Капитан Старой черепахи - Линьков Лев Александрович 9 стр.

Однако Яшка был бы немало удивлен, если бы вздумал вернуться к часовщику. Тот отнюдь не соби­рался спать. Он с полчаса дремал на стуле. Без пя­ти час запер дверь, подошел к большим стенным ча­сам с медным циферблатом, взял в руки одну из гирь, отвинтил у нее донышко, вынул из маленького отверстия какую-то бумажку, положил ее в грудной карман. Ровно в час ночи, когда опять начали бить и звонить все часы, в дверь тихо постучались.

- Кто там еще? - недовольно спросил часовщик. Новым посетителем был артельщик рыболовецкой

артели с Тринадцатой станции Тургаенко.

- Заприте дверь! - приказал Борисов. - На этот раз вы аккуратны.

- Доброй ночи! - окинув картуз, сказал артель­щик.

Не ответив на приветствие, Борисов показал на стул: "Садитесь!.." - и протянул руку.

Тургаенко извлек из кармана кисет, вынул трубку, выбив на ладонь табак, вытащил из чубука комочек бумаги и передал ее часовщику.

Борисов развернул бумагу, быстро прочел ее и вер­нул артельщику.

- Можете курить!

Тургаенко засунул бумажку в трубку, насыпал сверху табаку и закурил.

- Послезавтра, в семь часов утра, вы привезете одну посылку Антоса вместе с рыбой в столовую элек­тростанции, сдадите агенту по снабжению Петрову.

- Слушаюсь! - кивнул Тургаенко.

- Вторую посылку вручите лично Петркжу. Он даст вам знать, когда это нужно будет сделать.

- Понятно!

- Скажите Антосу, что я согласен с его предло­жением... Вы уже покурили?

- Благодарствую! - Тургаенко тщательно вы­тряхнул пепел в стоявшую на столе консервную банку.

- Пусть трубка остынет, - сказал часовщик. - Маяк на острове Тендра готов?

- Готов.

- Где сейчас этот дезертир Иван Вавилов?

- Позавчера я переправил его к Антосу. Чуть бы­ло не попались на зуб "Старой черепахе". В Санжей-ке ему больше приставать нельзя. Чека установила там погранпост.

Борисов вынул из грудного кармана бумажку, пе­редал ее артельщику.

- Передайте это завтра Антосу. Скажите, что я согласен с его предложением, пусть он угостит табач­ком товарища Ермакова.

Тургаенко взял бумажку, засунул осторожно в чу­бук трубки, засыпал табаком, придавил табак паль­цем.

После ухода Тургаенко часовщик выждал с пол­часа, потушил лампу, надел в темноте поношенный плащ, картуз, приоткрыв дверь, долго прислушивался и, убедившись, что на улице никого нет, запер замок и быстро зашагал по теневой стороне. В темном про­улке он остановился у длинного полуразрушенного забора, перешагнул через камни, обогнул буйно раз­росшийся бурьян, спустился в овражек, снова прислу­шался и, раздвинув кусты, пролез в скрытую ими узкую щель.

На ощупь, почти ползком Борисов опустился по крутой штольне, на ощупь же свернул вправо и толь­ко тут зажег ручной электрический фонарик и, при­гнувшись, пошел низким, высеченным в ракушечнике тоннелем. Порой стены тоннеля сдвигались, и, чтоб пробраться, приходилось поворачиваться боком, порой своды опускались, и Борисов сгибался и шел, опира­ясь одной рукой о пыльный пол. Тоннель несколько раз разветвлялся, тогда часовщик останавливался, на­водил луч фонаря на стены, находил какие-то нане­сенные углем знаки и, удостоверившись, что идет пра­вильно, продолжал путь.

Минут через двадцать впереди обозначился призрачный свет, тоннель повернул влево, и Бори­сов оказался в низкой пещере. На камне, прикрыв полой плаща фонарь "летучая мышь", сидел эсер Петрюк.

Увидев Борисова, он поднялся. .

- Сидите! - махнул часовщик рукой и сам сел, утирая платком потное лицо.

- Я слушаю вас, - не называя фамилии, обра­тился он к Петрюку.

- На электростанции все готово, дело за взрыв­чаткой.

- Послезавтра Петров получит ее. Как поступает на элеватор зерно нового урожая?

- Два состава по сорок вагонов прибыли в пятни­цу, ждут еще два, - ответил Петрюк.

- А в Николаев и Херсон?

- В конце этой недели.

- Какой груз везет из Петрограда "Волга"?

- Станки для Морского завода.

