- Да, - резко ответил Томас, обрывая ту попытку протеста, которую готов был сделать священник.
Бертийя опустила голову и снова заплакала.
- Ты знаешь, что он со мной сделает?
- У него моя жена и сын, - ответил Томас.
Она тихо всхлипнула.
- Иисусе, - прошипел Кин рядом с Томасом.
Томас не обратил внимания на ирландца.
- Мне жаль, миледи, - сказал он.
- Когда? - спросила она.
- Нынче ночью, надеюсь.
- Я бы предпочла умереть, - сказала она.
- Томас, - промолвил отец Левонн, - позволь мне пойти поговорить с графом.
- И что хорошего, черт возьми, это принесет, по твоему мнению? - Томас задал вопрос более резко, чем намеревался.
- Просто позволь мне поговорить с ним.
Томас покачал головой.
- Граф Лабруйяд, - сказал он, - злобный ублюдок, жирный злорадный и разгневанный ублюдок, к этому времени он, вероятно, уже пьян, и, разреши я тебе отправиться в его замок, возможно, оттуда ты уже не выйдешь.
- Тогда я останусь там. Я священник. Я иду туда, где во мне нуждаются, - отец Левонн помедлил. - Позволь мне поговорить с ним.
На мгновение Томас задумался.
- Может быть, если ты останешься снаружи.
Левонн поколебался, а потом кивнул.
- Подойдет.
Томас взял Кина под руку и отвел его во двор фермы.
- Не позволяй отцу Левонну заходить в замок. Они могут сделать из него еще одного заложника.
Ирландец, казалось, на мгновение потерял дар речи, но потом к нему вернулась способность говорить.
- Боже ж ты мой, - произнес он с тоской в голосе, - она так прелестна.
- Она принадлежит Лабруйяду, - резко ответил Томас.
- Она может затмить звезды и обратить разум мужчины в дым, - сказал Кин.
- Она замужем.
- Такое прелестное создание, - продолжал Кин изумленно, - заставляет поверить, что Господь и правда любит нас.
- А теперь найди свежую лошадь, - велел Томас, - вы с отцом Левонном доставите послание в Лабруйяд.
Он повернулся к священнику, который последовал за ними под лунным светом.
- Можешь говорить, что хочешь, отец, но если ты не убедишь графа отпустить Женевьеву, я обменяю графиню.
- Хорошо, - без особого энтузиазма отозвался отец Левонн.
- Я хочу покончить с этим, - резко произнес Томас, - потому что завтра мы отправляемся на север.
Отправляемся на север. Чтобы присоединиться к принцу или чтобы найти Злобу.
Роланд де Веррек почувствовал, что его душа парит, как птица на ясном небе, птица, что может пронзать облака сомнений и подниматься на высоту славы, птица с крыльями веры, белая птица, как лебеди, что плавали во рву замка графа Лабруйяда, где он стоял на коленях в освещенной свечами часовне.
Он осознавал, как колотится его сердце, отбивая барабанную дробь в груди, как будто в унисон с хлопаньем крыльев его взлетающей ввысь души. Роланд де Веррек находился на вершине блаженства.
В тот вечер он узнал об ордене Рыбака. Он выслушал отца Маршана, рассказавшего о целях ордена и рыцарском обете по поиску Злобы.
- Но я знаю про Злобу, - сказал Роланд.
Отец Маршан был ошеломлен, но потом пришел в себя.
- Знаешь? - спросил он. - Что именно ты знаешь, сын мой?
- Это меч, который Святой Петр принес в Гефсиманские сады, - ответил Роланд, - меч, который тот вытащил, чтобы защитить нашего Создателя.
- Священное оружие, - тихо добавил отец Маршан.
- Но про́клятое, отец. Говорят, что оно проклято.
- Я тоже это слышал, - сказал отец Маршан.
- Проклято, потому что Святой Петр обнажил его, а Христос этого не одобрил.
- Dixit ergo Iesus Petro mitte gladium in vaginam, - отец Маршан хотел было процитировать Писание, но потом остановился, потому что Роланд выглядел несчастным. - Что такое, сын мой?
