Вдоль дороги тянулся лес, хвойный живой лес, посеребренный слегка снежком… Выпал он три дня назад, а завтра, наверное, растает, и даже следа от него не останется. Марта любила снег, и ей вдруг стало жалко, что завтра не будет вот этих белых пушинок. Она открыла боковое стекло и начала вдыхать свежий, сыроватый воздух. Вдыхала до тех пор, пока не уснула.
Лимузин легко катился по шоссе. Марта спала крепким сном. Ей снилась зима, брат Пауль со снежками в руках и отец, пришедший с работы. От отца пахло машинным маслом и металлической стружкой. Потом Пауль запустил в нее снежком. Он разбил окно. Ганс крикнул: "Вот это выстрел!"
Она проснулась и сразу увидела ворота госпиталя.
3
Фон Штейц готовился выехать в ставку Гитлера. Он лежал на кровати и рисовал в воображении встречу с фюрером… Вот он, фон Штейц, в сопровождении охраны входит в кабинет. Официальные приветствия. Гитлер, несогбенный, прямой, жмет ему руку, улыбается, поправляя сползшую на лоб челку, ту самую челку, какую теперь носят многие офицеры, фельдфебели и ефрейторы, подражая вождю нации. Фон Штейц тоже пробовал завести себе такую прическу, но светлые сухие волосы рассыпались, и, как он ни старался, ничего не получалось, а усики, которые он отпустил, пришлось сбрить, ибо они топорщились рыжей колючей нашлепкой и безобразили лицо…
К отъезду было подготовлено все - и новый мундир, и ордена, начищенные до блеска, и костыли, изготовленные по особому заказу. Раны на ногах еще давали о себе знать, но там, в ставке, как бы ни было ему больно, он будет стоять перед фюрером гордо и прямо. На это у него хватит сил и терпения…
- Хайль Гитлер! - Это вошла Марта.
- Хайль! - ответил фон Штейц.
Он попробовал сесть, но острая боль заставила его опереться локтями о подушки. Марта приставила к кровати деревянный подгрузник, и он удобно повис на нем, слегка касаясь ногами пола. Начались тренировки. Фон Штейц переместился к окну, затем ему захотелось взять костыля, пройтись по комнате. Он проделал это с завидной быстротой и ловкостью и остался доволен тренировкой.
Марта похвалила:
- Эрхард, хорошо…
Фон Штейц вытер платком пот и посмотрел пристально на Марту… Что-то изменилось в лице этой девушки. Он заметил это, как только Марта возвратилась из "Зольдатштадта". Он спросил ее тогда: "Ну что?" - "Ничего. Я попала под бомбежку, в город не пустили". С тех пор прошло много дней. Фон Штейц написал три письма и передал их Марте. Жена не отвечала.
- Марта, ты что-то скрываешь от меня? - спросил он.
- Ничего не скрываю.
- Посмотри мне в лицо.
Она подошла к нему вплотную. Фон Штейц взял ее за голову, наклонил к себе и увидел в ее волосах седые нити… Но он не сказал ей об этом. Лег на кровать, закрыл глаза.
- Начальник госпиталя вчера сказал мне, что моя семья погибла… Ты знала об этом?
Марта молчала.
- Ты знала? - повторил фон Штейц.
- Кое-что, Эрхард. Я не хотела тебя расстраивать…
Он поднял голову, взгляд его был сухой.
- Сентиментальность! - крикнул фон Штейц. - Вырви жалость из своего сердца. Немцам она не нужна… Подай костыли…
Он неуклюже повис на костылях и поскакал по комнате. И оттого, что он так мужественно переносит свою боль - она знала, ему больно, - сердце ее охватил восторг.
- Эрхард, - сказала Марта, - Эрхард, я не сентиментальна. Ты знаешь… - Она хотела рассказать ему все: как перенесла бомбежку, смерть отца, матери, брата. Ее ли упрекать в какой-то жалости!
Но он не дослушал ее. Измученный болью и весь взмокший от пота, фон Штейц добрался до кровати, и она уложила его в постель.
- Эрхард!..
