Над тундрой - ясная луна.
Что-то знакомое напоминает этот ручей. Тымкар останавливается. Собака натыкается мордой на его ноги.
Да не здесь ли он был пойман арканом, как дикий олень? Но снег еще стоял не всюду, трудно узнать места, по которым проходил он минувшим летом.
У Тымкара щемит сердце "Я найду тебя, Кайпэ", - звучат в ушах слова, выкрикнутые им, жалким, обессиленным, в тот печальный день. Ему тогда не посчастливилось.
"Чем прогневил я духов? Они взяли отца и мать, завели брата на плавучую льдину, сбросили, видно, Тауруквуну с обрыва в море, отняли Кайпэ, дали собакам сожрать кожаную байдару, разогнали упряжку… Одна собака осталась, да и она вот-вот околеет от голода".
Зашел в поросли ивняка. Звеня, они цепляются за ноги, с веток сыплются льдинки.
Черными и оголенными видит поросли Тымкар, хотя каждая остекленевшая веточка разбрызгивает радужные искры с льдистых капель. Ивняковая поросль - как волшебное царство, среди которого движется великан!
Все ниже опускается луна.
Ржавые мхи темнеют. Смутно проступают бугры.
"Чем прогневил я духов?" - думает Тымкар.
"В голове Тымкара поселились беспокойные мысли", - говорят про него чукчи. Они знают, что случилось с ним за минувшие годы.
"Тымкар бродит по тундре, набирается шаманской силы: он, однако, готовит себя в шаманы…" - рассказывают про него.
"Желаю тебе, юноша, счастья!" - звучат в памяти Тымкара слова Богораза.
"Тымкар убил таньга-миссионера. Лучше бы нам не видеть его здесь…" - откликается им проклятие Кочака.
В черных глазах юноши затаились угрюмость и злоба. Разве он убивал рыжебородого? Как мог Кочак назвать его убийцей? Он, видно, слабый шаман или злой шаман! Сколько уже раз он говорил неправду… Даже заплакал Тымкар тогда, когда его назвали убийцей: обидные слова! Но кто поверит ему, если это сказал шаман?
Сердце Тымкара волнуют злые желания.
Кочак, чернобородый янки, пастух, отнявший Кайпэ, и Омрыквут, унизивший его при женщинах, - вот кто родил эти желания! Все чаще встают перед ним образы этих людей. Он ненавидит их.
Тымкар часто представляет себя в единоборстве с ними. Вот они все! О, он легко побеждает их… Но не трогает, когда они, жалкие, просят пощады: пусть только Кочак возьмет обратно лживые слова; пусть пастух сам изрежет аркан, который набросил Тымкару на шею; пусть Омрыквут отдаст дочь, а чернобородый не грозит винчестером. И Тымкар прощает их всех… Но уже вскоре гнев с новой силой перехватывает горло, щемит сердце, хмурит лоб. Они не хотят? Ну, тогда он заставит их!
- Какомэй! - вдруг восклицает Тымкар. - Опять тот же ручей? Он озирается. Собака тыкается мордой в его ноги.
По тундре ползут туманы. Луна поблекла. Светает. "Видно, духи путают след…" Тымкар измаялся, мозг его утомлен. "Засну до восхода". И он ложится на проталину у ручья.
Кутыкай охраняет стадо Омрыквута; в нем - его личные олени, как не стараться ему! Начинается отел; важенки отогнаны на отдельные пастбища. Жаль, белокопытую зимой задрали волки. А то бы его личное стадо могло, однако, увеличиться этой весной на число, принадлежащее ноге.
Припав на брюхо, собака Тымкара охотится за мышами.
Сон Тымкара неспокоен. Юноша ворочается, скрипит зубами, пальцы его шевелятся. Видно и во сне добывает он свое счастье…
Что ж, всем хочется его найти - свое счастье: Устюгову - родину, Богоразу - правду жизни, Ройсу - золото, Гырголю - оленей, Джонсону - деньги, Сипкалюк - семью, Кутыкаю - сносную жизнь, Тымкару - Кайпэ,
Глава 15
ССЫЛЬНЫЙ ПОСЕЛЕНЕЦ
Давно прошел отел. Лето клонилось к осени. А Тымкар все искал стойбище Омрыквута. В редких кочевьях, встреченных им, его кормили, хотя и неохотно. "Зря ходящий по земле человек", - говорили про него оленеводы. Сами они много трудились, и им неприятен был праздный человек, переходящий от стойбища к стойбищу в поисках легкой жизни и куска оленьего мяса. Тымкар скрывал от всех, куда и зачем он идет, опасаясь, что любители сообщать новости предупредят Омрыквута о его приближении. Всегда найдутся желающие привезти полезное известие богатому оленеводу.
