Узкий переулочек выходил к морю.
- Дальше не стоит провожать, - Карим остановился и опять рассмеялся: - Здорово обжулил! Видит -
темнота сидит. . А тут - человек почти с высшим образованием. Год тебе остался - и высшее
образование! Надо же... Ну иди. Само собой разумеется, о моем приезде никто не должен знать.
Последний год учебы был труден не только из-за выпускных экзаменов. В дни, когда нужно было
готовиться к ним, забыв об отдыхе и сне, произошло событие, перевернувшее всю жизнь Камила.
Проснувшись в полночь, Камил обнаружил, что койка Рустама пуста. Он спустился вниз к сторожу. То
был рыхлый, вечно небритый старик. Говорили, до революции он служил управляющим в большом
имении, нещадно бил батраков, а с хозяином сидел за одним столом. Студентов сторож ненавидел, но к
Рустаму и Камилу с недавних пор начал относиться хорошо.
- Не знаю, дорогой, не знаю, - сказал о Рустаме сторож. - Может, гуляет он с Мехти.
Рустам стал частенько задерживаться. Правда, занимался он много, но по вечерам под любым
предлогом скрывался.
На рассвете сторож вошел в комнату и поманил пальцем Камила. Оглянувшись по сторонам, он
испуганно прошептал:
17
- У нашего Мехти дядю арестовали. Уважаемого человека, доброго, честного...
Он тер ладонью небритые щеки, цокал языком, качал головой. Сторож искренне переживал это горе.
- А что с Мехти?
- Не знаю, дорогой. А как ваш друг?
Неизвестно, кого он имел в виду. Но ведь и Рустам из той же компании!
- Вот, дорогой. Придержи язык за зубами.
Однако новость, обрастая подробностями, уже металась по коридорам, комнатам, аудиториям.
Десятки любопытных взглядов ощупывали Камила. Как же?.. Это друг тех людей.
Собрали комсомольцев, ждали какого-то представителя, но он явился только через неделю.
Представитель не стал проводить собрания, а закрылся в кабинете с несколькими коммунистами. Дверь
строго охранялась. К вечеру все уже знали: Мехти и Рустам сбежали.
Сторож, как всегда, оглядевшись по сторонам, сообщил Камилу:
- В Турцию сбежали...
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
Вот уже несколько дней прихожу я в библиотеку. Девушка ко мне привыкла и сразу же достает нужную
подшивку старых газет, заказанные книги. Но сегодня, не замечая меня, она вертит коробку конфет.
- Ну зачем же?.. - укоризненно говорит она высокому парню.
Парень тоже смущен. Тоже, наверное, впервые сделал такого рода подарок.
Я перелистываю журнал.
- Ах, вы здесь, - замечает меня девушка. - Простите.
- Ничего, ничего, - успокаиваю я. - Если можно, газеты и книги.
- За какой год газеты?
- За тридцать первый.
Я сажусь за последний столик.
Газеты маленького формата. Они не пахнут типографской краской. Это пожелтевшие листки. Они
издавались в последних боевых походах, которые совершили курсанты Ташкентской военной школы
имени В. И. Ленина. Листовки так и назывались - "Ленинец в песках". Лаконичные строки:
"Боевой приказ выполнен".
"Части округа и доблестные герои-ленинцы сокрушительными ударами уничтожили басмачество в
Туркмении. Жалкие остатки его доживают считанные часы".
Короткий призыв:
"Окончательно расчистить пески!"
"Вырвать из-под влияния байства - батрака, бедняка, середняка, скотовода.
Организовать и активизировать их на борьбу с байско-басмаческой контрреволюцией. Укрепить
органы Советской власти в песках - неотложная боевая задача".
А вот стихи, которые называются "Герою-ленинцу".
В боях с басмачами
В каракумских песках,
Где с почвой срастается
Солнечный зной,
Убит беспощадно
Пулею злой Алиев Ата -
Командир молодой.
