- Не позволим себя загубить в цвете лет! - взревел из-под ног его гетман. - Виват, Греция!
И, дабы показать свою удаль, он первый покатился по аллее к благословенным эгейским берегам. Двинулись за ним боги, засеменили перепуганные нимфы, запрыгали фавны, увлекая за собой муз и аллегории. По пути обсуждали, как встретит их Греция, как обрадуется блудным своим детям.
Артемида мечтала вслух:
- Вот придем, оглядимся. А утром встанем все рядком на площади самой главной. Люди проснутся, удивятся, ахнут - какое диво! Плакать небось будут…
Аполлон своей мечты вслух не высказал, а была она простая: починить лук и приделать два недостающих пальца на руке. С трещинами на спине он смирился давно.
Наконец дошли до решетки. Сквозь нее блестела вода, и вдалеке гигантская игла протыкала небо.
Статуи благоговейно замолкли, приникнув к решетке.
- Это уже Греция? - шепотом спросила Аллегория.
- Похоже, - голосом знатока заметил Аполлон.
- А что там мерцает и плещется, Феб?
- Море, - объяснил бог. - Оно всегда так. Беспокойное. Вы не смотрите, сейчас ночь, всей красоты не видно. Вот взойдет младая Эос - узнаете тогда, что такое Греция!
- А как близко-то оказалось, - всплеснула руками Артемида. - Что ж мы раньше-то ждали!
- Сестра, не хнычь, - приказал Аполлон. - У нас еще все впереди.
Восторг обуял мраморную толпу. Море! Какое оно большое! А небо! Какое небо! А что там, вдалеке, за звуки? Должно, пастух играет на свирели?
- Вон-он летит кто-то. Не Эос ли приветствовать нас явилась? - радостно воскликнул Антиной.
Это была не Эос, хотя существо, некоторым образом, ирреальное. Блестящая от дождя белая фигура, с трудом преодолевая воздух, целеустремленно приближалась к толпе беглецов. До них донесся насмешливый голос:
- Браво, смельчаки! И Феб с вами? Ну-ну. Не ожидал. Здорово, брат-олимпиец!
Незнакомец наконец перепорхнул через решетку и приземлился. По сапожкам с крылышками, по шлему и кадуцею в правой руке все безошибочно узнали бога Гермеса.
Аполлон все понял и потупился со смущением: до Греции они, выходит, не дошли, и сейчас Гермес их высмеет. Но Аполлон был бог, и не из последних: смешных коллизий с ним происходить не могло!
- Что привело тебя к нам, Хитроумный? - с напускной радостью воскликнул он.
- В уме ли ты, Лучезарный? - удивился Гермес. - Ты же стрелу посылал Верховному!
- Неужто долетела? - искренне изумился Аполлон. - Надо же… А я думал, не долетит…
Толпа не понимала, в чем дело, но боялась встревать в беседу.
- Всем отойти от решетки и встать вокруг во-он того дерева! - скомандовал Гермес. - Мне с Лучезарным надо перемолвиться парой слов.
Когда приказание было исполнено, Гермес дал волю своему гневу - он был бог привилегированный, из Музея, личный курьер Зевса и фигура могущественная.
- Ты что же это, Феб, творишь, а? - топнул он ногою в сапожке на несчастного покровителя искусств. - Ты куда это собрался?!
- В Грецию, - моргнул Аполлон и робко улыбнулся. - А что, разве нельзя?
- В Грецию ему захотелось! - бушевал Гермес. - Ну что ж, давайте все снимемся с мест и пойдем в Грецию! Ты хоть знаешь, где она, эта Греция?
- Там, - неопределенно мотнул головой Аполлон и обмахнулся луком, как веером.
- Ну, ступай, ступай в свою Грецию! - продолжал издеваться Гермес.
- И пойду! - упрямо отвечал Лучезарный. - Тебе что за дело? Тебе в Музее хорошо-о, тепло-о, а нас топить хотят!
- Кто это вас топить хочет?
- Люди.
- Чем удивил! Ты, Феб, усвой раз и навсегда: произведения искусства - они для того и созданы, чтобы страдать. У нас, у произведений, так: кто выжил, тот молодец. Кто нет - про того забыли.