- Если злые люди будут обладать этим мечом, отец, они получат такое могущество!
- Именно поэтому и существует орден, - терпеливо объяснил священник, - чтобы убедиться, что Злоба принадлежит лишь церкви.
- Но проклятие может быть снято! - сказал Роланд.
- Правда? - удивился отец Маршалл.
- Сказано, - объяснил ему Роланд, - что если клинок отправят в Иерусалим и освятят в стенах храма Гроба Господня, то проклятье будет снято, и меч станет оружием славы Господней.
Ни один другой меч, ни Дюрандаль Роланда, ни меч Карла Великого Жуаёз, ни даже Эскалибур короля Артура не сравнятся со Злобой. Он - самое священное оружие на земле Господа нашего, и проклятье может быть снято.
Отец Маршан услышал благоговение в голосе Роланда, но вместо того, чтобы заявить, что путешествие в Иерусалим столь же вероятно, как и появление Святого Петра, торжественно кивнул.
- Значит, мы должны добавить и эту задачу к задачам ордена, сын мой.
В этой залитой светом свечей часовне Роланда посвятили в рыцари ордена. Он исповедовался и получил отпущение грехов, а теперь стоял на коленях перед алтарем.
Другие рыцари стояли позади него, в небольшом выкрашенном в белый цвет нефе. Роланду было приятно увидеть в рядах ордена Робби, но второй шотландец, костолом Скалли, его шокировал.
Всего нескольких минут присутствия Скалли было достаточно, чтобы поразиться его грубости: постоянной сардонической ухмылке, ругательствам, злобе, насмешкам и жажде жестокости.
- Он и в самом деле грубый инструмент, - объяснил отец Маршан Роланду, - но Господь извлек пользу из простой глины.
Сейчас Скалли переминался с ноги на ногу и бормотал о том, что они теряют время. Рыцари ордена молчали, наблюдая, как отец Маршан молится на латыни.
Он благословил меч Роланда, возложил свои руки на его голову и накинул на его плечи покрывало с вышитыми ключами рыбака.
Пока он молился, свечи в часовне одни за другой угасали. Это напоминало службу в страстную пятницу, когда, отмечая смерть Спасителя, церкви христианского мира погружались в темноту.
И когда догорела последняя свеча, остался только бледный лунный свет из единственного высокого окна часовни и постоянно горевшее маленькое красное пламя, отбрасывающее тени цвета темной крови на Христа, висящего на серебряном распятии, на которое Роланд смотрел с обожанием.
Он нашел дело своей жизни, рыцарский обет, достойный его непорочности, он найдет Злобу.
Женевьева вскрикнула.
И еще раз.
Кин и отец Левонн подъехали уже близко к подъемному мосту, когда ирландец позвал стражника, который просто бросил взгляд на двоих всадников, залитых лунным светом, а потом сделал несколько шагов по парапету надвратной башни.
- Ты слышишь? - крикнул Кин. - Скажи своему господину, что его женщина у нас. Он ведь хочет получить ее назад? - он подождал ответа. Его лошадь перебирала ногами. - Иисусе, ты вообще слышишь меня, парень? - прокричал он.
- У нас здесь его жена! - стражник высунулся между двумя зубцами, чтобы еще раз взглянуть на Кина, но ничего не ответил, и через некоторое время снова спрятался за стеной. - Ты глухой? - спросил Кин.
- Сын мой, - вмешался отец Левонн, - я священник! Позволь поговорить с твоим господином!
Ответа не последовало. Луна освещала замок, во рве серебрилась рябь, поднятая ветром. На стене у надвратной башни виднелся только один человек, но сейчас и он исчез, оставив Кина и отца Левонна в кажущемся одиночестве.
Ирландец знал, что Томас с дюжиной своих людей смотрят на них из-за деревьев, и он гадал, кто еще наблюдает за ними через узкие бойницы в стене и с находящихся в тени башен, и взводят ли эти наблюдатели свои арбалеты, заряжая их короткими тяжелыми болтами со стальными наконечниками.
Два волкодава, следующие за Кином, завыли.