И снова призыв:
"Еще один смелый, решительный удар по врагу - и остатки басмачества будут уничтожены".
На листке дата - 9 октября 1931 года. Окончился бой у колодца Черкези, а 10 октября курсанты
встретились с бандой у колодца Севетли и добили ее. Прогремел торжественный салют, и ленинцы
двинулись в обратный путь - в Ташкент.
Вот строки из рапорта командующего войсками Среднеазиатского военного округа П. Е. Дыбенко,
адресованного пролетариям Красноводска и трудящимся Туркменистана:
"В результате этой операции успешными действиями Красной Армии басмачество в песках было
ликвидировано. Уничтожены и взяты в плен наиболее крупные главари басмаческих банд, годами
господствовавшие в пустыне. Бойцы и начсостав своим энтузиазмом и беспредельным героизмом
одолели Каракумы и тем самым разбили легенду об их неприступности".
Некоторые главари ушли. Кровавый след тянулся за Курширматом. Он успел скрыться за границу.
Пока он жив, будет жить его ненависть, злоба к молодой республике, к народу, который вышвырнул его
прочь.
На чужбине Курширмат быстро постарел.
Несколько подробнее стоит сказать о другом враге - Фузаиле Максуме.
Весной 1929 года на территории Таджикистана было несколько басмаческих выступлений. В район
Калайхумбы ворвалась банда, которую привел Фузаил Максум.
18
Сошлюсь на воспоминания старого чекиста Абдуллы Валишева.
"Первое, что сделал Фузаил Максум, это убил секретаря парторганизации Бурхана Ишимбаева и
комсомольского вожака Саида Мурадова. В ту же ночь от руки бандита погибли многие учителя, врачи,
работники советских организаций Калайхумбы.
Сопровождавший Фузаила советник по делам мусульманской церкви Ишан Мауляви особенно
настаивал на наказании женщин, осмелившихся снять паранджу и выступивших против религии. На
площади были повешены три молодые учительницы: Муалима-биби Касымова, Алам-биби Касымова и
Сайтам-биби Факирова. Файзанисо Шаназаровой, тоже учительнице, удалось избежать казни.
Бросившись в реку, она добралась до Гарма. От нее и стало известно в штабе обороны о появлении
банды Фузаила Максума.
Перепуганная девушка не смогла назвать ни курбаши, чинивших расправу, пи число джигитов,
ворвавшихся в Калайхумбу. В штабе обороны быстро собрали добровольческий отряд из двадцати
человек под командой Гутовского.
Комсомольцы прискакали в Калайхумбу и с ходу ударили по басмачам. Не знали смельчаки, что им
противостоят пятьсот бандитов, вооруженных винтовками и пулеметами. Все двадцать легли в неравном
бою".
Банда Фузаила Максума была вскоре разгромлена. Ишана Мауляви убили в перестрелке. Английский
агент Пименов, сопровождавший Фузаила Максума, был захвачен в плен. Бывший офицер царской
армии, сподвижник Осипова, он после провала мятежа в Ташкенте бежал за рубеж, где продался
английской разведке.
Не только показания Пименова но вся обстановка свидетельствовала о том, что главари басмаческих
банд еще долго не успокоятся. До тех пор, пока будут живы.
Фузаилу Максуму удалось скрыться за границу. У него, как и у Ибрагим-бека, как у Курширмата,
остались сподвижники. Они, разумеется до поры до времени, прикинутся тихими, безобидными.
Я остановился подробно на истории Фузаила Максума неспроста. Это был сильный, коварный враг.
Вероятно, он намеревался частенько врываться в пограничные районы советской Средней Азии. А
может, мечтал о "большой войне".
Я перелистываю газеты тридцать первого года. Они мне знакомы. Но когда я читал эти страницы
впервые, в те давние годы, я не представлял, что мне придется столкнуться лицом к лицу с Курширматом
и Фузаилом Максумом.
