Все чаще Садретдин-хан бросал вопросительные взгляды на своего помощника. Он не хотел
начинать щекотливый разговор. Махмуд-бек понял и сам предложил:
- Если я не в тягость, то буду вас сопровождать в этой нелегкой и опасной дороге.
Муфтий подошел и молча, неумело обнял секретаря. Такое проявление добрых, отцовских чувств
было несвойственно Садретдин-хану. Оба неловко потоптались на месте. Муфтий резко повернулся:
- Я знал, вы преданный человек. Давайте готовиться к отъезду.
- К сожалению, у меня нет паспорта.
- Если не удастся выхлопотать, то я получу визу на вас как на сына, по своему паспорту. А там...
Он заговорил о друзьях в соседней стране, через которую им предстоит проехать. Особые надежды
муфтий возлагал на турецкого консула Эсандола.
В путь отправились ночью. В последнее время у муфтия испортились отношения с местными
властями, и он не хотел встречаться с полицейскими при выезде из города. Утра дождались в юртах
казахских эмигрантов. Люди, потерявшие родину, близких, имущество, заглядывали в глаза муфтию,
ждали от него утешительных слов. Садретдин-хан устал от волнений и говорил неохотно, потягивал
густой чай.
Махмуд-бек смотрел на морщинистые лица аксакалов. Конечно, это они подняли целый род и увели
из благодатных степей сюда, в пустыню, которая была этим людям чужой. В пути на казахов напало
кочевое племя. Угнали сотни коней, отобрали девушек и драгоценности. Кто попытался сопротивляться,
те остались в песках.
Аксакалы щедро одарили муфтия. Привели двух скакунов, перекинули через седла хурджуны с мясом
и лепешками. Один из аксакалов протянул муфтию нагайку с серебряной ручкой:
- Да хранит вас аллах в пути.
Казахи не знали, куда и зачем отправляется Садретдин-хан. Но понимали: большой человек занят
большим делом.
На пути было мало встреч; каждая из них раздражала, злила муфтия.
В закопченной кибитке чабана начались длинные расспросы. Хозяин был в потрепанном чапане, но
все равно чувствовал свое превосходство над бродягами-чужеземцами. У него был дом. Пусть в том
доме грязная, давно потерявшая цвет кошма, да два черных кумгана, да один кувшин.
Когда, отдохнув, они двинулись дальше, Садретдин-хан выругался:
- Нищий, босяк, а держится султаном.
К вечеру путников окружила орава лихих всадников. Они кричали, словно готовились к нападению на
целое войско.
- Ну-ка, вы! Откуда и куда?
Главарь шайки кочевников не сводил взгляда с лошадей. Скакуны ему приглянулись.
Муфтий забормотал о святых местах.
- А знаешь, кто мы такие? - Главарь вытащил монету, покрутил перед носом испуганного муфтия. -
Видишь таньгу?
38
Он швырнул монету вверх и, стремительно сорвав винтовку с плеча, почти не целясь, выстрелил.
Пуля щелкнула по маленькой монете.
Муфтий побледнел:
- Что вы хотите?
- Мы... - Главарь уже гладил напряженное тело скакуна.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, но один из кочевников, молодой парень, вдруг соскочил с
лошади и бросился к муфтию:
- Благословите, святой отец!
Парень, оказывается, бывал в городе в суннитской мечети у Садретдин-хана.
Придя в себя после бурной встречи, муфтий сказал Махмуд-беку:
- Аллах всегда поможет человеку, творящему правое дело.
Однако на границе опять ждали неприятности.
Сержант не умел читать и долго вертел паспорт муфтия.
- Русских испугались? Большевиков? - с горечью сказал он. - Э, вы... Если нам прикажет майор, мы
через два дня возьмем Москву.
Солдаты стояли с длинными старыми винтовками. Только сержант был одет в поблекшую английскую
гимнастерку и обут хотя в старые, но еще крепкие ботинки. На остальных висели лохмотья, которые
мало чем отличались от пестрых рваных халатов кочевников.
