Лучук задержался со сцепщиками, постоял, поговорил с ними. Пожилой достал зажигалку, закурил; молодой отказался от огня, заложил цигарку за ухо, объяснив, что выкурит ее потом.
Загудел маневровый паровоз, загрохотали на стрелках тяжелые вагоны. На площадке заднего стоял солдат с автоматом. Благодаря болтливому сцепщику Лучук знал, что тот охраняет снаряды. Вдруг Никита Степанович подумал, что этот молодой сцепщик настоящее трепло: ведь то, что вагоны загружены снарядами, - военная тайна, а он так легко выдал ее, правда, не кому-то постороннему - своему же брату-железнодорожнику, но, наверно, так же легко мог болтнуть и чужаку.
А если это было сказано не без умысла?
Вдруг Никита Степанович вспомнил, как молодой сцепщик заложил цигарку за ухо, отказался от огня и не закурил, а газету для самокрутки подал ему Иванцив. Лучук восстановил это в памяти до малейших деталей: машинист сам вытянул клочок газеты и насыпал махорки, а потом сердито взглянул на другого сцепщика, также потянувшегося к кисету.
Вагоны миновали стрелку, подкатились к эшелону, звякнули буферами. Молодой ловко накинул крюк, соединил тормозные шланги; выскочив из-под вагона, помахал флажком и свистнул пронзительно, давая сигнал, что можно трогаться.
Иванцив поправил фуражку, а может, просто издали подал сцепщику какой-то сигнал - по крайней мере именно так воспринял это теперь Никита Степанович. Он был почти уверен, что молодой сцепщик недаром попросил у Иванцива закурить и что машинист совсем не случайно передал ему клочок газеты, который тот использовал для цигарки. Вероятно, на этом газетном клочке была информация о прохождении военных поездов через Стрый или какое-то другое сообщение.
Прекрасный способ общения со связным, и надо иметь опытный глаз подпольщика, чтобы заподозрить машиниста...
Никита Степанович полез следом за Иванцивым на паровоз. Он дорого дал бы сейчас за цигарку, торчащую за ухом у молодого. Невольно оглянулся, но сцепщик с флажком стоял слишком далеко, чтобы Лучук что-то увидел. И невозможно связаться с комендатурой - Иванцив уже передвигает рычаги, и паровоз, громко пыхтя, трогается с места.
Они сдали назад, чтобы за стрелкой выехать на свободный путь, и Никита Степанович выглянул в окошечко, когда поравнялись со сцепщиками.
Пожилой уже докуривал цигарку, а у молодого за ухом цигарки не было, прибрал, подлец, газетку, спрятал, и, значит, его, Лучука, подозрения не лишены реального смысла.
Никита Степанович оторвался от оконца и смотрел, как ловко управляется с рычагами Иванцив. Ничего не скажешь, хороший специалист, и никогда в жизни даже тень подозрения не упала бы на него...
А оказывается, враг!
Лучук так и подумал - враг, потому что не привык кривить душой и всегда называл вещи своими именами. Враг есть враг, какую бы ни натянул личину. И первое, что он, Никита Степанович, сделает в Стрые, так это позвонит по названному подполковником телефону и расскажет обо всем, что случилось во Львове.
14
К костелу вели крутые каменные ступени. Они словно подчеркивали величие сооружения, возвышая его над всем земным, над мизерностью человеческой жизни. На нижних ступеньках сидели двое нищих, лениво переругиваясь, и смотрели, как спускается сверху монахиня: она шла медленно, смотрела куда-то вдаль и, кажется, ничего не видела вокруг, как будто ничто мирское не интересовало ее; но двигалась осторожно, нащупывая ступеньки; ее деревянные сандалии стучали громко, будто возвещая появление существа исключительного, перед которым должно преклоняться все земное. И это постукивание удивительно контрастировало с жалкими фигурами нищих, переставших браниться и протягивающих руки за милостыней. Но монахиня миновала их, даже не удостоив взглядом. Бобренок толкнул Павлова локтем:
- Она?