- Ты циник, Гермес, - циник, - капризно сказал Аполлон. - Я не хочу страдать. Сами страдайте! Меня унизили сегодня! Вместо меня пустышку хотят поставить. Думаешь, мне это приятно? Так и передай Верховному: Аполлон, мол, гневается, и все садово-парковые вместе с ним протестуют!
- Так, - задумчиво сказал Гермес. - С людьми мы как-нибудь разберемся. Мы их по головке за эти прожекты не погладим.
- Скажи Зевсу, чтобы он молнией эту мегеру, молнией! Нет, что она себе позволяет, паршивка уличная! Подделка несчастная! - затопал ногами Аполлон.
- Так она из наших? - удивился Гермес. - А говоришь, что люди топить вас хотят. Тогда еще легче! Значит, решение мое такое: всем встать на свои места и замереть, чтоб ни звуку, ни шороху! О Греции забудьте. Каждый должен исполнять свой долг на своем месте.
- А не утопят? - настороженно спросил Аполлон. - Ты уверен?
- Смотрю я - совсем вы тут одичали, - вздохнул Гермес. - Будто в пустыне живете. Нас много, брат Аполлон! Всех не перетопишь!
Он дружески похлопал Лучезарного по плечу и с места тяжело взмыл в воздух.
Мыслимое ли это дело - утопить в наш просвещенный век всем известные статуи? Нет, конечно, это невозможно. Ведь на страже произведений искусства стоят солидные организации, призванные их охранять и лелеять. Автор не допускает мысли, что Капа могла бы осуществить свой безумный план, порожденный ущербным воображением и неудавшейся личной жизнью, и в подтверждение сказанному приглашает читателей присутствовать на собрании "УПОСОЦПАИ", где держат речь дуэтом Капиталина Камеронова и Владимир Бабаев.
Большой актовый зал полон сотрудников. Присутствуют все, кроме Мяченкова. Он снова в больнице. На сцене - наши главные герои. Бабаев ораторствует:
- …Да простит меня сие высокое ученое собрание, но я скажу по-мужицки, прямо: ерундистикой мы занимаемся! Отстали мы от Европы. Стыдно, други мои. Сты-ыдно!
- Правильно, - поддакнула Капиталина.
- Европа, она что? - продолжал разливаться Бабаев. - Она хи-итрая, эта Европа!.. Она все наше подбирает: идеи, мысли, тезисы. У нас, конечно, этого сору много, нам не жалко! Мы народ широкий. Непрактичный мы народ, ай какой непрактичный!
- Правду говоришь, - подтвердила Капа.
- …И на чью же мельницу, выходит, мы льем воду, други? На мельницу наших идеологических врагов! Вы рассудите: им же, конечно, выгодно, чтобы мы все наши государственные денежки разбазаривали на охрану статуэток и всяких там вазончиков. А на эти деньги, между прочим, детский садик можно было бы построить, да не один! В каждой деревне мраморные термы возвести, филармонии разные и прочую культурную дребедень.
- Все как есть говоришь, - кивнула Капиталина.
- …Как же бороться с этим явлением, с этим разбазариванием? Я разумею починку и содержание всех наших пресловутых статуэток, а также дворцов, бывших бастионов и церквей? А очень просто, други. Для этого и создан мой "Голобабай". Дешево и сердито, говоря народным языком, выгодно. Посредством "Голобабая" мы создаем идеальнейшие копии, всюду их показываем, а настоящие подлинники, если уж они такие бесценные, как некоторые утверждают, - под крышу. Так сказать, в музей под закрытым небом. Где-нибудь в сельской местности соорудим ангар и все туда отправим. Кстати, и ангар можно построить своими силами, без государственных затрат, из досок и прочего бросового материала.
- Подальше их, подальше! - горячо поддержала Капиталина.
- Вот и народ так считает, - махнул в ее сторону разрумянившийся Бабаев.
Речь Владимира Андреевича повергла зал в состояние шока. Заматерелые работники культуры и те не верили своим ушам.
- Негодяи… Вот негодяи! - почти вслух шептал Шесунович, комкая носовой платок.
Усынкин с Кулаженковым толкали друг друга локтями, подбивая на выступление.