Паспорт настораживал сержанта. О визах он слышал впервые в жизни. До приезда майора сержант
решил посадить путников в кривую, тесную кибитку. Дверь была без замков, но подпиралась чурбаном.
Над дверью продолговатое окошечко с трудом пропускало свет и воздух.
- Когда приедет ваш майор? - хмуро спросил муфтий у солдата, который вечером принес лепешку и
кувшин воды.
- Он гостит у родных.
Рассохшаяся дверь с протяжным скрипом закрылась. Муфтий вздохнул:
- Нет. . Это не воины ислама... Нам нужна, дорогой Махмуд-бек, не такая опора.
Он оживился и заговорил на любимую тему: Англия, Япония, Турция. Разломил лепешку.
- Ешьте, дорогой...
Сам он жевал неохотно. Отложив кусок, муфтий смел крошки в ладонь. Закинул голову, открыв рот и
показав мелкие пожелтевшие зубы.
Приехавший офицер не был майором, но читать умел.
- Молите аллаха, - сказал он, - что я появился вовремя.
И снова дорога. Начались обжитые места. В первой деревне царило оживление. Что-то похожее на
праздник. На путников не обратили внимания. Любопытный муфтий не выдержал и спросил веселого
крестьянина:
- Что у вас происходит?
- Разве вы не знаете? - удивился крестьянин.
- Нет. .
- Ого! - Он с сожалением оглядел путников. - У нас сегодня режут барана.
Муфтий зло стеганул коня и обратился к Махмуд-беку по-узбекски:
- Об этом должен знать весь мир! Босяки...
В другой деревне, услышав узбекскую речь, торопливо, почти бегом бросился к ним старик.
- Вы узбеки?
Путников с почестями ввели в дом, долго угощали, рассказывали о себе.
- Мы чигатайцы. Ведем свою родословную...
- Сейчас не время вспоминать историю, - пренебрегая вежливостью, прервал муфтий. - Нужно думать
о будущем, бороться за него.
Муфтий дорожил каждой минутой. Впереди был Кашгар. Садретдин-хан не знал, что первая же
встреча в столице разочарует его. Турецкий консул Эсандол, оформив документы муфтия и его
секретаря, спросит о дальнейших планах. Потом, побарабанив по столу пальцами, тяжело вздохнет:
- Мы тоже мечтали о рождении нового тюркского государства. Но правительство оказалось
неопытным и потерпело поражение; так было угодно всевышнему. Государство погибло. Вам нет смысла
туда ехать. Вам хватит работы и здесь, где живут тысячи ваших земляков.
Этот разговор состоится очень скоро. Но муфтий как одержимый гонит коня, порой жалуясь Махмуд-
беку:
- Где я оставил нагайку?
Подарок казахских аксакалов, вероятно, стащил на границе кто-нибудь из солдат.
- Плохая примета, - покачал головой муфтий. - Ох, плохая...
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
Я часто беру комплекты газет, которые выходили без меня. Обычно этими подшивками пользуются
люди, работающие над диссертациями, научными статьями. Газеты стали историей. Но я их читаю
впервые. Тогда я о многом знал понаслышке, а некоторые новости просто не доходили до меня. Тогда -
это значит тридцатые и сороковые годы...
39
На некоторые важные стройки засылались шпионы и диверсанты. Они не успевали перейти границу,
как я уже сообщал данные о перебежчиках.
Я знал одно: народ, мои друзья, строят. Но как это было? Вот о чем я читаю сейчас. О стахановском
движении. О Чирчикстрое. Туда тоже пытались засылать диверсантов. О делах комсомольцев.
"Кокандская комсомольская организация лишь по трем сельсоветам сумела вовлечь в колхозы 623
хозяйства; Избаскентская по трем сельсоветам - 602 хозяйства и Нарынская только по одному
сельсовету - 202 хозяйства".
