она не могла оказаться здесь случайно (вообще ничего случайного в лесу, по глубокому убеждению капитана, не могло быть).
Толкунов опустился на колени.
- Есть что-нибудь? - спросил Бобренок.
Капитан только поднял предупреждающе руку, разглядывая землю. Осторожно снял верхний слой - земля была еще влажная, не успела просохнуть и рассыпаться. Итак, она оказалась здесь совсем недавно.
Толкунов внимательно огляделся вокруг, заметил слегка помятую траву и скошенный чем-то острым бурьян. Подошел, поднял кусок дерна, разгреб грунт и увидел шелк парашюта. Подозвал майора и показал закопанный парашют.
- Он выбирал землю пригоршнями и бросал в ручей, - пояснил, - немножко земли уронил. Если б не эта земля, никогда не нашли бы.
В тайнике лежал парашют, оставленный хромым, шелк был порван. Они приложили кусок, снятый с дуба, - все сходилось, и Бобренок подумал, что, наверное, самолет сбросил только одного парашютиста-шпиона, хорошо знающего местность.
Майор быстро сориентировался. Диверсант сделал небольшой крюк - метров триста или четыреста, - чтобы закопать парашют. Он решил поступить так - это сразу видно, - в горячке забыв о поврежденной ноге. Устроив тайник, поспешил в Жашковичи, но тут нога дала о себе знать. Перебинтовал ее, вышел на проселок и добрался до хаты Параски.
- Ну что, капитан, порядок?
Но Толкунов не склонен был разделять оптимизм Бобренка:
- Порядок будет, когда парашютиста поймаем.
- Дело техники.