Брюнчанский, возненавидевший Капу с новой силой после того, как она заставила его, старика, поддерживать балкон, мысленно ругался по-французски.
Все переглядывались, ожидая, что кто-то наберется смелости выступить против дурацкого проекта. Автор с нетерпением ждал, как развернутся события, ибо тоже присутствовал на собрании, сидя в последнем ряду. Но вот прошла минута, другая, и вопрос был беспрепятственно поставлен на голосование: страх возобладал над стыдом.
- Что делается? - не выдержал автор, обращаясь к соседу Башмакову.
Тот, преодолевая насморк, задушевно шепнул ему:
- Выступите, умоляю! Вам терять нечего - вы не из нашей организации!
- Я протестую! - воскликнул автор, вставая. - Ведь все равно ваш проект рано или поздно провалится! И кто вообще сидит в президиуме? Изобретатель давно изобретенной голографии и его соратница, которую нельзя назвать человеком! Она каменный истукан! Я сам придумал ее. Я автор! Люди, у нее на ноге надпись "М. - дурак!". Кого вы слушаете?!
- Этого человека убить мало, - холодно уронила Капа.
А Бабаев заверещал:
- Чей это голосишко там, за колонной? Это голос мракобеса, товарищи! Вражий это голос! А нукося, Усынкин с Кулаженковым, возьмите-ка его под белы рученьки, да выведите на лесенку, да дайте пинка на прощаньице! Пускай катится, пока милицию не вызвали!..
Опускаем позорные подробности расправы. Автор, понесший физический и моральный ущерб, все же не предался малодушию и не покинул "УПОСОЦПАИ" раньше, чем собрание кончилось. Увы, проект кариатиды и бывшего дворника был принят единогласно.
В вестибюле сотрудники молча, украдкой пожимали автору руку в знак солидарности и сочувствия, а Брюнчанский даже похвалил его шепотом:
- Приятно встретить честного человека.
- Но вы-то почему проголосовали "за"?!
- Ась? - спросил Брюнчанский, приставив ладошку к уху. - Ничего не слышу, милостивый государь, ничего-с!
После собрания, когда все разошлись по домам, Капа направилась в свой кабинет. В приемной уныло курил Шикин. Захаживать в "УПОСОЦПАИ" вошло у него в привычку. Он по-прежнему писал заявления-жалобы по поводу знаменательной пропажи: это вносило приятное разнообразие в его жизнь. В учреждении к литератору привыкли и считали почти за своего. Время от времени Шикин бродил по кабинетам и раздавал свои автографы совершенно не нуждавшимся в этом сотрудникам. Впрочем, он никому не был в тягость и даже завоевал репутацию человека отзывчивого - несколько раз подпирал балкон вместо страдавшей ожирением заведующей столовой О. Хохен.
Капиталина остановилась подле писателя и дружески обратилась к нему:
- Сидишь, чурка деревянная?
- Сижу, - без обиды, ласково ответил Шикин. - Сюжетец обдумываю новый.
- Вот я тебя, чурка, все спросить хочу, - тяжело присела рядом с ним кариатида. - Что, с деревянной башкой легче жить, чем с каменной?
- Это вопрос провокационный, - тонко улыбнулся Шикин. - Могу сказать одно, Капиталина Гавриловна, я живу неплохо.
- Ну а как пожар? Или молния вдруг ударит? Было с тобой такое? - поинтересовалась дотошная кариатида.
- Всякое бывало, - свысока ответил фантаст. - Не признавали меня, ругали, не печатали. А я знай себе курю и думаю: "Все вы дураки… Куда ж вы денетесь? Все равно пробьюсь".
- Насты-ырный… - с уважением вздохнула Капа.
- Да, - вдруг вспомнил Шикин. - Тут без вас какой-то субъект в кабинет прошел. Одет, знаете, очень странно - совершенно голый, бицепсы à l'antiquité, в сапогах и, кажется, в шапке.
- Вре-ешь! - схватилась за сердце Капиталина. - Неужто Антиной?!
- Похож, - вспоминая, кивнул Шикин. - Он до сих пор в кабинете сидит.
Что сделалось с Капой! Он пришел, красавец! Он все понял! Он полюбил ее наконец!