ЧУЖОЙ МИР
В Стамбуле стояла осень. Еще ранняя, с теплым, даже горячим солнцем и спокойной синей водой в
заливе.
По центральной улице Истикляль лился нескончаемый поток пешеходов. В этой массе вдруг
выделилось растерянное лицо анатолийского крестьянина. Он испуганно оглядывался по сторонам,
замечал свое отражение в сверкающей витрине и начинал подгонять медлительного ослика. Удивленно
вскинув морду, ослик поводил ушами, не понимая, чего от него хотят, но на всякий случай быстрее
семенил тонкими ножками.
Крестьянин торопился выбраться в старую часть города, разыскать давнего земляка, теперь
городского жителя, и свободно вздохнуть. Рустам был похож на этого крестьянина. Ему тоже хотелось
тишины и покоя. Он остановился у двухэтажного особняка, прочитал короткое объявление: "Киралик" -
"Сдается в наем". Неплохо пожить на этой улице. Но, конечно, за особняк надо немало платить. Пока
Рустам живет у родственников Мехти, в узеньком переулке. Сам Мехти тоже не представлял, что
большая семья его родственника, некогда богатого человека, будет ютиться в маленьких комнатах.
Надо же... В Баку оставили настоящий дворец.
Рустам свернул в один из переулков и зашагал к бухте Золотой Рог. Здесь через Галатский мост
можно перейти в старую часть города. Над серыми домиками тянутся к небу золоченые минареты, будто
огромные, аккуратно заточенные карандаши. У перил Галатского моста сидят рыболовы. К их
сгорбленным, тихим фигурам в Стамбуле привыкли. Если выбрать место и сесть просто так, без удочки,
на тебя не обратят внимания.
Рустам садится, обхватив ноги, прижавшись подбородком к коленям, и молча смотрит вниз, на
спокойную воду. Так хорошо думать.
Особых трудностей он не испытывал. Кажется, все в порядке. Его вовремя кормят. Есть место для
ночлега. Мехти выдает так называемые карманные деньги. Причем делает это тактично. Неожиданно, с
наигранной веселостью сообщает:
- Вот опять разжился. Поделим поровну...
Несколько раз они бывали в непонятных компаниях: их прощупывали внимательные взгляды, а
разговор шел самый пустяковый.
В одной компании Рустам заговорил о турецких преподавателях из Самаркандского интерната.
Присутствующие вначале насторожились, потом одобрительно закивали: да, да, замечательные люди,
много потрудились для общего дела.
Это "общее дело" выглядело пока туманно.
19
Рустам, сам того не замечая, продолжал учиться. Неназойливо предлагали ему книги турецких
писателей, снабжали газетами и тоненькими журнальчиками, присланными из Парижа. Один из журналов
- "Ёш Туркестан" - приходил часто. Редактор его - Мустафа Чокаев, председатель общества "Туркестан
милли истиклял джамияти".
В Стамбуле издавался и мусаватистский ежемесячник "Оташли уй". Рустама и Мехти представили
его редактору Мухаммеду Амин Расул-заде.
Даже прогулки по городу были своеобразными уроками. В Стамбуле есть на что посмотреть. Из
глубокой древности явилась Ая-София с четырьмя минаретами и ее давняя соперница Голубая мечеть -
с шестью. Вечной сыростью дышит двухарочный акведук водопровода, построенный еще римскими
рабами. На Адрианопольских воротах, кажется, еще хранятся царапины от мечей персов, крестоносцев,
венецианцев.
Но Рустам чувствовал, что в конце концов разговор от древней культуры мусульман, от их прошлого
неизбежно перейдет к главным вопросам - о будущем.
О будущем он думал каждый день.
Земляков можно было встретить в рыночной сутолоке. Вообще торговцев в Стамбуле тысячи. Чтобы
не платить за место на базаре, многие устраиваются на каменных плитах перед своими домами. От
Галатского моста узкие кривые улочки поднимаются ступенями, переплетаются, тянутся вверх к
блестящим куполам мечети Султан Ахмет. Торговцы на улицах, как правило, бедняки.
