Аллигатор расставил свой отряд в линию по индейскому обычаю, потом встал во главе его, повернул направо и не замедлил скрыться во мраке ночи вместе со своими воинами. Черная же Птица, напротив, продолжал быстро ехать вперед со своими сорока пятью воинами, которых он оставил около себя. Он ехал с такой быстротой, что в полночь был уже в прериях, среди зеленых волн, – как раз в тот момент, когда и скваттеры подъезжали туда с противоположной стороны. Встретившись, белые и краснокожие приветствовали друг друга самым любезным образом, обнаруживая признаки живейшей дружбы. Это было в порядке вещей; но Черная Птица с первого же взгляда заметил, что скваттеров было больше полутораста, среди них вождь узнал многих разбойников прерий. Индеец ожидал подобного и предвидел измену со стороны союзника. Предупрежденный таким образом, он держался настороже, притворяясь, разумеется, что ничего не замечает.
– Добро пожаловать, вождь! – сказал старый скваттер, приближаясь к нему с добродушным выражением лица.
– Старый отец видит, что Черная Птица держит свое слово! – ответил индеец.
– А я еще вернее сдержу свои обещания! – поспешил уверить старый скваттер.
Черная Птица вместо ответа только склонил голову.
– Мой брат, – продолжал скваттер, – может совершенно самостоятельно атаковать дом плантатора, который мы осадим только после того, как разграбим и уничтожим сахарные, кофейные и рисовые плантации и подожжем хижины негров и рабочих. Каждый свободен действовать, как ему угодно, на свою собственную ответственность. Что скажет на это мой краснокожий брат?
– Черная Птица скажет: "Это хорошо!"
– Но постойте!
– В чем дело?
– Был договор между всеми союзниками.
– Уши вождя открыты, чтобы слушать.
– Вся добыча, полученная союзниками, должна быть снесена в одно место.
– Для чего?
– Чтобы разделить ее между всеми и чтобы у каждого была одинаковая часть.
– Кто решил это?
– Все вожди.
– Черная Птица – один из первых вождей своего племени, и он отсутствовал, когда было постановлено это решение на совете.
– Сознаю, что поступили неправильно, но что сделано, то сделано!
По лицу индейца скользнула загадочная улыбка: неожиданно представлялся случай, которого он ожидал, а он был не из таких людей, чтобы упустить его.
– Мои бледнолицые братья будут держать новый совет.
– Это невозможно! – сказал любезно скваттер.
– По какой причине?
– Нет времени! Итак, вы не признаете этого условия?
– Нет!
– Почему?
– Черная Птица уже сказал: потому что этот договор был принят в его отсутствие.
– Однако мне кажется…
– Старый отец не прав. Вождь команчей не повинуется никому, и его пленные должны принадлежать только ему. Добыча, захваченная им, – его собственность. Он ничего не делит, все должно идти в его хижину.
– Ну, ну, вождь, вы уж чересчур обидчивы!
– Черная Птица сказал и не повторит своих слов. Он уходит со своими воинами.
– Вождь не сделает этого!
Черная Птица пожал плечами.
– Прощайте! – сказал он.
– Итак, вождь уезжает со своими воинами?
– Тотчас же.
– Куда он едет?
– Туда, куда идет ягуар, когда он охотится. Черная Птица свободен и может идти куда хочет.
– В таком случае вы становитесь против нас.
– Разве я сказал это седому отцу?
– Нет, но таково ваше намерение, я в этом уверен! Ну подумайте же хорошенько! В то время, как мы напрасно спорим, наши друзья начинают уже приступать к делу.