Капиталина ринулась в кабинет. О, блаженный миг надежды, как ты краток!.. Увы, в кабинете уже никого не было. В тревожно распахнутое окно лил дождь. Новенький сейф был изуродован вмятинами. На столе валялись растерзанные циркуляры и вдребезги разбитая печать.
- Не Антино-ой!.. - заголосила Капа. - Не о-он!..
Подкошенно упала она на козетку. Та с треском накренилась. Капа скатилась на пол и долго лежала там, биясь головой о паркет и подвывая:
- Уби-ить хотят! У-у… прокля-ятые-е! И все им ма-ало-о!..
Наконец она успокоилась: каменные нервы не то, что наши, человеческие.
- Боятся меня. Запаниковали! - смекнула Капиталина. - Прав Вовка, в ангар их всех запихать надо. А пока укрыться где-нибудь.
Она на четвереньках подползла к телефону и набрала спасительный бородулинский номер. Разговор их был лапидарен:
- В телефоне. Бородулин.
- В телефоне. Камеронова.
- Что надо? Я очень занят.
- За мной гонятся. Что делать?!
- Стоять насмерть.
- Так ведь расколошматят!
- Это серьезно.
- Куда бы спрятаться?
- У нас некуда: всюду найдут!
- Неужто в заграницу?
- Да, это мысль. Пошлю, в Париж. Храбрись. Молодец.
- Буду! - преданно гаркнула Капиталина.
Не прошло и месяца со дня исторического собрания в "УПОСОЦПАИ", как по городу поползли, полетели слухи о каком-то чудовищном проекте, вынашиваемом в недрах этого учреждения. Говорили, будто собираются что-то сносить, возможно, взрывать. Еще говорили, что два-три дворца разберут на кирпичи и будут продавать богатым иностранцам за валюту. Популярны были также разговоры о массовой продаже за границу с целью получения той же столь необходимой государству валюты знаменитых статуй. Брюнчанский распространял тревожные сплетни среди многочисленных знакомых о якобы замене городских решеток на решетки попроще, из бетона (с настоящими он уже мысленно прощался, отдав их для украшения вилл каких-то миллиардеров).
Мало-помалу все эти странные, безумные разговоры дошли и до академика Стогиса. Он позвонил главнокомандующему культурой, но в ответ на свой вопрос услышал сакраментальное: "Я сейчас уезжаю и уже стою в пальто и ботинках". Что оставалось академику, как не посетить скандально знаменитое учреждение самому.
Ноябрьским утром он подъехал к особняку и увидел скорбную картину. Из дверей санитары нежно выводили упиравшуюся полуодетую старушку. Она визжала:
- Змеи!.. Всюду змеи!.. Порождения ехидны!.. Святой водой вас!.. Ха-ха-ха!..
Это была обезумевшая Клава Сутягина.
Стогис сочувственно посторонился, пропуская больную, и вошел. Учреждение поразило его тишиной, зажженными среди бела дня лампочками, люстрами и даже почему-то церковными свечами. Пахло ладаном. Стогис покашлял, желая привлечь к себе внимание. В конце коридора осторожно открылась дверь, на мгновение высунулась и тотчас спряталась чья-то бледная от страха физиономия.
Поблуждав по коридорам, постучав в запертые двери, за которыми тихо шептались, Стогис нашел приемную Мяченкова. Там вальяжно сидел в кресле мужчина средних лет. Сигарета тлела у него между пальцами. Он смотрел на нее и язвительно улыбался. Это был Шикин.
Стогис представился. Шикин неохотно встал, назвал себя и вяло плюхнулся обратно.
- Что здесь происходит? - поинтересовался академик. - Такие запахи и звуки я слышал в детстве, когда нянька водила меня в церковь.
- Глупцы-ы… - протянул Шикин, лениво морщась. - Ну, ползает здесь какая-то змея. Метров этак пять, а может, и десять… Ну и что? Я сам ее видел и даже беседовал. Обыкновенный глупый зеленый бабец, только в виде змеи. Чего так волноваться?
Стогис спросил, где начальник.
- Пал Васильи-ич? - вдруг пронзительно позвал Шикнн. - К вам пришли! Отоприте, я же знаю, что вы у себя!