В среде туркестанских эмигрантов было много молодых людей. Их пугали словом "колхоз".
Перед отъездом за рубеж со мной беседовали, говорили о перспективах...
- Вы можете заняться преподавательской работой. Вы можете стать известным поэтом. Подумайте...
Я думал, вспоминал жадного и хитрого Джумабая, злого Ислама-курбаши. Оказывается, люди,
подобные им, еще были живы и угрожали нашей Родине.
Я вспомнил Зухру-апа, которая оказалась сильнее многих мужчин. Жизнь. Советского Узбекистана
преображалась на моих глазах, а я должен был уйти в старый, отживающий, но пока опасный мир. Для
этого я несколько лет "завоевывал" доверие мусаватистов.
В беседах в ГПУ мне говорили откровенно:
- Ваше имя покроется позором. Пусть несколько лет, но вас будут считать изменником. Друзья и
товарищи с неприязнью будут вспоминать о встречах с вами.
- Сколько лет я пробуду в чужой стране? - однажды спросил я.
- Трудно сказать, - откровенно признался чекист. - Годами невозможно измерить эту работу. Одно
скажу, что долго. До особого распоряжения.
Он повторил задание. Назвал имена Курширмата, Фузаила Максума, муфтия Садретдин-хана... Этих
врагов нужно обезвредить.
Да можно ли подсчитать дни, недели, месяцы, которые уйдут на борьбу? Ушли...
...Я листаю подшивки старых газет. Тревожно шелестят страницы. И здесь, в моем краю, шла
ожесточенная, суровая борьба. И я был тоже одним из солдат, одним из участников огромной битвы за
новую жизнь.
ПЕРВАЯ ОПАСНОСТЬ
Фузаил Максум принимал гостей в своем становище. Весело плясал огонь под котлами. Здоровенные
джигиты, даже у очагов сидя, не снимали оружия. Винтовки и сабли мешали двигаться. Но, казалось,
джигиты не обращали на это внимания. Они в любую минуту готовы были, отряхнув руки, вскочить на
коней.
За длинным глинобитным дувалом были построены низкие временные кибитки. В них джигиты спали
вповалку. Здесь и штаб курбаши. Достаточно было команды, чтоб три тысячи всадников загарцевали у
становища в ожидании приказа.
Рядом с могучим Фузаилом Максумом Садретдин-хан выглядел сухоньким, беспомощным стариком.
От восхищения муфтий потирал ладошки, цокал языком.
- Ой, молодцы мои!
Грудь у курбаши выгибалась колесом. Фузаил Максум видел, с каким почтением самые уважаемые
люди принимали старика в эти дни. Приезд муфтия Садретдин-хана взбудоражил весь эмигрантский мир.
Бывшие баи и курбаши состязались в гостеприимстве. Дымились горки плова, шли степенные разговоры.
Махмуд-бек присутствовал на всех приемах. Он догадывался, что после праздников начнутся будни с
их интригами, борьбой за власть.
Курширмат считал себя военачальником. В духовные вожди он не годился. Известный курбаши
постарел, заметно сдал. Он предпочитал не вмешиваться в разговоры; сидел, поблескивая темными
очками. Единственный глаз ощупывал людей, подмечал мелочи. О новом государстве мусульман, о
политике Курширмат не говорил. У него была сила, были люди, способные творить дела. В том числе
Фузаил Максум. В его становище Курширмат и посоветовал побывать Садретдин-хану.
Муфтий многого еще не знал.
Он посещал дома руководителей эмиграции, и с каждым днем бородка задиралась все выше. Здесь
муфтий сможет развернуться. Здесь живут тысячи земляков, которых он подчинит своей воле.
Довольный, сияющий муфтий отвечав сейчас на приветствия джигитов.
Фузаил Максум знакомил его с сотниками. Это были дета влиятельных людей. Садретдин-хан
добрыми словами отзывался об отцах, вздыхал, сожалея об их гибели, старости, скитаниях по чужой
земле. Многих из тех он никогда не встречал, но отчаянно врал, отделываясь общими словами:
- Хороший был человек... Верный сын ислама...
