Не прошло и получаса, как снова объявили построение. Мы покидали Техар в колонне по одному и направлялись в сторону Топес-де-Кальянтес. Ночь опускалась на землю, а дорога светилась, словно возвращала накопленную за день солнечную энергию. Все остальные предметы были едва различимы в наступивших сумерках.
Шли мы недолго. Вскоре нас перестроили по двое и мы свернули с дороги в поисках господствующей над местностью высоты. Уже совсем стемнело, и нельзя было ни курить, ни переговариваться, чтобы не выдать себя.
Раздались первые выстрелы. Они не застали нас врасплох. Мы залегли, зарядили винтовки и стали ждать, до боли в глазах всматриваясь в темноту. Выстрелы гремели долго, и было видно, как с той стороны на эту, пролетая над дорогой, сыпались трассирующие пули, всего в нескольких метрах от того места, где я лежал. Мой указательный палец застыл на спусковом крючке, как, наверное, у всех. Мы открыли огонь почти одновременно, и казалось, что земля вздрогнула, когда раздались выстрелы и темноту прорезали яркие вспышки.
На рассвете мы обнаружили в нашем батальоне первую потерю. Это был Ласара, семнадцатилетний мулат-весельчак, который до победы революции был чистильщиком и мальчиком на побегушках. Он вступил в ряды народной милиции, как только узнал, что формируются боевые батальоны. Когда его мобилизовали, он был учеником в столярной мастерской.
С этой потери началась борьба с бандами, орудовавшими на горном плато Эскамбрай. А вернее, борьба продолжалась.
При свете факелов
О том, что видел в ту ночь, я не могу не рассказать. Каждый раз, воскрешая в памяти те события, я вспоминаю звезды, что светили тогда, что неизменно светят миру с наступлением темноты, проливая свое сияние на бесконечное однообразие дорог и тропинок, протоптанных босыми ногами, хотя для этой цели лучше подходят тяжелые военные сапоги.
Тот день казался нам самым длинным за весь наш утомительный переход по горам Ягуахай. Мы страшно устали. К вечеру встали лагерем неподалеку от быстрого горного ручья, который упрямо прокладывал себе дорогу в скалистых породах. Мы обрадовались этой долгожданной остановке и принялись устраиваться на новом месте. Каждый из нас вдруг почувствовал себя настоящим партизаном. Лица у всех были серьезны. При малейшем шорохе мы напрягали слух и зрение, пытаясь уловить, откуда он исходит. Едва мы скинули рюкзаки, как пошел мелкий, моросящий дождь, не прекращавшийся в течение нескольких часов. С наступлением ночи дождь кончился, и мы выставили дозоры. Моя смена начиналась в 11 часов. К этому времени в лагере уже воцарилась полная тишина. С места, которое я выбрал для своего поста, он был видел как на ладони. Я даже различал силуэты гамаков, четко выделявшиеся на фоне черной земли.
Прислушиваясь к малейшим шорохам, я старался не упустить ничего, что могло бы предупредить о приближающейся опасности. Наверное, поэтому даже шуршание сухой травы настораживало меня, и я напряженно всматривался в темноту, держа палец на спусковом крючке.
Но уже через полтора часа я довольно хорошо различал привычные для гор и довольно неожиданные ночные звуки. Я слушал и с наслаждением раскрывал для себя маленькие секреты, хранимые деревьями, травой и самой землей. Вдруг внизу, в ущелье, от которого до моего поста было не более полутора метров, я заметил четыре огонька, медленно поднимающиеся вверх.
Я бросил взгляд на светящийся циферблат ручных часов - они показывали половину первого. Огоньки как бы плыли, то сливаясь воедино, то отделяясь друг от друга, но неуклонно приближались. У меня возникло желание поднять тревогу, однако я быстро поборол его, хотя мне было немного не по себе. Казалось, миллионы враждебных глаз пристально следят за мной отовсюду. Все вокруг стало приобретать причудливые очертания, и странный блеск появился на всем, что меня окружало. А огни все приближались.