- Я все понимаю… - Опять он помешал ей говорить. - Я ценю твою преданность… Иди, Марта, я хочу поразмыслить наедине… Иди, Марта…
Но в эту ночь она осталась в палате.
4
Где-то - видимо, на полпути в ставку - сопровождавшие фон Штейца офицеры из личной охраны фюрера завязали ему глаза. Самолет шел ровно, без качки. Руки фон Штейца лежали на костылях; немного было обидно за эту повязку. "Будто пленного везут", - подумал он. И только сознание, что подобная осторожность вызвана интересами безопасности фюрера, несколько успокоило. Он начал считать про себя - так быстрее пройдет время. "Две тысячи триста сорок два… - Самолет продолжал лететь. - Три тысячи шестьсот двадцать…" Самолет накренился, и фон Штейц понял, что они идут на посадку. Толчок о землю.
- Господа, снимите повязку, - сказал фон Штейц.
Ему не ответили, молча взяли под руки, чей-то голос предупреждал у трапа об осторожности, потом, уже на земле, кто-то сказал:
- Садитесь в машину, вот поручни, держитесь.
Он ухватился за что-то гладкое и повис на руках, боясь опуститься на сиденье… Но его все же усадили, и фон Штейц, покусывая губы, покорился.
Машина остановилась. Повязку сняли. Он увидел солнце и, ослепленный, зажмурился, потом снова открыл глаза - перед ним стоял генерал-полковник. Фон Штейц напряг память и вспомнил: это Эйцлер, советник фюрера, с которым не раз приходилось встречаться раньше. Фон Штейц вытянулся, насколько позволяла боль, выбросил вперед руку:
- Хайль Гитлер!
- Хайль! - ответил Эйцлер. - Вас ждет фюрер. Вы в состоянии доложить о положении войск в кольце?.. Он требует, чтобы вы лично доложили.
- Да, господин генерал-полковник, мне уже значительно лучше…
- Пойдемте. - Эйцлер повернулся и, держа руки в карманах кожаного пальто, медленно направился по дорожке, покрытой асфальтом.
Фон Штейц оперся на костыли и выбросил тело вперед - раз, другой, третий… От боли зазвенело в ушах, а шагавший впереди Эйцлер вдруг как-то странно начал обволакиваться туманом. Фон Штейц догадался: это кружится голова, еще одно движение - и он может упасть. Неимоверным усилием воли он поборол слабость и сделал еще несколько шагов, похожих на прыжки подбитого животного.
Эйцлер помог фон Штейцу спуститься по ступенькам о подземелье.
- Очень нужен, очень нужен, - сказал генерал-полковник в своем кабинете, показывая на кресло.
Фон Штейц сел, с облегчением облокотившись на мягкие подлокотники. Дьявольская усталость сменилась желанием уснуть. Это была минутная слабость. Перед ним стоял известный советник фюрера, и Штейц не мог даже виду подать, что ему хочется спать, и что дорога утомила его, и что вообще ему сейчас лучше бы уклониться от встреч и разговоров.
Эйцлер нажал на черную кнопку в стене. С легким шумом раздвинулись черные шторы, и фон Штейц увидел перед собой огромную, во всю ширь стены, оперативную карту расположения войск 6-й армии Паулюса, знакомые названия улиц города, пригородных поселков, высот и равнин. Кольцо окружения было обозначено пунктиром, жирным, как след тяжелого танка. На юге, там, где намечался прорыв генерала Гота, синяя дуга прорыва почему-то была повернута уже не в сторону кольца, а к юго-западу, в сторону Сальска, вершина ее почти касалась этого степного города. "Значит, танки повернули назад", - с тревогой отметил фон Штейц.