- Где сейчас "Волга"?

- Миновала Гибралтар. Вот план порта, который вы велели достать, - Петрюк вытащил из кармана бумагу. - Если пароход затопить у главного мола, то вход в порт будет закупорен.

Борисов ничего не ответил на это сообщение, как будто оно его не интересовало.

- Что вы передали господину Уайту? Когда вы с ним встречались в последний раз?

Петрюк подробно рассказал о последней встрече с уполномоченным АРА. Он передал Уайту план пор­та и сведения об одесском гарнизоне, как и велел Бо­рисов. Американец обещал выделить одесскому отде­лению "Народного союза защиты родины и свободы" четыре тонны муки и сорок пудов жиров, но он сомне­вается, жизнеспособен ли "союз" после провала Чири-кова, и ждет подтверждения из Вашингтона. Вот и все.

- Хорошо! - сказал часовщик и пристально по­смотрел в глаза Петрюку. - Но вы забыли сказать мне, что просили у мистера Уайта поддержки в уста­новлении связи с господином Савинковым, утерянной после провала Чирикова... Не оправдывайтесь, я по­нимаю: вы просто забыли сказать мне об этом. Я хо­тел проверить вашу память. Но должен напомнить о ваших обязательствах перед сэром Рейли. Между прочим, я недавно видел один альбом, где есть ваша фотография, очень любопытная фотография-вы сняты и в профиль и в фас. Вас где снимали? Кажется, в охранном отделении Ярославского губернского жан­дармского управления, агентом коего вы состояли?

Петрюк побелел.

- Господин Карпухин... то есть, простите, това­рищ Борисов, я прошу...

- Не беспокойтесь, я не сообщу об этом альбоме ни господину Савинкову, ни товарищу Никитину. Я оказал это просто так. Не будем больше говорить на эту не интересную для вас тему. Гораздо важнее выяснить, почему ваши люди так медленно выполня­ют ваши поручения? Почему нет донесений из Первомайки и Овидиополя? Кто за ваших людей будет... убирать с дороги советских ставленников? Если вы убьете только одного-двух большевиков, то никто не поверит, что это гнев народа. Почему до сих пор Одес­са не знает о кознях Губчека и о готовящемся новом походе Тютюнника? И когда, наконец, вы установите связи с активными сторонниками "Рабочей оппози­ции"? Это важнее, чем вы думаете...

- С коммунистами? - переспросил Петрюк, оше­ломленный всем только что услышанным. Англичанин крепко прибирает все к своим рукам...

- Вы утверждали, что представляете политиче­скую организацию, - усмехнулся часовщик, - но до сих пор не поняли, что если оппозиционеры не соглас­ны с Лениным, то, значит, дай - рано или поздно - будут согласны с нами. Я опять вынужден напомнить, что нужно выявлять и собирать все силы, которые при­годятся нам в будущем. И еще одно дело: распоряди­тесь, чтобы ваши пятерки прекратили распростране­ние фальшивых денег. Безусловно, это подрывает хо­зяйство Советов, вызывает недовольство у населения, но пусть этим занимаются помощники' Лимончика. Пусть это дело носит чисто уголовный характер.

3

С первого дня плавания для' команды "Валюты" наступила горячая пора. Не только по ночам, но и днем в трехмильной пограничной зоне прибрежных вод появлялись фелюги с косыми парусами, шаланды, дубки, моторные шхуны. Контрабандисты из Румынии, Болгарии, Турции и даже далекой Греции доставляли контрреволюционерам, бандитам и спекулянтам ору­жие, боеприпасы, вино, ткани, табак, кокаин.

Ко всему тому "Валюте" приходилось ловить не только контрабандистов: широкая морская дорога, на которой не оставалось изобличающих следов, привлекала и шпионов и диверсантов многих буржуазных разведок. Нарушители границы были опытными мо­ряками, отчаянными головорезами и иной раз усколь­зали от пограничников, посмеиваясь над тихоходной сторожевой шхуной.

Пограничная служба оказалась беспрерывным ав­ралом, и "Валюта" была редкой гостьей в Одессе. Она заходила в порт лишь затем, чтобы наполнить пресной водой бочонки, получить паек для команды, запастись горючим и сдать в Губчека очередной "улов".

В короткие часы, когда шхуна стояла в порту, Ан­дрею некогда было помышлять о том, чтобы забе­жать домой. Он не видел и Катюшу Попову, хотя она и работала где-то здесь же в порту? Впрочем, и луч­ше, что они не встречаются. Зачем? Оправдываться? Просить прощения?..