Я весь напрягся, крепко стиснул винтовку и приготовился лицом к лицу встретить опасность. Вскоре огни показались на краю ущелья. Я отступил немного назад и. уже не в силах сдерживаться, закричал:
- Стой! Кто идет?
Огни дрогнули, и при свете факелов я смог разглядеть тех, кто их нес: старика с редкой белой бородой и большими глазами, пожилую женщину примерно того же возраста, что и старик, и двоих детей лет шести - восьми, без рубашек.
Без тени страха они приблизились ко мне. Старик шел впереди. Я замер в напряженном ожидании, продолжая держать палец на спусковом крючке. Старик некоторое время внимательно разглядывал меня при свете факелов, а затем спросил:
- Вы охраняете моего сына?
Я ничего не понял и в недоумении пожал плечами.
- Лейтенанта Зео, - добавил старик.
- Не понимаю, вы о чем? - Голос мой задрожал от внезапно охватившего меня волнения.
Тогда старик указал факелом именно на то место, где я стоял, и сказал:
- Смотрите, он там…
Только теперь я разглядел надгробную плиту, которую в темноте выбрал для своего поста наблюдения. Я опустил винтовку. Ствол ее медленно коснулся земли, и я невольно оперся на нее. Все четверо путников опустились на колени, образовав полукруг возле надгробия, и при свете факелов я увидел, как на холодный серый камень упали горячие слезы.
Эдуардо Эрас Леон
Мы, оставшиеся в живых, кому мы обязаны жизнью?
Р. Фернандес Ретамар
Эдуардо
I
Война окончена, и ты жив. Ты возвращаешься, едешь все эти километры, что кажутся тебе нескончаемыми, сжимая кулаки и радуясь одержанной победе, которая овевает твою винтовку и твой берет.
Все зовут тебя героем. Потому что ты ведешь грузовики, отмеченные печатью несчастья, которые те, другие, привезли на своих кораблях. И ты чувствуешь себя героем. И гордишься победой, потому что в каждой деревне, через которую ты проезжаешь, тебя приветствуют, тебе кричат, тебе бросают цветы прямо в лицо.
Грузовики останавливаются, и толпа приближается к тебе. Все говорят разом о своей безграничной радости, а ты никого не слышишь, будто оглох от долгого ожидания слов, которые так хотел услышать. И ты лучше понимаешь язык жестов, прикосновения рук к твоей одежде, ручонок детей, которые трогают твою винтовку и выпрашивают у тебя патроны или лоскутки вражеской маскировочной одежды, прикрепленные к твоему берету, и одна женщина дарит тебе карамель, а другая - цветок, но ты лишь улыбаешься им. Старушка подносит тебе стакан холодной, почти ледяной воды. И вдруг ты перестаешь смотреть на всех остальных. И смотришь только на эту старушку, и, пока пьешь воду, ты смотришь на нее и сам себе задаешь вопрос: возможно ли? неужели она - та самая? Ты протягиваешь руку, пытаешься задержать ее, но она уходит прежде, чем ты успеваешь ее спросить об этом… Грузовик трогается. А ты все смотришь ей вслед. Ты думаешь только о старушке, которая не захотела тебя подождать…
…То ли еще ночь, то ли уже предрассветные сумерки. Грузовики сбавляют ход. Никто не ноет, никто не разговаривает. Все молчат. Поселок, через который вы едете, погружен во мрак. Улицы пустынны. Поселок словно вымер. Все слегка настораживаются. Переглядываются. Сжимают винтовки. Один из бойцов говорит тебе:
- Здесь что, никого нет? Нет никого, а?
- Кажется, нет, - отвечаешь ты.
Другой шепчет:
- Похоже, что так.
- Да, похоже, - говоришь ты.
Но ведь и впрямь никого. Машины продолжают следовать через поселок.
Ты дышишь с трудом, будто тебе не хватает воздуха. "Холодно здесь", - думаешь ты. И смотришь на других. В грузовике действительно страшно холодно, и нет никого вокруг. И темно. Но вот поселок кончается.