Действительно, скваттеры и разбойники, составившие, очевидно, заранее план действия, рассыпались по всем направлениям и уже подожгли несколько одиноко стоявших хижин. В разных местах раздавалась стрельба – нападете началось. Слышались злобные, отчаянные крики, и видно было при свете зарева от пожара, как женщины и дети, обезумев от страха, спасались бегством в то время, как мужчины старались схватить разбойников. Однако, несмотря на быстроту атаки, начатой сразу в нескольких местах, опытный глаз краснокожего вождя заметил, что разбойники, при всех их усилиях и том видимом успехе, который, казалось, увенчивал их труды, начинали отступать; и это совершалось тем легче, что они сражались беспорядочно, не имея вождя, который управлял бы их действиями. Единственный человек, который еще, пожалуй, мог бы изменить и поправить положение, был старый скваттер; но его задерживал Черная Птица, и он не мог принять участие в атаке.
– Закончим скорее разговоры! – вскричал он. – Ваше счастье в ваших руках. Я дам вам все, чего вы только потребуете.
– Вождь сказал уже "нет". Слишком поздно!
– Но это измена! – вскричал скваттер раздраженно.
– Ты лжешь: Черная Птица никогда не был изменником по отношению к своим друзьям! Смотри, вот мой ответ!
И раньше, чем скваттер понял угрожавшую ему опасность, Черная Птица схватил томагавк, висевший у него за поясом, размахнулся им над головой несчастного и нанес такой страшный удар по его черепу, что скваттер упал, не успев произнести ни звука. Один прыжок – и вождь был уже на противнике, добил его, скальпировал, потом вскочил на коня и испустил военный крик. Этот крик был повторен с двух сторон со страшной силой, а из третьего места раздалось неистовое "ура"!
В то время как Черная Птица устремился во главе своих воинов на разбойников, Аллигатор стал атаковать их с другой стороны. Напуганные разбойники бросились бежать по единственному направлению, которое казалось им свободным. Но едва достигли они опушки леса, как были встречены страшной стрельбой: рабочие плантации с полковником и управляющим во главе бросились на них со штыками; разбойники были окружены. Но они не принадлежали к людям робкого десятка; напротив, отчаяние удвоило их мужество, тем более что, не щадя никогда своих врагов, они знали, что им нельзя ждать пощады ни от плантаторов, ни от краснокожих. Произошла, таким образом, страшная, отчаянная схватка, результатом которой было то, что почти все остались тут же на месте и только немногим удалось прорвать цепь, которая их окружала, и исчезнуть во мраке ночи. Десять рабочих было убито, Черная Птица ранен.
Полковника имел сердце настоящего солдата, он был настолько же свиреп в сражении, как добр и сострадателен после победы. Он велел поднять раненых разбойников, перенести в походный госпиталь и перевязать их также старательно, как и своих людей. Когда с этим было покончено, он отправил нескольких человек в разные места плантации, чтобы увериться, что опасность миновала. Только тогда, освободившись от забот, полковник подумал о своей семье и направился к домику, который служил убежищем. Его сопровождали лейтенант и Черная Птица: последний уверял, что ранен не тяжело и о нем не надо беспокоиться.
Трое мужчин были уже недалеко от домика, когда начало рассветать. Едва собирались они выйти из лесу, как заметили на близком расстоянии друг от друга двух негров. Полковника встревожило это обстоятельство.
– Что бы это значило? – прошептал он. – Неужели разбойники появились в этой стороне?
Управляющий и вождь обменялись взглядом, полным опасения.
– Идем! – сказал полковник. – Быть может, мы беспокоимся понапрасну.
Они вышли из лесу и оказались на открытом пространстве, в середине которого стоял домик, выглядевший таким мрачным и молчаливым, точно он был покинут своими обитателями.
– Странно, – заметил управляющий. – Судя по тому, что мы видели, была отчаянная битва, а между тем двери и окна заперты. Очевидно, осаждавшие не проникли внутрь дома. Что же произошло? Надо узнать.
– Не беспокойтесь, я беру это на себя, – сказал Черная Птица, старавшийся побороть боль, которую причиняла ему его рана. – Пускай мой друг посмотрит за белым вождем, а я войду в дом и открою двери и окна.
– Как вам угодно! – ответил тот и присоединился к полковнику.