Старший лейтенант покачал головой и ответил уверенно:
- Нет. Эта старая, а там была молодица в соку.
Бобренок посмотрел монахине вслед и молвил осуждающе:
- Именуются босыми кармелитками, дали обет бедности, а она и не посмотрела на нищих.
Майор неодобрительно взглянул на мужчину в гражданском, стоявшего рядом с ним, как будто именно он должен был держать ответ за надменность кармелитки. Однако мужчина явно не принял это на свой счет, а сказал рассудительно:
- Ничего, теперь не пороскошествуют.
- Пошли, - предложил Бобренок и пропустил впереди себя человека в гражданском.
Тот двинулся к ступеням уверенно, как хозяин, до некоторой степени так и было - Ивана Михайловича Коротюка несколько недель назад назначили на должность уполномоченного по делам культов. Коротюк постучал массивным железным кольцом в обитые стальными полосами двери, подождал немного и постучал снова. Глазок в дверях наконец открылся, и внимательный зрачок придирчиво осмотрел их.
- Откройте! - сказал Коротюк. - Я - уполномоченный по делам культов.
- Сейчас позову игуменью, - глухо донеслось из-за дверей, и глазок закрылся.
Бобренок недовольно хмыкнул, подумав, что теперь в монастыре поднимется переполох, а он рассчитывал на внезапность, ведь, возможно, тут придется делать обыск. Однако его опасения не оправдались: чуть ли не сразу двери открылись. Высокая, пожилая и строгая монахиня предложила им войти в маленькую комнатку, где стоял грубый дощатый стол и такие же тяжелые и неуклюжие стулья.
Увидев кроме гражданского лица двух офицеров и военный патруль в монастырском саду, кармелитка стала еще суровее и спросила:
- Чем вызвано ваше появление, ваше вторжение в нашу тихую обитель?
- Мать Тереза, если не ошибаюсь? - бесцеремонно прервал ее Коротюк.
- Да, я игуменья босых кармелиток, - ответила та высокомерно.
- Вы нам и нужны..
- При чем же тут военные?
- Сейчас объясню. - Коротюк сел на неудобный стул, но, увидев, что никто не последовал его примеру, сразу поднялся и сказал строго: - Одна из ваших босых кармелиток замешана в нехороших делах, и мы...
Игуменья, не дослушав, возразила:
- Нет, никто из наших монахинь не сделает худого. Мы молимся богу и творим богоугодные дела.
- Сколько монахинь у вас в наличии? - спросил Коротюк, и Бобренок подумал, что, по-видимому, уважаемый уполномоченный по культам лишь недавно демобилизован, был в армии старшиной или служил интендантом. Не хватало только, чтоб приказал игуменье принести список личного состава монастыря.
Однако мать Тереза не усмотрела в вопросе Коротюка ничего необычного или сделала вид, что не усмотрела, потому что ответила ровно и просто:
- Живут тут сорок семь сестер.
- И все сейчас присутствуют?
- Нет, сестры Иванна и Анна в городе.
- Значит, сорок пять мы сможем увидеть?
- Но ведь это женский монастырь и мужчинам вход к нам запрещен.
Бобренок шагнул вперед, отодвинув Коротюка. Сказал строго и категорично:
- Прошу понять меня правильно. Время военное, и живем мы по его законам. А одна из ваших... - запнулся, потому что хотел сказать монашек, а сказал все же: - сестер... замешана в нехороших делах, и мы разыскиваем ее.
- Кто? - вырвалось у игуменьи.
Бобренок улыбнулся грустно.
- Это мы и выясняем.
Мать Тереза задумалась на несколько секунд.
- Хорошо, - ответила наконец она, - я вынуждена покориться. Сейчас все сестры соберутся в трапезной.
Она вышла, оставив непрошеных гостей в передней.
Коротюк хитро взглянул на офицеров.
- Вот вам и все проблемы, - сказал он уверенно, - сорок пять кармелиток как на ладони.