Эйцлер стоял чуть согбенный и курил сигарету. Когда начали битву за Сталинград, он верил в ее победоносный исход и уже представлял, как войска фюрера разрубят Волгу и отсекут бакинскую нефть от Москвы. Теперь ему стало ясно другое: планы рухнули, рухнули окончательно… Спасти 6-ю армию невозможно… Но спасти свою репутацию он еще может. Фюрер никогда не отдаст приказ на вывод войск из котла. Эйцлер это знает, кроме того, данные о соотношении сил в его руках. Конечно, русские не позволят 6-й армии уйти от разгрома, они сожгут ее в котле, и тогда вся тяжесть вины падет на Гитлера, ибо он, Эйцлер, теперь на каждом докладе умоляет фюрера вывести войска из окружения… "Так в истории и будет записано… Но история не кончается сталинградским окружением", - подумал Эйцлер, и ему захотелось сказать об этом фон Штейцу, чтобы воодушевить его перед докладом.
- Танки генерала Гота, как вы, очевидно, знаете, отброшены. Русские продвигаются к Ростову. Вы обязаны сказать фюреру всю правду. Полковник, в ваших руках судьба шестой армии. Я вас вооружу фактами. - Он недоговорил - открылась дверь, и на пороге вырос незнакомый фон Штейцу генерал.
- Господа, прошу в зал. Фюрер прибыл…
Подковообразный, с низким потолком зал был заполнен офицерами и генералами ставки. Фон Штейц занял место в пятом ряду, напротив него на помосте возвышался столик, накрытый черным сукном. Справа и слева от фон Штейца сидели офицеры войск СС. Он повел глазами вдоль рядов: та же картина - один генерал, два эсэсовца.
Все молчали, ожидая появления Гитлера. Мысль о том, что сейчас он увидит фюрера, услышит его голос, полностью завладела фон Штейцем. Он сидел не шевелясь и так увлекся воображаемыми картинками, что не заметил, как открылась боковая дверь. Генералы вскочили и хором гаркнули:
- Хайль Гитлер!
Фон Штейц даже не успел подняться, как Гитлер слабым стариковским жестом дал понять, чтобы все сели. Но сам не сел, продолжал стоять, чуть сгорбленный и расслабленный. Глаза его были устремлены в зал, рот перекошен. "Мой фюрер, неужто это ты?!" - чуть не вырвалось у фон Штейца, и жалость к Гитлеру сдавила ему грудь. Но тут фюрер вмиг преобразился: он поднял голову, откинул резким жестом челку и заговорил:
- Господа, я собрал вас сюда, чтобы изложить свои требования к шестой армии Паулюса. Но прежде я хочу услышать мнение Эйцлера. - Он сел, скрестив руки на груди, и устремил глаза в потолок.
Эйцлер охарактеризовал обстановку, рассказал о неудаче деблокировать танками генерала Гота 6-ю армию. Гитлер хмуро молчал. Но вдруг его глаза вспыхнули, он вскочил:
- Шестая армия останется там, где она сражается сейчас!
Эйцлер, помолчав немного, продолжал:
- Необходимо отдать приказ Паулюсу выйти из окружения…
Гитлер снова его перебил:
- Это гарнизон крепости, а задача крепостных войск - выдержать осаду. Если нужно, они будут находиться там всю зиму, и я деблокирую их во время весеннего наступления.
Эйцлер, склонив голову, мягко настаивал:
- Мой фюрер! Шестая армия теперь в глубоком тылу русских, снабжать армию просто невозможно. По вашему приказанию я вызвал полковника фон Штейца!
В зале наступила тишина. Эйцлер знал, что фон Штейц - этот выскочка и краснобай, за краснобайство и полюбился Гитлеру - обязательно поддержит фюрера, укрепит его в ошибочном мнении, а это значит - симпатии многих генералов окажутся на стороне Эйцлера и он выйдет чистеньким из этой щекотливой ситуации.
Фон Штейц встал, постукивая костылями, вышел вперед. На лице Гитлера появилось сострадание:
- Говорите, полковник.
- Мой фюрер!.. Не уходите с Волги! - Фон Штейц пошатнулся, из рук его выпали костыли. Падая, он увидел, как Гитлер резко и торжественно вскинул голову. - Мой фюрер!.. - пытался продолжать фон Штейц, но чьи-то крепкие руки подхватили его и вынесли из зала.