Работа поглощала все время без остатка. Осень выдалась сиротская, теплая, штормы то и дело взба­ламучивали море. Каждый рейс требовал от команды "Валюты" напряжения всех сил. Плавание в районе Одессы было далеко не безопасным: во время войны на всех подходах к порту русский флот установил мно­гочисленные минные заграждения. Со своей стороны, немцы и турки также постарались набросать у рус­ских берегов несколько тысяч мин. Словом, как гово­рил Ливанов, приходилось плавать в супе, густо за­правленном клецками.

Судов для траления Черноморья Советская Рос­сия фактически не имела, планы некоторых минных заграждений пропали во время интервенции, а рас­положение вражеских минных полей и вовсе не было известно. Частенько сорванные с якорей мины выбра­сывало на берег или носило по воле волн. Несколько рыболовецких шаланд подорвались на таких бродячих минах. Не один десяток страшных рогатых шаров встретила и уничтожила и сама "Валюта".

Но не глядя на все это, Андрей был доволен сво­ей судьбой и счастлив. Да, именно счастлив. В борьбе с врагами революции он вновь обрел свое место в жиз­ни. Отчетливо понимая всю важность работы, которую делал, он испытывал большое душевное удовлет­ворение, которое приходит от сознания того, что ты выполняешь свой долг.

Одно только вызывало у Андрея чувство горечи и досады: до сих пор ни разу еще косые, просмолен­ные паруса шхуны Антоса Одноглазого не были в пре­делах досягаемости пулеметного огня "Валюты". Правда, хорошо было уже и то, что Антос остерегал­ся теперь подходить к берегу, но Андрею хотелось из­ловить контрабандиста.

Однажды на траверзе Санжейки впередсмотрящий краснофлотец Уланцев заметил косые паруса. "Ан­тос!" - обрадовался Ермаков. Однако вскоре начал оседать туман, и паруса исчезли из виду.

Ермаков перекладывал шхуну с одного галса на другой, и чуть ли не у самого берега "Валюта" едва не протаранила вынырнувшую из тумана шхуну. Увы! Оказалось, что это не одноглазый грек, а всего-навсе­го турецкие контрабандисты. Да к тому же и везли-то они лишь десять бочонков вина.

Шхуну взяли на буксир, и "Валюта" повернула об­ратно.

Репьев находился рядом с командиром у штурва­ла. Они молчали до самого Большого Фонтана.

"Сухопутная ты душа!.." - подумал Андрей, с со­жалением глядя на помощника, которого мутила мор­ская болезнь.

А Репьев откашлялся и тихо сказал:

- По-моему, стоит сдать турок, береговому по­сту и еще раз сходить к Санжейке.

- Зачем? Одноглазого не встретим.

- А может, на двуглазого нападем.

В предложении Репьева был смысл, - суда конт­рабандистов нередко ходили парно: одно отвлекало сторожевую шхуну, а другое тем временем проскаль­зывало к берегу; Андрей сам подумал было об этом, но заупрямился.

- Штормяга идет, туман, - сдвинув брови, про­говорил он, - на скалы, чего доброго, напоремся...

На базу пришли глубокой ночью. Отпустив Репье­ва домой, Ермаков, как всегда, остался на шхуне. Обычно он засыпал немедля, едва голова касалась по­душки, но в эту ночь не мог смежить глаз. Неудача с Антосом, угрызение совести по поводу того, что не пошел вторично к Санжейке, - все это отгоняло сон.

Заложив руки за голову, Андрей смотрел на мед­ленно раскачивающийся под потолком тесной каюты фонарь и сосал пустую трубку.

"Неужто Катя встречается с Репьевым? Каков хитрец! Словом не обмолвился, что знает ее..."

Андрей не подумал даже, что, собственно, у них с помощником и не было повода говорить о Кате.

Убедившись, что ему сегодня не уснуть, Ермаков вышел на палубу.

Было раннее промозглое утро. Механик Ливанов сидел на корме и удил бычков.

- А где же, Альбатрос, твоя ласточка? - шутли­во спросил он, поглядев на летающих над бухтой птиц.

- С чего ты решил, будто она моя? - буркнул Андрей и тотчас переменил тему разговора: - Сегодня опять пойдем в рейс. Твой движок не барахлит?

Павел Иванович помрачнел и, собрав нехитрую снасть, исчез в машинном отделении.