Тымкар собирал в тундре яйца, ловил уток, куропаток, евражек, песцов, выхватывал из озерных ручьев гольцов, находил съедобные травы, ловил на крючок рыбу, доедал брошенных волками оленей… В стойбищах женщины чинили ему обувь. Собака его давно околела: трав она не ела, рыбу ловить не умела, а хозяин и сам нередко ничего съедобного не добывал.
Оводы, комары, мошкара угнетали. Ни люди, ни животные не находили от них спасения. Серая масса мучителей постепенно наливается кровью, насытившись, отваливается, и на освободившееся место садятся все новые и новые кровопийцы. От укусов у Тымкара распухли лицо и руки, он разодрал их в кровь. Гнус заползает под шапку, пробирается сквозь волосы, впивается в голову. В руках Тымкара веточка ивняка, он отма хивается ею от наседающего гнуса, который черной тучей преследует его. Лишь ночью, часа на два-три, становится легче: ночная прохлада заставляет комаров прятаться в мох и траву, но с рассветом держись!
Нередко Тымкару преграждали путь реки, и он по нескольку дней вынужден был идти вдоль их течения, пока где-нибудь не перебирался сам или с помощью оленеводов на другой берег.
Встречались пустые кострища на местах недавних стоянок оленеводов. Тымкар шел дальше.
Ко времени осенних ярмарок, где встречались береговые и оленные чукчи, он спустился к Энурмино, чтобы вместе со зверобоями плыть на ярмарку: там уже легче будет узнать, куда подкочует Омрыквут.
Ранним утром он вошел в поселение и направился прямо к яранге матери Тауруквуны.
- Тымкар? Ты пришел? - воскликнула старушка.
- Да, это я.
- Этти, Тымкар, - Тэнэт зарумянилась. Ей вдруг почудилось, что он пришел, чтобы взять ее в жены вместо Тауруквуны.
Устюгова и Ройса в жилище не было.
Входя в село, Тымкар видел, что на берегу, у байдар, копошились люди. Он спросил их, куда они собираются. Оказалось, что этой осенью энурминцы поплывут на ярмарку не на северо-запад, а на юг, в район Мечигменского залива: с севера надвигались льды. Где кочует Омрыквут, никто не знал.
Юноша понурил голову. К тому же весть об убийстве Тымкаром человека давно достигла Энурмино. Люди сторонились его. Человек, убивший человека, достоин презрения.
- Ты у нас жить станешь, Тымкар? - спросила его мать Тэнэт.
Загрубелые, расчесанные щеки Тымкара густо покраснели. Как она могла предложить кров убийце?!
- Ртов много в нашем шатре, а рук мало, - продолжала она, приняв смущение родственника за колебание.
Правда, ее ушам не посчастливилось, она тоже слышала печальную, достойную сожаления весть о Тымкаре… Но она и Тымкара знает неплохо: ведь он брат мужа ее дочери Тауруквуны. "Видно плохой был таньг, раз Тымкар убил его. Зачем станет убивать хорошего человека?"
Тымкар молчал. Он устал бродить по тундре, его голова болела от горестных мыслей. Тэнэт молода и здорова. Она сестра Тауруквуны. У нее нет ни отца, ни брата. А если нет в яранге охотника, как жить женщинам? Он оглядел полог. Один жирник, три оленьи шкуры, вытертая зимняя кухлянка, чайник, небольшой котел, связка амулетов-охранителей - вот все их имущество. Как раньше не подумал он о Тэнэт? Тымкар внимательно оглядел девушку. Мать заметила его взгляд, потупила взор. Тэнэт краснела. Она была очень похожа на Тауруквуну: такая же плотная, ладная, "стоящая", как говорили прежде про ее сестру.
В полог вползли Ройс и Устюгов.
