Телефонист, приткнувшись в углу и почти наполовину засыпанный обвалившимся потолком, по телефону разыскивает Кашеварова по батальонам: час назад комбриг из первого батальона дал команду на новое перемещение штаба, а место, куда переезжать, телефонист в точности не разобрал.
- Поселок Юркино! - закричал телефонист. - Вспомнил, товарищ капитан, поселок Юркино!
- Юркино? - Григорьев зашарил по карте. - Ты сдурел! Это черт знает где! Это не отход по приказу, а драп без приказа. За такое перемещение меня под трибунал! Перепроверь, коль в твоих ушах, субчик, фасоль.
Блиндаж поутих, и Григорьев потянулся было к своему телефону, чтобы связаться с разведотделением, обосновавшимся неподалеку от его блиндажа, в полуразрушенном домике, но тут появился Шорников, втиснувшийся в блиндаж согнутым:
- Товарищ капитан, пополнение пришло! Ура-а!
- Это к перемене, Шорников! Видно, приказ на отход отменили! - чисто по-штабному оценил Григорьев весточку коменданта. - Показывайте, Шорников. Телефонист, шуруй, шуруй, ищи комбрига, я сейчас вернусь…
Пополнение уже выстроилось - человек, наверное, пятнадцать - вдоль оголенного оползнем ската старого Турецкого вала. На правом фланге молоденький младший лейтенант - похоже, прямо с краткосрочных курсов - в новенькой куцей, до колен, шинели.
- Фамилия ваша и откуда прибыли, младший лейтенант?
- Я Кутузов, товарищ капитан!
- Кутузов? Может, Михаил Илларионович?
- Нет, товарищ капитан! Наоборот… Илларион Михайлович.
- Откуда ж?
- В Керчь попал из Краснодарского училища. А в Керчи находился в армейском резерве.
- Шорников, запиши: Кутузова во второй батальон, в роту старшого лейтенанта Запорожца, - сказал Григорьев и вскинул взгляд на белобрысого увальня с лоснящимся и сонливым лицом, у которого шинель едва доставала до колен. - Почему так укоротили шинель? - строго спросил Григорьев.
- А зачем мне длинная шинель, полы мешают.
- Назовись!
- Красноармеец Родион Рубахин. Из Темрюка, хлебы пек, очень даже аппетитные. Товарищ капитан, я так думаю, что и на войне нужны хлебы. Может, туда меня направите, товарищ капитан, в походную хлебопекарню?
"Экий ты чудной, Рубахин! Где же я возьму пекарню! Не о том речь сейчас, пекарь!" - думал Григорьев. Он отвел взгляд от пекаря и, увидя красноармейца с намечавшейся реденькой рыжеватой бороденкой, с открытым ртом и совершенно отсутствующим взглядом - боец, судя по его выражению лица, вроде бы и не находился в строю, а пребывал мыслями где-то в другом месте, - кивнул ему:
- Фамилия, уважаемый!
- Моя-то?
- Да! - как можно громче сказал Григорьев.
- Моя-то? Известно… Григорий Тишкин. Строитель. Жил в Тамбове, а в прошлом году переехал в Керчь.
- Давно ли в армии?
- Не был. Вот только призвали, - тихо сказал Тишкин. И еще тише добавил: - Святы боже, изгони беса из нутра человека…
Но Григорьев разобрал слова Тишкина и, чтобы как-то замять, скрыть услышанное, протяжно и звонко произнес:
- Ор-лы-ы! Ра-ав-няй-сь!..
В ту самую минуту за бугром, еще терявшимся вдали, в желтой пыльной наволочи, послышались рыки пулеметов, и Григорьев бросился в блиндаж:
- Телефонист, отозвался Кашеваров? Или тебе уши прочистить?
- Не надо, товарищ капитан. Уже на след напал, комбриг во втором батальоне. Трудно второму батальону, сами знаете, что командир майор Петушков в госпитале…
- Не отвлекайся! Толком узнай, куда перемещаться…
- Товарищ капитан! Дозвонился! Точно - Юркино. Полковник требует немедленно перемещаться…
- Сматывай свое хозяйство! - набросился Григорьев на телефониста. - Штаб, приказываю: походное положение! Десять минут на сбор!.. Да не ловить галок, накажу!..