- Кто-нибудь нас слышит? - прокричал он.
Порыв ветра поднял флаг на донжоне замка. Знамя взметнулось, но потом упало, так как ветерок утих. В долине заухала сова, и собаки подняли головы и понюхали воздух.
Элоиз тихо зарычала.
- Спокойно, - сказал ей Кин, - тихо, девочка, а завтра мы поохотимся на зайцев. Может, на оленя, если повезет, а?
- Англичанин! - раздался голос со стороны замка.
- Если тебе необходимо оскорбить человека, - отозвался Кин, - разве нельзя сделать это по-умному?
- Возвращайся утром! Приходи с первыми лучами солнца!
- Дай мне поговорить с твоим господином, - прокричал отец Левонн.
- Ты священник?
- Да.
- Таков будет тебе ответ, отец, - крикнул человек, и на одной из башен щелкнула тетива, и арбалетный болт пролетел через залитую лунным светом ночь и вонзился в дорогу в двадцати ярдах от всадников.
Болт упал на траву, покатился и замер между пораженными псами.
- Кажется, нам придется подождать до утра, отец, - сказал Кин. Он развернул лошадь, ударил ее пятками и поскакал подальше от арбалетов.
До утра.
Граф Лабруйяд ужинал. Пирог из оленины, жареный гусь, ветчина в густом медово-лавандовом соусе и большой поднос со специально откормленными просом овсянками, любимым блюдом графа. Его повар знал, как замачивать этих маленьких птиц в красном вине, а потом быстро обжаривал их на сильном огне.
Граф понюхал одну птицу. Просто превосходно! Аромат был настолько великолепен, что у него почти закружилась голова, а потом он пососал мясо, и желтый жир закапал с подбородка, когда хрустнули хрупкие кости.
Повар также поджарил трех вальдшнепов, пропитав этих птиц с тонкими, как игла, клювами смесью меда и вина.
Граф любил поесть. Он был слегка раздражен, что его гости, суровый отец Маршан, сэр Робби Дуглас и смехотворный рыцарь-девственник, валяли дурака в часовне, но он не стал их дожидаться.
Овсянки были только что из жаровни, а темные грудки вальдшнепов слишком вкусны, чтобы отложить еду, так что он отправил сообщение своим гостям, что они могут присоединиться к нему, когда освободятся.
- Сир Роланд отлично справился, да? - заметил он своему управляющему.
- И правда, милорд.
- Парень захватил жену Бастарда! Роланд, может, и девственник, - граф хихикнул, - но он не может быть полным идиотом. Давай поглядим на нее.
- Сейчас, милорд?
- Более интересное развлечение, чем этот придурок, - сказал граф, показывая на менестреля, играющего на маленькой арфе и поющего о превосходстве графа в битве.
Песнь была полна вымысла, но челядь графа делала вид, что верит ее словам.
- Все готово для завтрашнего утра? - спросил граф, прежде чем управляющий отправился выполнять поручение.
- Всё, милорд? - спросил управляющий озадаченно.
- Вьючные лошади, доспехи, оружие, провизия. Боже ты мой, я что, сам всё должен делать?
- Всё готово, милорд.
Граф хмыкнул. Его вызвал в Бурж герцог Берри.
Герцог, конечно, был просто сопливым мальчишкой, и у графа возникло искушение сделать вид, что он не получал вызова, но сопливый мальчишка был сыном короля Франции, и приказ был доставлен с письмом, в котором деликатно указывалось, что граф проигнорировал два предыдущих вызова, и что отказ подчиниться приведет к конфискации земель.
"Мы уверены, - гласило письмо, - что ты желаешь сохранить свои земли, так что мы с радостью ждем твоего прибытия в Бурж, зная, что ты придешь с множеством застрельщиков и латников".
- Застрельщиков, - хрюкнул граф. - Почему он не может назвать их арбалетчиками? Или лучниками?
- Милорд?