- О, мистер Тымкар! Хау ар ю? Как поживаете?
- Этти, - мрачно ответил Тымкар.
Ройс был в чукотских торбасах, тюленьих штанах; только кожаная меховая куртка и шапка были старые. Выглядел он неплохо.
Норвежец со дня на день ожидал прихода шхуны "Северо-Восточной компании", настроение у него было бодрое. Он обратил внимание, что Тымкар стал совсем взрослым. Появились небольшая складка поперек лба, легкие морщинки у глаз, черные усики.
- Я не видел вас сто лет, мистер Тымкар!
Чукча непонимающе смотрел на него, хотя Ройс говорил по-чукотски.
- Вы стали, я вижу, совсем деловым человеком, - шутил Ройс. - Вы не имеете времени заходить даже к родственникам. Ведь Тэнэт, - он взглянул на девушку, - есть сестра жены вашего брата, как мне известно?
Тымкар по-прежнему молчал.
Норвежец не замечал его угрюмости.
- Тэнэт и Тауруквуна есть две капли воды…
"Какая вода? Что болтает его язык?" - подумал юноша.
- Миссис Тауруквуна была очень милая, Я приносил ей лепешки, когда она голодала.
Мать Тауруквуны опустила голову, утирая руками глаза.
- О, да, да - запнулся норвежец. - Я не должен говорить об этом.
Ройсу так и не удалось втянуть Тымкара в разговор. Устюгов молчал.
После обильной мясной еды юношу клонило ко сну.
…"Тэнэт?.. "Желаю тебе, юноша, счастья…", - туманится его мысль. - Однако счастье есть, если он так сказал! Кайпэ? Где найду? Как возьму?" - Тымкар закрывает глаза. - "Плохо, ружья нет. Кочак забрал шкурки… Что же, придется пасти оленей в тундре морскому охотнику?"… И снова перед его взором Тэнэт. Потом - Кайпэ. Но это уже не Кайпэ, а Сипкалюк… Но Сипкалюк далеко, за проливом, туда не пойдешь!
Тымкар проснулся перед утром. Все в яранге спали. Какая-то сила заставила его подняться, выползти в наружную часть яранги.
Солнце еще не взошло, было свежо, сыро. Ни о чем не думая, он взял свой багор с костяным крючком на конце, деревянную закидушку, нашел шапку и вышел.
Когда в Энурмино все проснулись, Тымкар был уже далеко.
Переправившись на плоту через лагуну, он нашел место, где они сидели у костра с Богоразом, присел. Ему казалось, - он видит этого таньга с длинным носом и большим лбом. Все разговоры с ним перебирал в памяти Тымкар. Как он хотел бы расспросить сейчас умного таньга о дороге к счастью, которого тот ему пожелал! Но опрашивать было некого. Даже следов костра не осталось после непогод и снегов.
* * *
В этот осенний день Владимир Богораз находился в бухте Строгой.
Кроме чукчей здесь жили и русские: несколько старателей и охотников, женившихся на камчадалках или чукчанках, купец с работниками и ссыльный поселенец Кочнев. Богораз остановился у него.
Ссыльного звали Иваном Лукьяновичем, чукчи именовали его "Ван-Лукьян". Роста он был невысокого, сложен ладно, во взгляде пытливых глаз чувствовалась твердая воля. Богораз присмотрелся к чертам лица Кочнева: крутой подбородок, развитые скулы, прямой, но широкий нос. В своей черной рубахе-косоворотке этот ссыльный напоминал Богоразу волжских сплавщиков леса.
История жизни Кочнева коротка. Родился он не на Волге, как предполагал Богораз, а в устье Печоры, в семье рыбака. Один из сосланных туда революционеров обучил его грамоте, а потом, обнаружив в нем недюжинные способности, подготовил в университет и, используя свои сохранившиеся в столице связи, помог поступить на медицинский факультет. Но так как учил он его не только тому, что предусматривалось программами, то с последнего курса Кочнева исключили из университета, подержали в Орловском централе, судили, а затем выслали на поселение в Колымский округ.
С детства полюбив Север и море и пользуясь ходатайством местного купца о присылке хотя бы малоблагонадежного лекаря в бухту Строгую, он и забрался сюда - подальше от докучливых властей. Из плавника и шкур построил домик в одну комнату, обложился книгами, готовый к многолетнему изгнанию.