Фон Штейц пришел в себя в кабинете Эйцлера. Генерал-полковник сидел в кресле и тупо смотрел в потолок. Когда врачи, суетившиеся около фон Штейца, покинули кабинет, Эйцлер сказал:
- Фюрер наградил вас Железным крестом, а меня… отправкой на фронт… Мне поручили доставить вас в госпиталь. Самолет готов, сможете вы лететь?
- Да, господин генерал-полковник, я готов…
5
Раны заживали медленно, их дважды вскрывали, вновь зашивали, и фон Штейцу иногда казалось: наступит день - и ему ампутируют ноги. И тогда коробочка с тринадцатью осколками потеряет всякий смысл - коротышку не пошлют на фронт, - будет он всю жизнь прыгать на протезах, позвякивая крестами как стреноженная лошадь колокольчиками… Врачи угрюмо и молча колдовали над ним, пугливо посматривая друг на друга. Только Марта была по-прежнему верна себе. Как вихрь врывалась она в палату, выстреливая очередями: "Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! Фюрер направил солдатам шестой армии ордена. Эрхард, ты представляешь, сколько новых героев будет в Германии!"
Марту не огорчил даже траур, объявленный вскоре Гитлером в память погибших на Волге. Она продолжала восторгаться: "Фюрер сказал: "Мы создадим новую шестую армию. Смерть предателю Паулюсу! Арийцы непобедимы!.."
- Марта, ты помогла мне стать на ноги, - сказал фон Штейц, когда ему наконец сняли повязки. - Ты сама не знаешь, какая ты замечательная девушка. В моих глазах ты - настоящий герой.
В то утро он пил кофе, просматривал газеты. Сводки с Восточного фронта утверждали, что там наступила стабильность. Тревогой дышали сообщения из Африки. "Армии Роммеля и Арнима испытывают сильное давление англичан", "В правительстве Муссолини наступил кризис". Это были неприятные вести, и он невольно подумал: "Черт побери, почему все так туманно?" Ему хотелось ясности, а ее в газетах не было - все вокруг да около. Он скомкал газеты и швырнул в урну…
Дверь палаты открылась, по вместо ожидаемой Марты он увидел генерал-полковника Эйцлера.
- Хайль Гитлер! - поднял руку Эйцлер.
- Хайль! - ответил фон Штейц.
- Рад вас видеть снова здоровым… - сказал Эйцлер, садясь в кресло.
Оказывается, бывший советник Гитлера перед новым назначением - куда его пошлют, он точно еще не знает - получил недельный отпуск, чтобы подлечить не в меру расшатавшиеся нервы. Узнав, что фон Штейц еще здесь, сразу заглянул к герою павшей крепости. Эйцлер говорил скупо, с хрипотцой в голосе, что-то недосказывал, чем-то был недоволен.
"Старый хрен, прошляпил Сталинград!" - со злостью подумал фон Штейц. Здесь, в госпитале, он много думал о поражении на Волге, думал и взвешивал и все больше склонялся к тому, что во всем виноваты генштабисты, планирующие операции, и в первую очередь Эйцлер, умолявший фюрера вывести 6-ю армию из волжского котла.
- Почему в газетах много тумана? Непонятно положение армии в Африке! - раздраженно сказал фон Штейц.
Эйцлер крутил в руках сигарету, взглянул исподлобья.
- Наши дела там неважные. Катастрофа неизбежна, - промолвил он хмуро.
- Катастрофа? - удивился фон Штейц. - Я верю фюреру, этого не может быть!
Эйцлер встал.
- Я тоже верю в нашего вождя Адольфа Гитлера, и, может быть, больше, чем вы, Штейц. Но это вовсе не значит, что мы, немецкие генералы, не должны реально взвешивать факты. Генерал-фельдмаршал Роммель оказался не на высоте, он не сумел правильно оценить оборонительные возможности противника и поплатился. Кто за него обязан был предвидеть? Он, именно он! Теперь над немецкими и итальянскими солдатами нависла угроза плена. Правительство Италии заколебалось. История не простит нам, немецким генералам, таких ошибок… Любить фюрера и великую Германию - это значит уметь побеждать своих врагов! - воскликнул Эйцлер и направился к двери, но вдруг остановился и, повернувшись, сказал: - Фюрер вводит в войсках должность офицера национал-социалистского воспитания войск. Это по вашей части… Я помню, вы в академии считались лучшим оратором. Ваш покойный отец не раз выставлял перед Гитлером эту сторону вашего таланта. Ждите нового назначения, фон Штейц…
Эйцлер ушел. Фон Штейца охватил неудержимый порыв - надо что-то делать, и прежде всего немедленно покинуть этот тихий полугоспиталь-полусанаторий…
Отворилась дверь, Штейц повернулся - перед ним стояла Марта в новенькой форме ефрейтора.