- Герцог, дурачина. Он просто чертово дитя. Пятнадцать? Шестнадцать? Еще писается в кровать. Застрельщики, Боже ты мой, - но тем не менее, граф собирался взять в Бурж сорок семь застрельщиков и шестьдесят семь латников - приличное войско, даже больше, чем маленькая армия, которую он повел против Вийона, чтобы заполучить обратно Бертийю.
Он подумывал разрешить одному из своих военачальников повести эти силы, а самому остаться дома под прикрытием двадцати арбалетчиков и шестнадцати латников, составлявших гарнизон замка, но угроза потери земель убедила его отправиться в путь самому.
- Так приведи женщину! - рявкнул он управляющему, который колебался, думая, что у его светлости могут быть еще вопросы.
Граф поднес ко рту вальдшнепа и впился зубами в мясо с медовым привкусом. Не такое нежное, как овсянки, подумал он, бросив вальдшнепа и засунув в рот десятую овсянку.
Он все еще обсасывал маленькую тушку, когда Женевьеву с сыном привели в малый зал, который был им выбран для еды.
Большой зал был полон латников, которые пили его вино и ели его пищу, хотя он позаботился о том, чтобы им не подавали оленину, овсянок или вальдшнепов.
Граф хрустнул костью певчей птицы, проглотил и указал на пространство, достаточно близкое к столу, где большие свечи могли осветить Женевьеву.
- Поставьте ее сюда, - приказал он, - а зачем вы привели мальчишку?
- Она настояла, милорд, - сказал один из латников.
- Настояла? Она не в том месте, где может настаивать. Тощая сука, правда? Повернись, женщина, - но Женевьева не сдвинулась с места. - Я сказал, повернись, на полный оборот, медленно, - велел граф. - Если она не подчинится, Люк, можешь стукнуть ее.
Люк, латник, державший Женевьеву за руку, чтобы привести ее в зал, отвел руку, но ему не пришлось бить. Женевьева повернулась, а потом дерзко посмотрела графу в глаза.
Он промокнул рот и подбородок салфеткой и глотнул вина.
- Раздень ее, - приказал он.
- Нет, - запротестовала Женевьева.
- Я сказал, раздень ее, - повторил граф, посмотрев на Люка.
До того, как тот смог повиноваться, дверь зала отворилась, и на пороге появился Жак, теперь старший военачальник графа.
- Они прислали двух гонцов, милорд, - сказал он, - предлагают обменять женщину на графиню.
- И?
- Графиня здесь с ними, милорд, - произнес Жак.
- Здесь?
- Так он говорит.
Граф встал и прихрамывая обошел вокруг стола. Его еще беспокоила рана от стрелы в ноге, хотя и быстро заживала. Ему еще было больно переносить свой приличный вес на эту ногу, и он вздрогнул, когда спустился с помоста, чтобы приблизиться к Женевьеве.
- Ваш муж, мадам, - прорычал он, - бросил мне вызов, - он подождал ее ответа, но она молчала. - Скажи посланникам, чтобы возвращались утром, - приказал граф, не отрывая глаз от Женевьевы, мы совершим обмен на заре.
- Да, милорд.
- Но сначала я еще попользуюсь этой сучкой, - сказал он, и с этими словами его переполнила чудовищная ярость. Его унизили, сначала жена, а потом Бастард.
Он подозревал, что собственные люди смеются над ним за его спиной, вот почему предпочитал есть в отдельном зале. Вообще-то, он знал, что вся Франция смеется над ним.
Ему нанесли оскорбление, наградили рогами, а он обладал гордостью, и его честь была так глубоко задета, что от внезапного прилива гнева он покраснел и заревел, как будто от боли, когда протянул руки, схватил льняное платье Женевьевы и разорвал его.
Женевьева закричала.
Крик только раззадорил графа. В нем закипели все обиды последних недель, и он мог думать только о том, как отомстить тем людям, что унизили его, а что может быть лучше, чем снять рога с собственной головы и водрузить их на голову Бастарда?
Он разорвал платье до самого низа, а Женевьева закричала во второй раз и отшатнулась. Ее сын ревел, и граф отвесил ему затрещину, а потом снова рванул платье Женевьевы.
Она прижала разорванную ткань к горлу.