- А всего сорок семь, - возразил Бобренок задумчиво. - Две в городе, одну видели, а сестра Анна или Иванна, прослышав о нашем визите, никогда не возвратится в святую обитель.
- Один шанс из сорока пяти! - оптимистично воскликнул Павлов. - По теории вероятности...
Однако Бобренок не был настроен так бодро.
- Ну, ну... - пробурчал он. - Согласно вашей теории бутерброд должен падать на пол маслом хотя бы через раз, но ведь существует закон подлости...
- Существует, - неожиданно легко согласился Павлов. - Но ведь сегодня мне пофортунило, так должно везти и дальше.
Вернулась игуменья.
- Прошу, - сказала она и, не оглядываясь, пошла по узкому коридору, ведущему куда-то в глубь помещения.
Бобренок следовал за монахиней, замедлив шаг. Он чувствовал себя как-то смущенно, ведь впервые в жизни попал в монастырь, и все тут интересовало его. Но то, что увидел, несколько разочаровало майора. Обычный коридор с простым, покрашенным полом, с обеих сторон низенькие и узкие двери, вероятно, за ними были кельи. Ни одного светлого пятна, ни одного украшения - шеренга дверей, коричневый пол и побеленные стены, будто все тут вымерло. И только за поворотом в нише фигура какого-то святого, гипсовая фигура в половину человеческого роста; какая-то топорная и ярко размалеванная, она контрастировала с пуританской серостью всего помещения и, пожалуй, свидетельствовала о невзыскательности вкусов сестер-кармелиток.
Но к гипсовому святому тут, вероятно, привыкли. Мать Тереза, проходя мимо него, машинально перекрестилась.
Игуменья остановилась напротив больших, по сравнению с другими, дверей. Посмотрела на Бобренка, осуждающе закусив губу, немного подождала и решительно распахнула двери.
- Заходите, - сказала она громко, - и пусть господь поможет нам. - Она переступила порог и стала в стороне.
Майор зашел следом за игуменьей и остановился, пораженный. И поразило его не то, что увидел за длинным, покрытым клеенкой столом женщин в черном - к этому он был готов, невероятным казалось то, что ни одна из этих похожих на воронье женщин никак не среагировала на их появление. Одни сидели за столом, углубившись в молитвенники, другие перебирали четки, неподвижно уставясь в пол.
- Прошу! - величественным жестом указала на монахинь игуменья и села подле них на край скамьи, однако не занялась ни молитвенником, ни четками - сидела с прямой спиной и смотрела, как поведут себя пришельцы.
- Начинайте, старший лейтенант, - приказал майор, пропустив впереди себя Павлова.
Тот остановился растерянно и оглянулся на Бобренка, будто просил помощи.
Но как майор мог помочь ему?
На помощь неожиданно пришел Коротюк. Видно, его совсем не смутили черные неподвижные фигуры, может, его вообще ничто на свете не могло смутить, потому что спросил у игуменьи:
- Списочный состав весь в наличии?
Та усмехнулась одними глазами.
- Считайте, - ответила она иронично, но Коротюк воспринял ее разрешение вполне серьезно и зашагал вдоль стола.
- Одна... две... три... - начал считать, указывая на кармелиток пальцем. А те сидели отчужденно и неподвижно, словно вся эта процедура вовсе не касалась их. - Сорок пять... - наконец закончил подсчеты Коротюк и довольно потер руки, будто успех операции зависел именно от него.
- Прошу вас, начинайте, - легко подтолкнул Павлова майор.
Старший лейтенант шагнул и остановился напротив монахини, сидевшей с краю.
Монахиня не подняла на него глаз - шевелила губами, не отрываясь от молитвенника.
Павлов вздохнул как-то обиженно, словно ребенок, которым пренебрегли, хотел что-то сказать, но, поймав нетерпеливый взгляд Бобренка, только махнул рукой и двинулся дальше.