- Смотри! Там огонек, - говорят тебе.
Огонек в мертвом поселке. Значит, в нем кто-то есть. И все смотрят. Все хотят увидеть этот огонек. А рядом с огоньком - тень. Маленькая тень. Грузовики сбавляют ход, потому что со всех машин хотят разглядеть, кто же это. И вот ты видишь женщину. У нее в руках платок, развевающийся на ветру. Лицо у нее морщинистое, но приятное, улыбающееся всем, кто едет в грузовиках. Рука ее, сжимающая платок, то поднимается, то опускается, повинуясь порывам ветра. И кажется, что платок вот-вот упадет, но рука вновь поднимается, и платок мягко полощется, и с лица старушки не сходит улыбка. А грузовики все едут, и нежное тепло охватывает всех, и все поворачивают головы, и смотрят, и не разговаривают, а старушка стоит все на том же месте со своим развевающимся платком. Тебе видно ее лицо, и руки, и платок, и движение воздуха, и нежное улыбающееся лицо, и она не уходит и продолжает стоять как вкопанная, и тебе долго виден постепенно удаляющийся огонек.
Грузовики едут все так же не спеша, но настроение у людей меняется. Все приподнимают головы и начинают тихо петь…
II
Грузовики подъезжают к сентралю. Ты приказываешь всем оставаться на местах: Дионисио распорядился ждать его. И ты смотришь, как он идет к штабу. Скоро в бой! Ты шагаешь к голове колонны.
Возвращаешься. "Что такое бой?" - спрашиваешь ты себя. Ты этого не знаешь, но представляешь, как, подхваченный радостью от полученного боевого приказа, прыгаешь в грузовик…
Ты шагаешь вдоль грузовиков. Всем хочется курить. Еще никто не спросил у тебя на это разрешения, но ты уже чувствуешь, что вот-вот спросят.
- Не курить, - говоришь ты. - Здесь нельзя курить! - повторяешь ты и выбрасываешь сигару, которую держал в руке.
С удивлением ловишь себя на том, что каждую минуту посматриваешь на часы. "Как же он долго!" - думаешь ты. Ты подходишь к последнему грузовику, и кто-то приближается к тебе.
- Кто идет?
- Огоньку не найдется? - спрашивает идущий. Винтовка у него на ремне, а его забинтованная рука слегка дрожит, колда он протягивает сигару.
- Здесь нельзя курить! - резко отвечаешь ты.
Он уже рядом с тобой. Темно. Но тебе видны выгоревшие пряди волос, выбивающиеся из-под испачканного кровью берета, и потрепанная форма в болотной грязи.
Он молча смотрит на тебя и поворачивается к тебе спиной, чтобы уйти. И ты не можешь объяснить почему, но ты чувствуешь, что тебя тянет к этому человеку. И неожиданно для себя ты задерживаешь его:
- А откуда ты, старина?
- Из 339–го батальона, из Сьенфуэгоса, - отвечает он. Он говорит это только тебе, но все в грузовике слышат.
- Вы были в бою? Сражались? - кричат ему. - Сколько их? Как все было?
- Подожди, - говоришь ты, - подожди, старина. Старый милисьяно не отвечает. Он лишь смотрит на тебя, повернув к тебе свое обветренное лицо.
- Парень, у нас убили почти пятьдесят человек, - говорит он, стирая пот с морщинистого лба забинтованной рукой и с силой сжимая сигару.
- Но как же так?! Как же так?! - кричишь ты ему. - А мы?
- Стреляйте в этих чудовищ, бейте их что есть силы! - И он удаляется.
- Погоди, старина, погоди! - И ты бежишь ему вдогонку и настигаешь его. И пламя спички вспыхивает вопреки запрету…
III
Дионисио еще не вернулся. И батарея ждет своего командира. Тебе не сидится, и ты обходишь нервничающих часовых.
- Все в порядке?
- Все в порядке, командир. Когда же мы вступим в бой?