Вождь распустил лассо, привязанное к его поясу, и забросил его на крышу дома так, что петля зацепилась за ее острие. Тогда Черная Птица натянул лассо, чтобы удостовериться в его прочности, и начал с невероятной силой и ловкостью карабкаться вверх, упираясь коленями и пользуясь всеми неровностями стены, как подпорками. Ночь была светлая; видно было как днем. Индеец отыскал трап, сообщавшийся с нижними этажами, и, наклонившись вниз, заметил лестницу. Тогда он стал осторожно спускаться по ней и очутился на площадке первого этажа. Здесь он остановился на минуту, чтобы передохнуть, а затем, несмотря на рану, бодро пустился в путь, хотя темнота внутри была такая, хоть глаз выколи. Но никакое препятствие не могло удержать храброго команча. Он шел дальше и дальше, пока не добрался до комнаты госпожи Курти. Здесь на столе горел ночник.
Вождь вздохнул с облегчением и, оглянувшись кругом, заметил фонарь. Тогда он зажег его и возобновил свои поиски. Комнаты, как наверху, так и внизу, были пусты: дом был покинут. Однако ничто не обнаруживало, чтобы бегство совершено было внезапно, под влиянием какой-нибудь опасности: все было в порядке, и каждая вещь стояла на своем месте. Итак, обитатели оставили дом вполне добровольно. Но почему госпожа Курти и ее дети покинули убежище и каким образом устроили они свой отъезд? Вот чего Черная Птица не мог объяснить себе, тем более что все двери и окна были основательно заставлены целыми баррикадами изнутри. Беглецы не оставили после себя никаких признаков, которые могли бы направить на их след. Вооруженный фонарем, Черная Птица тяжело спустился с лестницы, останавливаясь на каждой ступеньке, потом стал очищать проход к одной из дверей, которую ему наконец и удалось открыть.
Полковник и управляющий очень беспокоились, что вождь так долго не показывался, и, не зная, чему это приписать, решились попытать невозможного, чтобы только выйти из неопределенного и мучительного положения, – как вдруг дверь открылась и в ней показался Черная Птица.
– Ну? – спросил его полковник.
– Неприятель не был в доме, – ответил вождь уже сильно ослабевшим голосом, – ничего не тронуто в комнатах, все в порядке!
– Но моя жена? Мои дети? Мой друг Вильямс? Почему же они не показываются? – вскричал полковник с возраставшим беспокойством.
– Потому что дом покинут.
– Покинут!
– Да, все уехали.
– Каким образом?
– Все доказывает, что бегство было добровольное и что ничто не принуждало их бросать дом.
Глава XI. Каким образом Вильямс захотел очутиться в роли лесного бродяги и как он понял, что был не прав
Что же произошло на самом деле в домике? Почему план бегства был приведен в исполнение? Сейчас мы объясним это.
Когда Люси, расставшись со своим крестным отцом, Вильямсом Гранмезоном, вернулась в комнату матери, она очень удивилась, увидев, что больная уже совершенно одета и полулежит в кресле-качалке. Госпожа Курти улыбалась: ее бледность исчезла: легкий румянец разлился по лицу; взгляд был спокоен. Она притянула к себе дочь и несколько раз поцеловала ее.
– Какая ты неосторожная, дорогая мама! – вскричала девочка, ласкаясь в свою очередь к матери.
– Успокойся, милая Люси! – отвечала госпожа Курти. – Мне теперь хорошо, я уже больше не страдаю. Несколько часов крепкого сна уничтожили – надеюсь, навсегда, – все признаки нервного припадка; осталась только легкая усталость.
– Правда ли, мамочка? – тревожно спросила Люси.
– Уверяю тебя, что это так, моя дорогая!
– Но зачем же вы поднялись среди ночи?
– Как знать! – сказала госпожа Курти каким-то странным голосом. – Может быть и лучше, чтобы я была готова?..
– Для чего же, мамочка?
– Почем я знаю? Вдруг нам придется внезапно уехать!