Он прошел мимо нескольких пожилых кармелиток и задержался возле женщины лет тридцати пяти - сорока, даже присел, рассматривая ее. Бобренок напрягся, приготовившись прийти на помощь старшему лейтенанту. Но тот выпрямился и направился дальше, ступая осторожно, чуть ли не на цыпочках, - все же монастырская тишина и суровость подействовали на него, вынуждая к какой-то сдержанности.
Он снова остановился возле совсем еще молодой и красивой девушки - ее свежесть и привлекательность не могли приглушить ни монашеское одеяние, ни внешняя замкнутость. Она выглядела наивной ласточкой среди старых, опытных и злых ворон. Старший лейтенант сразу проникся сочувствием к ней, возмущенно покачал головой, в сердцах не удержался от резкого, осуждающего жеста, выражая свое несогласие и протест, и дальше двинулся уже увереннее, громко топая подошвами крепких сапог по крашеным доскам пола.
Он прошел одну сторону стола, обогнул его и теперь продвигался в противоположном направлении. Сейчас Бобренку стало видно лицо старшего лейтенанта - сосредоточенное, с прищуренными глазами. Майору показалось, что Павлов даже побледнел и как-то осунулся, но несомненно было то, что старший лейтенант весь напрягся и подобрался. Так бывает с человеком в минуту опасности или когда надо решиться на что-то важное.
Снова Павлов остановился, приглядываясь к очередной монахине с сомнением. И снова его напряжение передалось майору - Бобренок почувствовал, как похолодела спина между лопатками и зачесались кончики пальцев, однако старший лейтенант отрицательно качнул головой и пошел дальше.
Бобренок почему-то вздохнул облегченно и сам удивился этому, ведь старший лейтенант уже приближался к краю стола и их шансы найти монахиню, переодевающуюся в голубую кофту и разъезжающую на велосипеде по городу, стали совсем мизерными.
А если, подумал вдруг Бобренок, шпионка просто достала где-то монашескую одежду и, сбросив ее, спокойно пребывает в другой квартире на одной из окраин города. Правда, в таком случае у них оставалась надежда, что она не заметила слежки и возвратится в конспиративную квартиру, где была рация.
А может, все же заметила?..
Именно в этот момент Павлов остановился снова, посмотрел на монахиню, сидевшую напротив, перевел взгляд на Бобренка, и майор прочел в глазах старшего лейтенанта испуг. Или это только почудилось ему, потому что Павлов тут же поднял руку, решительно указал пальцем на женщину, меланхолически перебиравшую четки, и сказал громко и твердо:
- Она!
Бобренок рванулся к женщине, задев игуменью, даже немного толкнул ее. Конечно, следовало извиниться, но сейчас было не до церемоний. Он стал возле Павлова, немного оттерев его, уставился на монахиню, надеялся заметить в ее глазах если не страх, то хотя бы смятение. Но женщина держалась спокойно, не отвела взгляда, даже какое-то превосходство и насмешку почувствовал Бобренок во всем ее облике. Это спокойствие и уверенность так удивили, что он перевел взгляд на Павлова и спросил:
- Не ошибаетесь?
- Она, - повторил старший лейтенант твердо, - я уверен в этом.
Лишь теперь по лицу кармелитки скользнула едва заметная усмешка, даже не усмешка - уголки рта опустились, стали заметнее легкие морщинки под глазами.
Вдруг монахиня вздохнула и отвернулась от военных, словно их не было в трапезной и появление тут мирян ничего не означало для нее.
- Как вас звать? - спросил Бобренок, автоматически положив руку на кобуру пистолета, но сразу устыдился этого жеста и сделал вид, что поправляет пояс.
Кармелитка подняла на него глаза, исполненные презрения, однако это не разозлило его, он даже не повысил голос, просто повторил вопрос, ровно и спокойно:
- Как вас зовут?
Монахиня снова опустила глаза и начала сосредоточенно перебирать четки, и тогда Бобренок обратился к игуменье:
- Кто она?