На базаре другой мир. Здесь продавец сидит под своим навесом, неторопливо подносит к губам
чашечку кофе, глотнув черный, бодрящий напиток, запивает ледяной водой. А у прилавка надрывается
мальчишка, предлагая лучшие в мире носки, пояса, галстуки.
Есть на базаре и другие ряды. Там спокойно: не стучат, не кричат. Ювелиры не поднимают головы от
золота, от поблескивающих камней. Если подойдет стоящий покупатель, он сам почтительно обратится к
хозяину. Давно снискала почет и уважение мастерская наманганского ювелира Вахида. Он бежал в
Турцию с сыном. Передает ему редкое искусство. Подросток уже самостоятельно наносит топкие узоры
на перстень. Приходят турки - знатоки золота и серебра - смотрят на длинные пальцы юноши,
одобрительно кивают отцу: хороший мастер растет. Отец доволен.
У Вахида дела идут неплохо. Один: из крупных ювелиров предлагает ему объединить мастерские.
К кофе Вахид не может привыкнуть и пьет чай. Он любезно протягивает пиалу Рустаму и в который
раз начинает делиться планами.
- Сосед - мудрый человек. Сам хороший мастер. Говорит, что весь ряд возьмем в свои руки.
Ряд - тихие мастерские, стеклянные прилавочки, где на бархате, зная себе цену, покоятся браслеты,
кольца, ожерелья.
- А я так думаю, - продолжает Вахид, - к чему мне ряд? На хлеб хватает. Аллах поможет - вернемся на
родину.
Рустам тоже тоскует по родине.
- Вы с полгода здесь, - вздыхает Вахид. - Мой Назим вырос в Стамбуле. Он не помнит Намангана.
Мальчик отрывается от работы на минуту.
- Помню, отец. Как шумел арык в центре города! И огромные деревья! Потом гранаты. Яркие...
- Да... Такие гранаты нигде не встретишь.
Вахид стареет на глазах. Он бодрится, говорит о достатке, о будущем. Достаток есть, но Вахид теряет
зрение. Для ювелира это - гибель. Мастер не хочет признаваться себе в надвигающейся беде.
- Что там у нас нового? - спрашивает он.
Рустам пожимает плечами.
- Надо у Аскарали узнать, - предлагает ювелир. Оптовый торговец Аскарали с кем только, не
встречается. Он часто бывает в порту, расспрашивает обо всем моряков. А иногда даже приносит
советскую газету.
Вахид преклоняется перед энергией Аскарали.
- Вы давно у него не были?
- Дня три...
- Зайдите, потом нам расскажете о новостях.
Деловой человек, Вахид привык к тому, что Рустам слоняется по базару, встречается с земляками,
живет в ожидании каких-то событий.
Все чего-то ждут.
Контора Аскарали, узкая клетушка, находится рядом с базаром, на перекрестке шумных улиц.
Торговец приветлив, гостеприимен. Он умеет и работать, и слушать, и отвечать на вопросы. У него всегда
толкутся эмигранты.
Поздоровавшись с Рустамом, купец предложил:
- Пока я просмотрю счета, вы можете почитать.
Достал чудом попавшую к нему газету.
Рустам вздрогнул и нерешительно протянул руку. Спустя миг он был самим собой - равнодушным,
медлительным, даже ленивым.
- У них и такие газеты выпускают? - удивленно протянул он. - "Учитель и просвещение"...
20
- Да... Просвещение... - Купец был занят своими счетами.
- Я заходил к Вахиду-ака.
- Хороший человек. Жаль его.
- Почему?
- Соседа его видели?
- Ювелира?
- Именно. Он всегда торчит у Вахида-ака. Он сожрет его. А мальчишка будет работать на этого соседа.
Редкий талант у мальчишки. Художник.