- Эрхард, я решила ехать на фронт снайпером. Я очень метко стреляю.
- Куда ты поедешь? - спросил фон Штейц, подумав: "Форма ей идет".
- Вместе с тобой, - ответила Марта.
- Я пока никуда не еду…
- Едешь! - Она отошла от него, села в кресло. - Я все знаю…
- Что ты знаешь?
- Тебя посылают в Крым, заместителем к генералу Енеке…
- К Енеке?
- Да, офицером национал-социалистского воспитания войск. Там сооружают крепость…
- Вот как! - воскликнул фон Штейц. - Откуда ты знаешь все это?
- Майор Грабе из оперативного отдела влюблен немного… Он мне все рассказывает. И про тебя рассказал. Говорит, есть предположение, что полковник фон Штейц будет назначен в Крым. Предположение! - засмеялась она и оттопырила по-детски губы. - Когда Грабе говорит о предположении, значит, это уже состоялось.
"Идиот!" - возмутился в душе фон Штейц болтливостью майора. Он позвонил в оперативный отдел, попросил найти Грабе.
- Майор Грабе слушает, - прозвучало в ответ.
У фон Штейца набрякли шейные вены.
- С вами говорит полковник фон Штейц. Куда я назначен?.. Ты идиот! Об этом знает весь госпиталь. Я потребую, чтобы тебя немедленно отправили на Восточный фронт… Что? Есть предписание? В Крым? - Он положил трубку, спросил у Марты: - Кто этот Грабе?
- Майор из выздоравливающей команды. Он временно служит в оперативном отделе госпиталя.
- Хорошо, посмотрим… Марта, ты поедешь в Крым!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
САПУН-ГОРА ВЫСОКАЯ
1
После многодневного наступления стрелковый полк, который принял майор Андрей Кравцов от подполковника Дмитрия Сергеевича Петушкова сразу же после форсирования Керченского пролива, был наконец отведен во второй эшелон корпуса. Его подразделения расположились на окраине небольшого, типичного для Крыма поселка, прилепившегося к рыжему крутогорью, вдоль разрушенной бомбами железнодорожной линии, в редколесье. Кравцов облюбовал себе чудом уцелевший каменный домишко с огороженным двориком и фруктовым садом. Едва разместились - связисты установили телефон, саперы отрыли во дворе щель на случай налета вражеской авиации. Кравцов сразу решил отоспаться за все бессонные ночи стремительного наступления: шутка ли - в сутки с боями проходили до двадцати километров, и, конечно, было не до сна, не до отдыха.
Кравцов лег в темном, прохладном чуланчике, лег, как всегда, на спину, заложив руки за голову… Но - увы! - сон не приходил. Кравцов лежал с открытыми глазами и смотрел на маленькую щель в стене, сквозь которую струился лучик апрельского солнца. Слышались тяжелые вздохи боя, дрожа, покачивался глинобитный пол. К этому покачиванию земли Кравцов уже привык, привык, как привыкают моряки к морской качке, и даже не обращал внимания на частые толчки… Старая, ржавая кровать слегка поскрипывала, и этот скрип раздражал Кравцова. Он перевернулся на бок, подложив под левое ухо шершавую ладонь в надежде, что противный скрип железа теперь не будет слышен. И действительно, дребезжание оборвалось, умолкло.
Минуты две-три Кравцов слышал только говор боя, то нарастающий, то слабеющий. Но странное дело, сквозь разноголосую толщу звуков он вскоре опять уловил тонкое металлическое дребезжание кровати, тревожное и тоскливое…