Потом бормотал молитву. Сотники просили благословения, и муфтий желал им побед во имя веры и
нации.
Фузаил Максум показывал пулеметы, ящики с патронами, лимонки. Муфтий осторожно взял гранату.
Сухие, тонкие пальцы сжали ребристый металлический панцирь. Под кожей заходили желваки. Старик в
своем воинственном азарте был немного смешон. Но никто не улыбнулся.
- Ой, молодцы мой, - повторил муфтий.
Наклонившись, он положил гранату в ящик и кончиками пальцев провел по ряду лимонок.
40
Фузаил Максум показал комнаты, где висели рядом с новенькими халатами английские гимнастерки,
стояли крепкие сапоги. Здесь пахло тканью, кожей, плесенью. Муфтий хотел посоветовать чаще
проветривать одежду, но смолчал. В эти минуту он думал о том, что выступление против Советов близко.
Вот бы во двор к Фузаилу затащить кого-нибудь из англичан или японцев! Пусть полюбуются. Тогда они
иначе будут разговаривать с представителями "Милли истиклял".
В других комнатах, прохладных, темных, стояли огромные глиняные сосуды - хумы с кусками
жареного мяса.
Фузаил Максум мог повести в бой своих всадников сейчас же, сию минуту.
В становище не было ни одной женщины. И ничто не напоминало о них.
- Вы, я слышал, женились здесь? - спросил муфтий.
- Да, уважаемый отец. Но жене не пристало находиться среди воинов.
- Очень хорошо. Так и надлежит поступать большому военачальнику. - Муфтий льстил курбаши, и тот
готов был лезть из кожи, чтобы еще больше понравиться видному человеку.
- Вы не устали, уважаемый отец?
- Какой истинный мусульманин устанет от подобного зрелища! Вы порадовали меня, мой сын. Я будто
помолодел на много лет.
В комнате, покрытой коврами, за богатым дастарханом муфтий прочитал яростную проповедь.
Махмуд-бек видел, что достаточно одного слова - и люди Фузаила вскочат на коней.
Будни все-таки пришли. К муфтию потянулись эмигранты. Это были люди, промотавшие все
состояние. С надеждой смотрели они на каждого нового человека, ждали радостных сообщений.
Муфтий убежденно говорил о "близком дне", когда все изменится.
Стоило обнадеженному человеку уйти, муфтий начинал ворчать:
- Ничего не могут. . Беспомощны.
Махмуд-бек обратил на это внимание. Большинство русских эмигрантов быстро осваивались в чужих
местах: работали механиками, столярничали, открывали мастерские. Туркестанцы же, не имевшие
профессий, спустив деньги, занимались мелкой торговлей, а в лучшем случае - работали в
парикмахерских и пекарнях.
- Беспомощный народ, - осуждал их муфтий, но в душе он был рад этой неустроенности. Подобные
люди послушны, как дети.
За спинами отцов, вытягивая шеи, обычно теснилась молодежь. Парни выросли на чужбине. Многие
не каждый день видели свежую лепешку. Отцы хоть вспоминали о полях, лавках, заводах, вспоминали о
сытой жизни.
Новое поколение росло без надежд, родины, без будущего. Это поколение тоже быстро опутывалось
проповедями муфтия - сетями из высокопарных фраз.
Сотни бедняков гнули спину на чужбине. Обманутые, они бежали вместе со своими хозяевами и
теперь ждали хоть какого-то просвета в мрачных буднях, а муфтий во всех бедах и несчастьях обвинял
неверных - большевиков.
Один раз в неделю муфтий и Махмуд-бек шли как на службу в турецкое консульство.
Эсандол считал Садретдин-хана своим давним другом. Махмуд-бек произвел на консула самое
блестящее впечатление.