"Наверное, она будет сегодня в порту, - опять по­думал Андрей о Кате. - Если я схожу в мастерские за вертушкой лага, то встречу ее..." Но, подумав, сразу отбросил эту идею: по таким делам полагалось посылать боцмана. А Ермаков строго соблюдал мор­ские традиции и не совал свой нос туда, куда не сле­довало вмешиваться лично командиру.

Заметив, например, на палубе какой-нибудь бес­порядок, он не ругал вахтенного, а вызывал к себе в каюту боцмана и там, как выражался Ковальчук, втирал ему скипидар.

Впервые поводом для такой "процедуры" послу­жили плохо надраенные поручни.

- Понятно, Романыч, намылю холку Фомину, - пообещал Ковальчук, выслушав замечание. - Фомин драил.

- Как стоите? Как командиру отвечаете? - вски­пел Ермаков.

Сима, Пулемет от неожиданности открыл рот и в удивлении вытаращил на приятеля глаза.

- Стоять смирно! - скомандовал Ермаков, и Ковальчук вытянулся, едва не достав головой до по­толка каютки.

- На военном корабле должна быть военная дис­циплина, - отчеканил Андрей. - Я не потерплю раз­гильдяйства, понятно?

- Есть! - во весь голос рявкнул Ковальчук.

Естественно, что после этого боцман показал Фо­мину, где раки зимуют. Дружба дружбой, а служба службой.

- Старые порядки с Альбатросом заводите, - не­довольно проворчал Фомин.

Ковальчук оглянулся, нет ли кого поблизости, взял Фомина за борт бушлата и зло прошептал:

- Ты кто есть сейчас? Сознательный революцион­ный моряк или портовая пташка? Как стоишь, как с боцманом разговариваешь?

Ни за что обидев Павла Ивановича Ливанова, Ер­маков хотел было вернуть его и извиниться за свою излишнюю горячность, но не сделал этого.

"Все из-за Репьева, - облокотившись о фальш­борт, думал он. - И зачем только Никитин прислал его мне!"

Тихий и скромный Репьев никогда, правда, на лю­дях не вмешивался в дела командира, но, как каза­лось, постоянно норовил чем-нибудь уколоть. Иначе Андрей не воспринимал поступков Репьева и его слов. То ему вздумалось притащить лоцию Черного моря и, передавая ее Ермакову, спокойненько так сказать: "Может быть, тебе пригодится эта книжица?" То, как бы невзначай, промолвить, что-де он слыхал, будто механический лаг точнее ручного, словно это без него не было известно. То, заглядывая через пле­чо Ермакова, когда тот прокладывал на карте курс шхуны, бросить фразу о том, верно ли, будто счислимое место никогда не является точным.

"Репей колючий!" - возмущался про себя Анд­рей. Особенно ему было неприятно, что, по сути дела, помощник всегда оказывался прав. Принесенная им лоция пришлась как нельзя кстати. Напоминание о механическом лаге заставило порыться в портовых складах и найти лаг "Нептун". И все в этом роде.

Репьев также почти не покидал "Валюты", а если изредка и уходил, то только затем, чтобы навестить домашних, или на собрания партийной ячейки в Губчека. Он всегда при этом спрашивал, у Ермакоза раз­решения и точно в срок возвращался.

Андрей подозревал, что, будучи в отлучке, Репьев встречается с Катей, но нельзя же было запретить ему встречаться?!

Именно это главным образом и настраивало Ерма­кова против Макара Фаддеевича, но признаться в рев­ности Андрей не мог даже самому себе и оправдывал свою неприязнь к помощнику тем, что-де тот неискре­нен и желает незаметно ущемить, а может, даже и "подсидеть" командира.

- А по-моему, Макар Фаддеевич - неплохой му­жик, - добродушно урезонивал Андрея Ливанов. - Скрытность его понятная, сам говоришь, из подполь­щиков он, ну и чекист. Чекистам языки чесать не по­ложено.

- Да ты посмотри на него, разве это моряк?

- Обвыкнет!

- Обвыкнет! - горячился Андрей. - Море не теща: моряком родиться надо. Вот увидишь, мы с ним схватимся...

В восемь часов, сделав необходимые распоряжения о подготовке шхуны к очередному рейсу в район Каралино-Бугаза, Ермаков пошел в пароходство за еже­дневной сводкой погоды.

Обычно, когда не нужно было торопиться, он хо­дил любимой дорогой: Потемкинской лестницей на бульвар, бульваром до Старой биржи, где теперь по­мещался губком партии, и на Пушкинскую. Торопить­ся и сейчас было незачем, но Андрей изменил обыч­ный маршрут и пошел до таможни портом. "Может быть, увижу Катю..."