- Я этого не знаю. На войне иногда приходится долго ждать своего часа, - говоришь ты ему.
Ты направляешься к джипу. Дионисио пришел.
- Ну, что? - спрашиваешь ты его. - Уже? Пора?
- Надо ждать, - говорит он.
- Дионисио, черт побери, когда же мы будем драться?
- Когда прикажут, малыш, когда прикажут.
Но вам не приказывают. Командиры не приказывают. "Старушки с платочками должны были бы приказывать - думаешь ты. - Или милисьянос из батальонов, где полно убитых". А тем временем грузовики прибывают и прибывают, двигаясь как молчаливые муравьи, и те, кто в арьергарде, укрощают пыл тех, кто только что приехал.
IV
Альдо, наверное, сражается на берегу моря. Он уже два дня в бою, а ты два дня ждешь у сентраля. Ждать дольше становится невмоготу. Хватит. Дионисио разрешает тебе пойти в штаб и без устали спрашивать "когда?", но и там никто ничего тебе не говорит…
Кто-то дотрагивается до твоей спины.
- Слушаю, старший лейтенант! - вытягиваешься ты в струнку.
- У тебя есть джип? - спрашивает он.
- Да, но батарея…
Он не дает тебе договорить.
- Поехали! - приказывает он.
- Куда?
- В сторону моря, на линию фронта, отвезти карту. Ну, поехали! - И он почти подталкивает тебя к джипу.
Ты не сопротивляешься. И раньше, чем успеваешь задуматься, ты оказываешься на шоссе. Но ведь ты увидишь Альдо! Твой шофер смотрит на тебя с испугом.
- В баке мало бензина, - говорит он.
- Не важно, давай! - приказывает ему старший лейтенант.
Шоссе пустынно… Вот и Пальните.
- Здесь все и началось, - говоришь ты тихим голосом, потому что шоссе приобретает другой вид - появляются воронки в кюветах, следы танковых гусениц, сгоревшие деревья, кровь. "Здесь не видно мертвых, - думаешь ты. - Где же мертвые? Альдо должен быть за Плая-Ларга. Наверное, его батарее пришлось много стрелять. Почему не ввели в бой нашу батарею? Я не предупредил Дионисио…"
- Плая-Ларга, - говорит старший лейтенант. - Не останавливайся, давай, давай до Плая-Хирон.
- Бензина мало, старший лейтенант, - говоришь ты ему.
- Сколько?
- Меньше четверти бака.
- Вперед, - говорит он, - карта там крайне необходима. Поехали!
И джип мчится дальше. По встречной полосе едет санитарная машина. "Почему у нее включена сирена?" - думаешь ты. Машина приближается. Когда она проезжает мимо, шофер высовывает руку и показывает вверх.
- Что это? - спрашиваешь ты старшего лейтенанта. - Что он хочет сказать?
Но лейтенант тебя не слышит. Он высовывается из джипа, оглядывается назад и кричит:
- Самолет! Стой! Стой!
Шофер сильно тормозит и швыряет джип к правому кювету. Он выпрыгивает и бежит к изогнутым деревьям. Старший лейтенант бросается за ним. А ты не можешь. Ноги отказываются тебе повиноваться. Ты лишь открываешь дверцу и с большим трудом прячешься под джипом. Ты высовываешь голову, когда слышишь треск пулеметов самолета, и у тебя учащается дыхание. "Неужели здесь меня убьют?" - думаешь ты. И твое тело пронизывает
холод, а потом охватывает невыносимый жар, который ударяет в голову.
- Быстро, быстро! - кричит старший лейтенант. - Едем дальше!
Ты поднимаешься. У тебя нет сил. Но ты превозмогаешь себя и садишься в машину.
V
- Альдо, Альдо!
Ты видишь его в открытом джипе. Он ждет, когда грузовики и автобусы, заполненные милисьянос, проедут среди множества орудий, танков, людей, движущихся по обе стороны автострады, детей с суровыми лицами, грязными от пота, пыли и тины. Альдо тебя не слышит, и ты бежишь, чтобы увидеть его, быстро лавируя между грузовиками, наталкиваясь на людей, которые удивленно смотрят на тебя. Ты резко хватаешь его за руку.