Мать и дочь с минуту смотрели друг на друга со странным выражением на лицах, потом упали друг другу в объятия.
– Так вы знаете все, не правда ли? – спросила Люси немного смущенно.
– Я присутствовала при твоем длинном разговоре с крестным отцом, хотя ты и не видела меня.
– Так вы нас слышали?
– Конечно, я поступила не очень деликатно и не советую тебе когда-нибудь следовать моему примеру; но я хотела все знать! Я желала точно знать, какие опасности от меня скрывают.
– И кроме того, – сказал смеясь Вильямс, показываясь на пороге комнаты, – до сих пор не найдено другого средства, чтобы хорошо слышать, кроме подслушивания.
– Фи, господин Вильямс! – вскричала госпожа Курти тем же добродушным тоном. – Если я и позволила себе это, то только ради исключительности случая, иначе я бы не решилась!
– Ба! Ведь мы в своей семье! И потом за последние два часа я узнал вашу дочь: она слишком умна, чтобы пускать в ход это средство иначе, как в таких же отчаянных положениях, как наше.
– Хорошо! Вы загладили вашу вину, и я вас прощаю.
Она протянула ему руку, на которой он запечатлел почтительный поцелуй.
– Благодарю! А теперь позвольте мне присоединиться к Люси, чтобы побранить вас.
– Нет, не браните меня, мой друг, вы оказались бы не правы. Уверяю вас, что я чувствую себя отлично; мое нездоровье было чисто нервного характера. То, что я узнала, радикально вылечило меня, так как показало мне моих детей такими, каковы они на самом деле.
– Как это?
– Выслушайте меня. Что было причиной страданий, которые меня мучили и наконец совсем сломили мои силы? Убеждение, что если случится несчастье, мне невозможно будет защищать и охранять моих детей!
– И что же?
– Теперь я самая счастливая из матерей! Я нисколько не боюсь за них: не я буду их оберегать, а напротив, – они защитят меня. Мать такой дочери, как Люси, и таких сыновей, как Джордж и Джемс, должна гордиться, потому что знает, что она не одна и может найти опору в самоотвержении дочери и мужестве сыновей.
И, заключив Люси в объятия, она прижала ее к своему сердцу, проливая слезы радости и любви.
– Мама, дорогая мама! – проговорила Люси. – Ты забываешь мою сестру Дженни, а она тоже ужасно любит тебя. Если ее нет возле тебя, то потому что она немного устала.
– Ты права, милочка, с моей стороны это неблагодарно – забыть бедняжку Дженни, так как я знаю, что она всегда ведет себя умницей!
– Спасибо, – ответила девочка радостно; – Дженни будет очень счастлива, когда я скажу ей это.
Вдруг в окно донесся стук торопливо бегущих ног, удары в ладоши и имя "Люси", произнесенное отчаянным голосом. Девочка бросилась из комнаты, открыла окно гостиной и бросила из него конец веревки.
Веревка была сейчас же схвачена, и двое негров прыгнули в комнату; потом они вытащили веревку, закрыли окно и заставили его ставнями. Все это было сделано с такой быстротой, какую дает только страх. Когда они почувствовали себя в безопасности, возбуждение, поддерживавшее их до этого времени, сразу упало, и они опустились на паркет, дрожа и бросая кругом растерянные взгляды с очевидной целью – убедиться, что им нечего было опасаться.
То, о чем мы так долго рассказывали, произошло на самом деле с быстротой молнии. Люси действовала инстинктивно, не рассчитывая и не размышляя. Госпожа Курти и Вильямс еще не пришли в себя от изумления, как уже все было кончено.
– А, вот вы и вернулись, мои милые! – сказал Вильямс, входя в гостиную в сопровождении госпожи Курти. – Что значит весь этот шум? Неужели вы едва не оказались в руках неприятеля?
– О, нет, масса, мы слишком осторожны для этого! – отвечал Аполлон.
– Что же в таком случае произошло?
– О, масса, – возразил негр, – мы встретили двух цветных людей с плантации!