Мать Тереза, стоявшая в конце стола и возвышавшаяся над двумя черными рядами монахинь, подняла руку, будто защищаясь от незваных гостей, нарушивших извечный монастырский покой. Всем своим видом она выражала гнев и возмущение, но ответила на удивление спокойно:
- Сестру зовут Надеждой.
- Нам надо с ней поговорить, - сказал Бобренок.
- Наверно, если уж искали, - пожала плечами игуменья.
- Наедине.
Игуменья указала на дверь.
- Сестры, идите по своим кельям.
- В какой живет сестра Надежда? - спросил Бобренок.
- Здесь рядом - вторая келья слева по коридору.
Майор выглянул в коридор, где нес охрану старший патруля. Приказал:
- Видите ту дверь? Вторую слева? Последите, чтобы никто не входил туда.
Монахини поднялись как по команде. Все двинулись к дверям медленно, одна за другой, длинной унылой цепочкой. Шли, уставясь в пол, как будто все, что произошло в трапезной, не касалось их и нисколько не интересовало. Однако Бобренок все же перехватил два или три любопытных взгляда, украдкой брошенных исподлобья. Видно, ничто человеческое не чуждо даже таким отшельницам, подумал он и, увидев, что игуменья тоже собирается оставить трапезную, попросил:
- Останьтесь, пожалуйста.
Мать Тереза остановилась как вкопанная, не пытаясь возражать, и майор заметил, что его предложение пришлось ей по душе и даже несколько обрадовало. Но игуменья тут же спохватилась:
- Вероятно, у вас будет мирская беседа, а ничто такое не должно меня интересовать.
Она блеснула глазами, что невольно опровергало ее слова, однако скорбно сомкнула уста, сложила руки на груди и не села на скамью возле стола, продолжая стоять и тем самым подчеркивая с-вою отчужденность.
Бобренок поискал глазами стул и не нашел его - в трапезной стояли стол и скамьи да еще большой буфет с посудой. Майор недовольно пожал плечами: сидеть рядом с монахиней ему не подобало, стоять же перед ней не хотелось, но не было другого выхода. Он выпрямился, заложив кончики пальцев за пояс, и спросил:
- Вы сегодня днем выходили из монастыря, не так ли?
Майор думал, что монахиня и теперь будет игнорировать его вопросы, но она оторвалась от четок и ответила, взглянув на него:
- Разумеется.
В ее глазах майор не увидел даже тревоги. Невольно подумал, что Павлов все же мог ошибиться или же у сестры Надежды была необыкновенная сила воли. Скорее всего, второе предположение было ближе к истине, и майор понял, что поединок с этой женщиной, должно быть, не предвещает ему ничего хорошего. Потому и спросил со всей откровенностью:
- Зачем переодевались в голубую кофту и ездили по городу на велосипеде?
У кармелитки едва заметно затрепетали ресницы, и, глядя из-под них, она произнесла спокойно:
- Меня с кем-то спутали.
Бобренок оглянулся на старшего лейтенанта, но тот покачал головой.
- И вы не заходили в дом, что в Вишневом переулке?
- Даже не знаю, где он.
- Допустим. Расскажите тогда, что делали в городе и где были? Прошу детально.
Монахиня снова взялась за четки, подержала одну белыми ухоженными пальцами, сжала так, что ноготь побелел, - лишь это выдало ее волнение. Но ответила она ровно и уверенно:
- Утром я пошла в больницу, как всегда, помогала больным, а потом молилась у святого Юра.
- До которого часа?
- Вышла из собора в начале четвертого.
Бобренок снова невольно оглянулся на Павлова, хоть и знал, что в три часа старший лейтенант уже послал своих людей, чтобы позвонили в комендатуру.
- Кто может подтвердить, что вы говорите правду? - спросил он у монахини.
Сестра Надежда обиженно заерзала на скамье, но сразу овладела собой и ответила:
- В больнице есть немало людей, которым помогала. А у Юра... - развела руками. - Там я общаюсь с богом, а не с людьми...
- До которого часа находились в больнице?
- До двенадцати.