Ко времени встречи с Богоразом он отбыл лишь два года наказания и сейчас с пароходом ждал жену.
Все это Иван Лукьянович запросто рассказал о себе Богоразу в первый же день их встречи.
Такая доверчивость и взволнованная откровенность несколько удивили тогда Владимира Германовича. (Он не предполагал, что Кочнев не только слышал о нем в Петербурге, знал о его прошлой принадлежности к партии "Народная воля", ссылке и научных изысканиях на Чукотке, но знал также кое-что и из того, что было известно лишь очень немногим его товарищам). Однако умудренный жизнью, Богораз не спешил следовать примеру этого молодого человека.
- На какие же средства вы живете? - спросил Владимир Германович.
Ссыльный метнул на него настороженный взгляд, но колючие искры тут же угасли, и он ответил:
- У меня ружье, и я добываю себе кое-что. Ведь море и тундра так богаты! Не скрою также: меня поддерживают местные жители. Иногда как медика приглашает купец. Хожу. А главное, - он снова взглянул на собеседника и закончил: - Главное, конечно, в том, что мне помогают товарищи из столицы.
- Вы слишком доверчивы, молодой человек, - укоризненно заметил ему Богораз. - Об этом говорить не следует.
- Принимаю. Но я слышал о вас еще в Петербурге, - снова сказал Кочнев. - Мне и сюда писали, что вы на Чукотке.
Брови Богораза шевельнулись.
- Кто вам писал обо мне?
- Ну, этого я не скажу. Ведь вы сами только что…
- Правильно. И не нужно никого называть, - улыбнулся бывший ссыльный.
Кочнев слегка волновался. Эта встреча была так неожиданна и так радостна для него, живущего здесь, в этой страшной глуши! Письма приходили раз в год. А тут перед ним оказался живой человек из столицы, который мог бы так много рассказать ему. Ведь в России бурлила жизнь - он это знал.
- Владимир Германович, будем откровенны, я сослан, вы это знаете. А ведь ссылают, как правило, не царедворцев, - начал он.
Но тут в дверь постучали. Хозяин вышел. Через минуту он вернулся и начал поспешно одеваться.
- Вы оставайтесь. Я быстро, - он приоткрыл походный ящик с медицинскими инструментами. - Подросток прострелил другому плечо. Извините, - и он скрылся за дверью.
Богораз посмотрел в окошко вслед ему.
Худощавый, подвижной, "Ван-Лукьян" обогнал посыльного, который едва поспевал за ним.
В жилище Кочнева вместо кровати стоял топчан из необтесанных жердин, матрац и подушка были набиты сухой травой; заставленный книгами грубый стол на двух ножках приколочен к стене; полка из связанных прутьев прогнулась от вороха бумаг, журналов, книг. Два толстых круглых полена служили стульями. Кресло, обтянутое со всех сторон - сверху донизу - шкурой белого медведя, не отличалось изяществом форм и вероятно было изготовлено тоже из бревен и жердин, ибо оказалось тяжелым, как сундук с железом, но определенно понравилось этнографу, когда он сел в него.
Обращало на себя внимание и то, что, несмотря на отсутствие в доме женщины, комната содержалась с безупречной опрятностью. Кастрюля и чайник были вычищены, хотя пища, по-видимому, приготовлялась над жирником или в топке печи из необожженного кирпича. На столе все находилось в строгом порядке. Потертые в дороге чемоданы и крестьянский сундучок (наверное, с ним Кочнев приехал в столицу с Печоры) были аккуратно прикрыты газетой.
Кроме медицинских пособий и беллетристики, на столе лежали книги об Америке, по философии, праву, искусству - с обилием пометок на полях. Раскрыв одну из них, Богораз начал читать помеченные ссыльным места и самые пометки.
Уже смеркалось, когда вернулся хозяин.
- Пустяки, - еще с порога произнес он, - Сквозная, Ключица цела. Через пятнадцать дней он будет у меня как новенький.
- Я вижу, вы нашли себе здесь настоящее дело. - Владимир Германович помолчал. - Да, помогать людям, не чувствовать бесполезности своего существования, верить в будущее, трудиться для него - это великое счастье.