- Глупая сука! - заорал граф. - Покажи мне свои титьки, тощая сука! Он наградил ее жгучим ударом, а следом в дверь вошли полдюжины мужчин.
- Прекрати! - это кричал Роланд де Веррек. - Прекрати! - вновь воззвал он. - Она моя заложница.
Всё больше людей входило в дверь. Среди них был Робби Дуглас, уставившийся на Женевьеву, которая теперь сжалась над плитами пола, пытаясь притянуть порванные куски платья к своей шее.
Скалли ухмылялся. Латники графа переводили взгляд с беснующегося Лабруйяда на спокойного Роланда, а отец Маршан оценил ситуацию и встал между ними.
- Девица, - сказал он графу, - пленница ордена, милорд.
Это заявление озадачило Роланда, которы полагал, что она его заложница, но он принял эти слова за выражение поддержки и не протестовал.
Граф тяжело дышал. Он был похож на загнанного в угол борова. На мгновение показалось, что благоразумие возьмет верх над гневом, но потом по нему как будто прошла волна, и ярость снова его переполнила.
- Убирайтесь, - приказал он вновь прибывшим.
- Милорд..., - успокаивающим тоном начал отец Маршан.
- Убирайтесь! - зарычал граф. - Этой мой замок!
Никто не сдвинулся с места.
- Ты! - граф ткнул пальцем в Люка. - Избавься от них.
Люк попытался оттеснить из зала Роланда, отца Маршана и других рыцарей ордена Рыбака, но Роланд твердо стоял на своем:
- Она моя заложница, - повторил он.
- Давайте устроим драку за девку, - весело произнес Скалли.
- Тише, - прошипел Робби. Робби вспомнил всю эту старую неразбериху, которую, как он полагал, успокоит орден Рыбака.
Он знал Женевьеву и полюбил ее в тот самый день, когда впервые увидел в темнице Кастийона д'Арбизон. Эта безответная любовь разрушила его дружбу с Томасом и привела к тому, что он нарушил клятву, к его спору с лордом Дугласом, и, как думал Робби, закончилась только когда он принял священные обязательства ордена Рыбака.
Теперь он видел, как Роланд положил ладонь на рукоять меча и страшился выбора, который ему предстояло сделать. Женевьева уставилась на него с удивлением и призывом в полных страдания глазах.
Граф увидел, как рука Роланда дотронулась до Дюрандаля, и сглупил, потянувшись к своему мечу. Отец Маршан стиснул руки.
- Во имя Господа! - прокричал он и схватил за руку Роланда. - Во имя Господа! - повторил он и сделал предупреждующий жест в сторону графа.
- Милорд, - произнес он благоразумно, - ты прав. Это твой замок. Всё, что здесь происходит, происходит по твоему приказу и является твоей привилегией, мы не можем этого предотвратить.
Но, милорд, - и отец Маршан низко поклонился графу, - эта женщина должна кое-что нам рассказать. Этого требует его святейшество Папа, этого требует король Франции и, милорд, его святейшество и его величество будут благодарны, если ты позволишь мне, твоему скромному слуге, - и он снова поклонился Лабруйяду, - допросить эту несчастную.
Отец Маршан выдумал интерес Папы и короля, но это была вдохновляющая выдумка, достаточная, чтобы охладить ярость Лабруйяда.
- Так я прав? - потребовал подтверждения граф.
- Полностью, и если кто-нибудь из нас тебе воспрепятствовал, милорд, если кто-нибудь из нс бросил вызов твоей несомненной власти, то прими наши нижайшие извинения.
- Но этим делом интересуются Папа и король?
- Как бы удивительным это ни казалось, милорд, да. Потому я здесь, посланный кардиналом Бессьером. Милорд, поскольку ты заслужил репутацию человека, который доблестно сражается за царствие небесное на земле, прошу тебя дать мне время с этим созданием.
- А когда ты с ней закончишь?
- Как я сказал, милорд, это твой замок.
- И твоим людям стоит это запомнить, - рявкнул граф.
- Несомненно, милорд.
- Тогда забирай ее, - великодушно разрешил граф.