- Альдо, Альдо! - кричишь ты ему.
От пороха лицо у него темное, глаза припухли от нескольких суток без сна, мозолистые руки воспалены, испачканы землей. Это не тот Альдо, которого ты знал раньше. Он глядит на тебя отрешенно, словно припоминает что-то.
- Малыш! - говорит он тебе голосом, который не похож на его собственный, голосом охрипшим и глухим. - Малыш, у тебя не найдется воды, немного воды?
- Воды нет, Альдо, - отвечаешь ты, - ни капли нет. Альдо, тебя ранили? Поверни голову. Куда? Куда ранили?
Но он будто не слышит тебя и с горечью в голосе говорит:
- Убили нашего друга Лумумбу, малыш! Я не успел ему помочь, и его убили!
Ты открываешь рот, чтобы произнести слова утешения. Хочешь обнять его, сказать ему, что он герой, что войну мы обязательно выиграем, потому что среди бойцов - такие, как он. Но вдруг ты чувствуешь себя беспомощным, как младенец, который еще не говорит. И вот колонна трогается в путь, а ты ничего не можешь сделать, чтобы задержать Альдо. И его джип едет в колонне к месту решающего боя. "Почему не ввели в бой нашу батарею?" - думаешь ты.
VI
Старший лейтенант доставил карту, и ты вернулся и сентраль. Диописио тебя ждал. Он собирался отчитать тебя за нарушение дисциплины, но увидел твое лицо и промолчал. Вместе вы возвращаетесь к батарее.
- Дионисио, я видел Альдо, - говоришь ты. - Альдо сражался как герой…
И вы идете дальше к батарее.
…И снова ты ждешь. Батарея так и не сделала ни одного выстрела. Ты был на войне, но по-прежнему спрашиваешь себя, что же это такое. Потому что для Альдо и для тебя война оказалась разной. Теперь тебе уже не разобраться в этом, ведь она закончилась. И для тебя, и для многих таких, как ты, война стала борьбой с ожиданием. Или воспоминаниями о старушке с платком, приветствовавшей тебя возле мертвого поселка, о слезах старого милисьяно из героического батальона, о глуховатом голосе просящего воды друга, глаза которого опухли без сна…
…И сейчас, в грузовике, в котором ты возвращаешься, сжимая кулаки и радуясь одержанной победе, которая овевает твою винтовку и твой берет, ты перестаешь терзаться. И в деревнях, которые ты проезжаешь, тебя приветствуют, тебе кричат, тебя воспевают как героя. И пожалуй, люди правы. Войну выиграли все. Те, кто сражался, и те, кто не сражался. Те, кто ждал и жил, как ты, и те, кто не смог дождаться, потому что смерть положила конец их ожиданию. Может быть, поэтому ты машешь всем и прижимаешь к груди цветы, которые тебе бросают прямо в лицо, и гордишься победой, потому что она и твоя. А грузовики все мчатся по нескончаемому шоссе, и ветер высушивает твои слезы.
Примечания
1
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 37, с. 122.
2
После того как 18 августа 1958 года Повстанческая армия отразила наступление противника на Сьерра-Маэстру, доктор Фидель Кастро Рус обратился по повстанческому радио к кубинскому народу и ко всем народам Латинской Америки. Здесь приводится текст этого обращения с некоторыми сокращениями. - Прим. ред.
3
Это довело общее количество военнопленных, возвращенных нами батистовской армии, до 422 солдат. - Прим. авт.
4
Военная крепость периода военной диктатуры, ныне переданная Революционным правительством министерству народного образования. - Прим ред.
5
Группа политических интриганов, окружавших в начале XIX века в Испании короля Фердинанда VII, В переносном смысле - правящая клика, влияющая своими интригами на все государственные дела в интересах личной выгоды. - Прим. ред.