Подавался черный кофе. Муфтий неумело двумя руками брал хрупкую чашечку, бросал взгляды по
сторонам: так ли он поступает? Покончив с этой тонкой проклятой процедурой, муфтий сыпал
вопросами:
- Кто может помочь эмигрантам?
Эсандол держал чашечку на весу, сделав глоток, запивал его из стаканчика ледяной водой.
- Судьба человека в его руках, - уклончиво отвечал он.
- Но у них нет судьбы, и руки дрожат от голода, - наступал муфтий.
- Вы правы, уважаемый, у них руки дрожат. Но сначала мы должны взвесить общие силы. До вас этим
никто не занимался.
Муфтий, довольный, пропускал бородку через пальцы.
- Вы еще не познакомились со всеми эмигрантами. Мне хотелось бы знать, как живут казахи. -
Эсандол назвал небольшой район, где находилось около тысячи беженцев.
- Вы имеете полное право передвигаться по стране. Паспорта нашего государства обеспечивают вам
безопасность. Не забывайте, что вы - турецкие подданные.
Эсандол напомнил об этом с милой улыбкой. Фраза на первый взгляд была незначительна. Но
Махмуд-бек понял ее смысл: отныне каждый свой шаг нужно согласовывать с турецким консулом.
Огромная толпа голодных, оборванных людей тянулась за муфтием. Каждому хотелось получить
благословение, дотронуться рукой до его халата. Муфтий семенил к большой юрте. Степенные аксакалы
не поспевали за высоким гостем. Нищета сквозила во всем: в одежде, в движениях людей, в
заискивающих взглядах. Страшная нищета...
Аксакалы не жаловались. В большой юрте обстановка была иной. Напоминала она о прошедших днях
богатых скотоводов. По случаю приезда муфтия был зарезан баран. Огромные куски мяса были щедро
41
положены на глиняные блюда. Дымился бурый чай, перекипяченный с молоком. Аксакалы наперебой
угощали муфтия. А он сидел, сжав тонкие бесцветные губы.
Аксакалы на судьбу не жаловались.
Муфтий заговорил о близких переменах. Махмуд-бек в который раз слушал все это. Старики,
наклонившись, не пропускали ни единого слова, одобрительно кивали. В пустых глазах вспыхивали
искры.
Потом, довольные, все потянулись к кускам мяса: грызли крепкими зубами, чавкали, сытно рыгали и
вытирали жирные пальцы о край замусоленной, грязной скатерти.
Все были довольны, кроме муфтия. Перед отъездом он вытащил деньги и положил перед аксакалами.
Махмуд-бек знал, что это последние деньги, которые остались у Садретдин-хана.
В доме Курширмата было шесть маленьких темных комнаток с земляным полом. Дворик был тоже
невелик. Однако десять - пятнадцать гостей можно было усадить свободно.
Хозяин, как всегда, молчал, поблескивая черными очками. Глаз не видно. Только когда Курширмат
склонял голову вправо, можно было догадаться, что он единственным глазом кого-то рассматривает.
Чай подносили сыновья. У самовара хлопотала маленькая девочка. Изредка Курширмат произносил
короткую фразу, сообщая нечто неожиданное:
- Меня вызывали англичане... Был разговор...
Он многозначительно умолкал. Многие знали, что Курширмата никто не вызывал, никто с ним не
беседовал. Шестидесятилетнего курбаши за глаза называли "храбрым дураком". Англичане сейчас уже
не польстятся на эту фигуру.
- Англичане - настоящие люди, - откликался муфтий. Ему не терпелось повернуть разговор в нужное
русло.
Возвращаясь от казахов, Махмуд-бек высказал мысль:
- Вот к чему приводит бездействие...
Муфтий покосился на своего секретаря:
- Вы правы, Махмуд-бек. Вы словно прочли мои мысли.
- Если даже богатырь Фузаил сидит сложа руки...
Махмуд-бек недоговорил. Этого достаточно. Муфтий заерзал в седле и стегнул коня. Он будто
заторопился к большим, решающим делам.