Стогис постучал в дверь. Там сначала было тихо, потом часто задышали.
- Кто вы? - прошептал Мяченков. - Покажите документы!
- Павел Васильевич, неужели вы меня не узнали? - спросил Стогис. - Вы же ко мне приходили. Помните?
- Я много к кому хожу! - агрессивно пискнул Мяченков. - Документы покажите. Желательно с фотокарточкой.
Стогис просунул под дверь паспорт. Мяченков изучал его недолго, полчаса, и наконец отпер дверь.
Вид кабинета удивил Стогиса еще больше, чем запах ладана в вестибюле и церковные свечи. Следы хаоса, безумной горячки виднелись повсюду. Мраморная голова Вольтера была плотно закутана черной тряпкой. На венецианском зеркале почему-то губной помадой была нарисована пентаграмма. Повсюду на стенах Стогис увидел разнообразные кабалистические знаки. Но более всего поразил академика телефон. Он стоял под столом и был накрыт стеклянным колпаком.
Стогис настоятельно потребовал объяснений. Вкратце рассказ Мяченкова сводился к следующему: учреждение подвергается планомерной осаде оккультных сил. Они (силы) насылают демонов (один - белый, голый; другой - длинный, зеленый, в виде змеи). Голый дебоширит по ночам: рвет бумаги, ломает ручки дверей. Другой, в виде змеи, ничего не ломает, но ползает и нахально разговаривает. Среди сотрудников есть жертвы - троих увезли в психиатрическую больницу. Все остальные близки к этому, и он, Мяченков, - первый. Ему в больницу лечь - раз плюнуть. Но он, как капитан, последним покинет свой уютный, терпящий крушение корабль. Излишним было спрашивать, кто довел "УПОСОЦПАИ" до нынешнего состояния.
- Капка… - с ненавистью выдавил Мяченков. - Всегда я чуял в ней что-то демонское! Вот помните, ваше интервью по телевизору не пошло - тоже ее работа! Засадила всех за Проект решения, а гадов наслала, чтоб мы боялись и работали каждый день!
- Что за Проект решения? - резко спросил Стогис. - Надоели всем эти ваши дурацкие проекты!
- Видит бог, - поклялся Мяченков, - ничего не знаю! Я вообще только вчера выписался из больницы. Проект уже написан и лежит у этой ехидны в сейфе.
- Начальник вы или нет? - спросил Стогис. - Откройте сейф, достаньте бумагу.
- Ни-ни! - присел от ужаса Мяченков. - Мы к ней в кабинет вообще не входим! Там сила нечистая лютует. То треск, то хохот, то бьется что-то. Сегодня люстра упала, Усынкин в замочную скважину видел, И вы туда, Сергей Николаевич, не ходите, там же демоны!
- Пригласите сюда эту Камеронову, я с ней здесь поговорю, в вашем кабинете.
- Ее уже две недели как нету. В Париже она, Сергей Николаевич. Вместе с Вовкой Бабаевым укатила. Машину с собой взяла, "Голобабая" этого. Опытом с иностранцами делиться будут.
Мяченков замолк и вдруг как-то блаженно захихикал.
- Что с вами? - встревожился академик. - Вам плохо?
- Ой, не могу-у! - заливался Мяченков. - Ведь у нее, у сатаны, даже паспорта не было! Как в Париж ехать собрались, все и раскрылось. И, думаете, что? Бородулин лично, сами изволили в отделение милиции позвонить и разгром там учинили. "Как это, - говорит, - у такого работника и паспорта нет?! Прошля-япили?! Да вам за такое - ТАКОЕ полагается! Вас, - говорит, - самих надо паспортов лишить и все, как есть, Капиталине Камероновой отдать. Больше пользы будет!"
Мяченков еще долго заливался, махал руками, крестился на закутанного Вольтера и приседал от ужаса при взгляде на телефон.
Стогис вышел из кабинета и решительно направился к двери, из-за которой действительно раздавались какие-то непонятные звуки - не то рубили дрова, не то выламывали паркет. Появившийся Шикин доброжелательно посоветовал академику:
- Вы, уважаемый, через левое плечо три раза плюньте перед тем, как входить. Очень, говорят, помогает.