Кочнев поставил в уголок ящичек с инструментами, снял шапку и куртку из нерпичьих шкур, вымыл руки и уселся на полено, усадив гостя в кресло.
- У вас, Иван Лукьянович, хорошие книги.
- Мало, мало! Я с таким нетерпением жду приезда Дины. Уж она-то привезет мне все необходимое!
- Ваша жена?
- Да. Вы знаете, это настоящий товарищ! Ее не испугает мое жилище, хотя она и привыкла к столичной жизни. Вы знаете, она… ах, что ж это я? Давайте пить чай, ведь вы голодны, я совсем забыл, - он зажег жирник и подвесил над ним чайник.
- Вы много читаете об Америке?
- Читал. Да, да. Интересовался Америкой.
- Жил я в этой Америке, видел, как бедствуют там люди. В Сан-Франциско, в Номе и в других местах многие русские мечтают о возвращении на родину. Прошлый год встретился мне у пролива этакий старообрядец с Аляски… Устюгов, - вспоминая, Богораз нахмурил лоб, - Василий Устюгов. Так вот, он приехал сюда в качестве проспектора "Северо-Восточной компании" на заработки, чтобы затем с семьей выехать в Россию. А ведь он и родился там!
Америка, Америка… Еще в пути на Колыму Иван Лукьянович подумывал о нелегальном возвращении в столицу через западное полушарие. Однако сейчас от этой мысли отказался. В Петербурге достаточно революционеров. Народ нужно пробуждать по всей России, писали Кочневу товарищи.
Иван Лукьянович поднялся, налил в кружки чай, спросил:
- Как вы смотрите на эту Северо-Восточную грабь-компанию? Это же хищничество, разбой!
- Недальновидность и даже больше. Мы рискуем потерять этот край и погубить местных жителей.
- Водки хотите? У меня есть.
- Спасибо. Не пью и вам не советовал бы.
- Нет, я не пью. Это у меня для медицинских надобностей. Пить в такой глуши - значит погибнуть. Нет, нет. Я слишком верю в будущее. Оно приближается. Посмотрите на события последних лет. Забастовки, стачки, марксистские кружки, "Союз борьбы". Ого! Теперь уже не одиночки, а фабрики, заводы, города. Массы начинают пробуждаться.
- Капитализм родил пролетариат, - продолжал ссыльный медик, - который будет его могильщиком. Это доказано Марксом.
- Пролетариат, Иван Лукьянович, у нас еще молод. Крестьянство и сами революционеры - вот в чьих руках исторические судьбы России.
Кочнев не мог разделять этот взгляд. Будучи студентом, он состоял в марксистском кружке и считал себя членом "Союза борьбы за освобождение рабочего класса", за что и был арестован и сослан. Но Кочнев не захотел сейчас открывать с Богоразом дискуссию, ибо для самого Ивана Лукьяновича, как и для всех истинных марксистов, вопрос о неправильной позиции народников был давно уже решен.
Богораз продолжал:
- Вы слышали о прошлогодней первомайской демонстрации на Обуховском заводе?
- Да, мне писали товарищи, - отозвался Кочнев, зажигая светильник.
- А результаты? Кровавое столкновение с войсками, около восьмисот арестов, тюрьмы, ссылки, каторга.
- Что ж, - Иван Лукьянович снова подсел к столу, - рабочий класс поднимается на революционную борьбу. "Обуховская оборона" оказала огромное влияние на рабочих по всей России, повлияла она и на кре стьянство. Пора. Разве можно дальше мириться с такой жизнью? Взять хотя бы чукчей, эскимосов. Под двойным, даже тройным гнетом находятся: царизм, американские разбойники, свое кулачество.
- Да, тяжело живут, - подтвердил Богораз. - Но знаете, в их жизни немало и поэтически прекрасного. Вы бы изучали их мифологию, социальную организацию, язык.
- Язык? Но я уже неплохо им владею.
- Это вам необходимо. Я думаю о другом. Я думаю о разлагающем влиянии на этот народ цивилизации и особенно американской, если о ней позволительно говорить как о цивилизации. Она погубит его. Чукчи вымирают.
Неожиданно дверь распахнулась, и в комнату вошел чукча средних лет, черноволосый, с выстриженными на макушке волосами.