Рустам посмотрел на Аскарали, словно впервые его увидел.
- Я знаю, о чем вы думаете, - сказал купец и, не ожидая ответа, объяснил: - Вы думаете, откуда у меня
взялась жалость? Вы правы. У меня ее нет. Кто явился на базар, тот должен проститься с этим
достоинством. Богатый купец из Коканда Валиев сейчас жалкий точильщик. Купец из Маргилана Гафур
подметает улицы. Это я их оставил без гроша. Всем известно. И никто меня не осуждает! Если бы не
успел я, улицы пришлось бы подметать мне. Таков закон нашей жизни.
Рустам съежился. Он знал о таком законе. Но еще никто прямо, откровенно не говорил об этом в
глаза. Закон маскировали приличиями, улыбками, поклонами.
- Мальчишку мне жаль, - повторил Аскарали. - Большой мастер растет.
Купец шевелил губами, считая. Ему лет тридцать пять. Говорят, в Намангане промышлял мелкой
торговлей, был перекупщиком. На чужбине пошел в гору.
Рустам развернул газету. Сообщалось об открытии школ в сельских районах. О слете учителей. Была
и критическая статья. Автор гневно осуждал районное начальство, повинное в отсеве школьниц.
- Смотрите! - воскликнул Рустам. - Стихи...
- Ну и что? - спокойно поднял голову Аскарали.
- Но это же стихи Камила!
- Ваш знакомый?
- Мы вместе росли. Вместе у бая батрачили.
- Батрачили? - теперь уже купец удивился.
- Да. Потом учились в Баку.
- О чем он пишет?
Аскарали спросил приличия ради. Ему было не до стихов.
- Он пишет об учителе, - заговорил возбужденно Рустам. - Об учителе, который с книгой в руках
поднялся в горный кишлак.
- Простите, Рустам-джан. - Аскарали улыбнулся. - Но я такой поэзии не понимаю. По-моему, это не
поэзия. Есть настоящие стихи... - И он продекламировал:
Не гони же, я - у двери;
божий рай мне не нужен.
Переулка, где живешь ты под луной, -
мне довольно.
Взглянув на Рустама, купец поднял палец и торжественно произнес:
- Великолепный Хафиз.
Рустам не слушал Аскарали. Он замер над развернутой газетой.
В скверике было прохладней. Осеннее утро сохранило в густой зелени свежесть и тишину. Отойдешь
от сквера на несколько шагов, и там уже улица, с ее шумом, гамом, с нагретыми камнями.
На скамеечках всегда студенты с учебниками. Некоторые даже не читают, а сидят с открытой книгой.
Осень... Немного грустно.
С Камилом студенты вежливо здороваются. Встают, уступая место. Камил машет рукой: сидите,
сидите.
- Пойдемте в парк, - предлагает Дильбар и не может удержаться от шутки: - Здесь уважаемому домле
не дадут покоя. И я буду чувствовать себя неловко.
Дильбар преподает в школе. Но она еще студентка: продолжает учиться в институте. Камил - другое
дело. Он действительно - домла. Сразу после возвращения из Баку его пригласили сотрудничать на
кафедру литературы. В газетах "Кизил Узбекистан", "Учитель и просвещение", "Кизил Аскер", в
журналах "Зарафшан" и "Пламя" начали печатать его стихи.
Обычно их хвалили. Но главную оценку Камил всегда ждал от Дильбар. Если она промолчит, сделает
вид, что не читала, или заговорит совсем о другом, значит, нечего гордиться стихами.
В последнее время о лирических стихах Камила много говорили. Не все их понимали. Это было
похоже на подражание старым поэтам.
Дильбар молчала. Камил, не выдержав, спросил:
- Вы читали?
Он никогда не задавал таких вопросов.
- Читала...
Как можно небрежней, Камил продолжил:
21
- Вам не понравились?
- Нет, - сказала девушка.
Отвернувшись, она рассматривала редких прохожих.