– Вы хотите сказать – двух негров?
– Это одно и то же, масса.
– Что вам сказали эти люди?
– Ничего ровно, масса, они бежали, преследуемые более чем пятьюдесятью скваттерами, и так устали, что не могли бежать дальше. Мы пустились бежать так быстро, как только могли. На плантации все горит. Леса полны скваттеров, разбойников из прерии и дикарей. О, какое несчастье, масса! Стрельба не прекращается, нам всем придется умереть! О! О!
– Замолчи, дурак, ты не знаешь сам, что говоришь. Страх отнял у тебя и те крохи ума, которыми ты был оделен. Во всем этом нет ни слова правды!
– О, масса! Янус и я, мы видели это сами.
– Тебе только казалось, что ты это видел.
– Я думаю, – заметила госпожа Курти, – что, хотя многое в этом рассказе можно приписать страху, в нем есть доля правды. Как ты полагаешь, Люси, моя милочка?’
– Дорогая мама, если уж вы мне позволяете сказать свое мнение, то я скажу, что эти люди ничего не видели, ничего не слышали и преспокойно скрывались все время в кустах.
– Гм! – сказал Вильямс. – Я полагаю, что ты преувеличиваешь, думая таким образом.
– Почему же, крестный папа? Всем известна трусость этих людей; кроме того, они и лгуны, как все негры. Можно ли доверять их словам? Возможно ли, спрашиваю я вас, чтобы мой отец, который так храбр и имеет таких преданных помощников, как Черная Птица, который так любит нас и командует уж не знаю сколькими отборными воинами своего племени, – чтобы они могли быть побеждены кучкой разбойников, которые хотят только одного – грабить?
– Так ты, значит, такого мнения, что мы должны здесь остаться?
– Да. Подумайте только, как огорчен будет мой отец, когда, прогнав разбойников, поспешит сюда, чтобы обнять нас – и не найдет нас здесь?
– Ты права, – сказала госпожа Курти. – Наш долг – остаться здесь!
– Если бы только мы не подвергались настоящей опасности, как теперь! – заметил Вильямс.
– Боже мой, милый Вильямс, как я огорчена, что вы приехали к нам как раз в такое тяжелое время!
– Почему же так? Напротив, я чувствую себя прекрасно. По крайней мере, это вывело меня из моей спокойной и монотонной жизни, дало мне новые впечатления.
– Не слишком ли уж сильные? – прервала госпожа Курти.
– Ба! Немножко больше, немножко меньше, об этом не стоит беспокоиться! Итак, мы остаемся!
– Да, по крайней мере, до тех пор, пока это будет возможно.
– Так и сделаем.
Негры вышли из комнаты и, по приказанию своего хозяина, вооружившись ружьями, отправились караулить на крыше дома.
Это приказание не вызвало с их стороны неудовольствия, потому что они чувствовали себя на этом посту в полной безопасности, почти недоступными для неприятеля.
Люси и ее мать разбудили Джонни, на тот случай если бы пришлось спасаться бегством. Вильямс, оставшись один в гостиной, принялся прогуливаться взад и вперед, отдавшись своим мыслям. Несмотря на дурную репутацию, которая установилась за ним, он не имел вида струсившего человека. Эта одинокая прогулка продолжалась более получаса, ничем не потревоженная. Вильямс приоткрыл окно и время от времени высовывался из него, чтобы окинуть взглядом окрестности и увериться, что все по-прежнему спокойно. Убеждаться в этом было нетрудно, потому что ночь была светлая и можно было видеть далеко но все стороны. Бросив последний взгляд на окрестности, Вильямс вынул великолепные часы из кармана жилета.
– Четверть третьего, – сказал он в полголоса, – надо только запастись терпением! Все это прекрасно кончится.
Он потер руки и прибавил:
– Это, однако, очень забавно, и такие волнения только молодят меня. Эта маленькая Люси – настоящее сокровище! Все равно лучше, если бы это милое семейство расквиталось за свой страх!