* * *
Было раннее утро четырнадцатого ноября. Дул холодный ветер. Над Таманью медленно поднимался красный шар солнца, румяня воды Керченского пролива густым багрянцем. По этим водам, похожим на широкий разлив крови, к берегу песчаной косы, именуемой с незапамятных времен Чушкой, подгребал баркас, заполненный бойцами - кто стоял, кто сидел, а кто и лежал, обинтованный перевязками. Многовесельный баркас тяжко ткнулся носом в мокрый песок и, шурша днищем, остановился. Первым, пьяно шатаясь, сошел на берег капитан Григорьев. Голова у него была перебинтована, кровавила. Но он все же держался, начал выкликать:
- Сержант Лютов!
- Есть такой!
- Сходи! Младший лейтенант Кутузов!
- Ранен! - ответили из баркаса.
- Снести!
Кутузова, запеленованного бинтами, снесли на берег, уложили на носилки, с которыми подбежали санитары, дежурившие на Чушке.
- Майор Русаков! - выкрикнул Григорьев.
Лейтенант Шорников, стоявший на корме, ответил:
- Майор ранен. Вместе со своим ординарцем его переправили.
- Тишкин! - позвал Григорьев по списку.
- Это я, товарищ капитан, - не сразу отозвался Тишкин.
В это время сержант Лютов, до того рассматривавший надпись на дорожном указателе, стрелка которого показывала на восток, страшным криком огласил берег:
- Братишки! Да куда же нас нацеливают! Это же, братишки, не в тую степь! - и, вцепившись в стрелку, пытался развернуть ее на запад.
Стрелка уже трещала, гнулась, когда капитан Григорьев, собрав силы, повис на плечах Лютова:
- Субчик-голубчик, да разуй глаза! Погляди, что написано на стрелке-то! Читай: "Хозяйство полковника Кашеварова…" Там нас собирают, субчик-голубчик… Оттуда и пойдем… Через пролив. Мы оставили Крым, и нам брать его, Ванечка…
* * *
Сучков не добежал до баркаса метров сто или поменьше, как повсюду начали рваться вражеские снаряды. Он бросился под стенку какого-то строения. Едва упал на землю, стена рухнула - и его завалило по шею. Попробовал выбраться из-под обвала, однако сил не хватило. Всю вскоре наступившую ночь он терзал себя мыслями: "Хана мне или не хана? Смерть или еще есть какая-то надежда?.."
Утром, едва развиднелось, мимо промчался немецкий бронетранспортер с бортовым знаком "пташников". По надрывному гудению двигателя Сучков определил: бронетранспортер куролесит где-то вблизи. "Кажется, хана, - подумал Сучков. - Не ждал такой смерти". Он поднапрягся изо всех сил, рванулся - каменный навал ворохнулся, сдвинулся с правой руки. И он выдернул ее из-под тяжести, взял кирпич, чтобы оказать сопротивление - не погибать нюней!
Надвинулся бронетранспортер, остановился, открылась дверца, и на землю сошел одетый в комбинезон… лейтенант Крайцер. Сучков узнал его сразу, но промолчал - он еще сомневался, таков ли Густав Крайцер, каким назвался ему во Львове. "Вполне может быть, что ищет дураков, простофиль".
Сучков затаил дыхание, все еще держа в окровавленной руке зажатый кирпич и терпя боль от навала. Крайцер крутил головой, поглядывал по сторонам, похоже, кого-то поджидал. У Сучкова немела рука, и наконец кирпич вывалился из нее, цокнул, как показалось Сучкову, громовым ударом…
- Сучков, я узнал тебя, - сказал Крайцер. - Но ты пока не шевелись. Потерпи еще минутку. - Он опять начал смотреть по сторонам, потом быстро кинулся разгребать завал. - Я тебя свезу в горбольница, нужен тебе помощь… В кабину! Быстро!
В кабине, уже на ходу, Сучков ощупал грудь, она была вся в ссадинах.
- Мне бы пластырь, зачем мне больница?..
- Найн, найн, помолчи, скоро будем…
Въехали в закрытый, огороженный каменной стеной двор. Крайцер вышел из машины и, увидя у подъезда парня и девушку, одетых в белые халаты, подозвал:
- Кто есть вы? Фамилия?
Молоденькая девушка, у которой на голове держались косички еще по-школьному, врастопырь, быстро ответила:
- Санитары. Моя фамилия Марина Сукуренко. А это, - показала она на худощавого парня, - мой напарник Митя Саликов.
- В больнице есть изолятор?
- Есть, - сказала девушка. - Маленькая комната, без окон… Забита грязным бельем.
- Не имеет значения! - строго сказал Крайцер. - Снесите туда этого человека, - открыл он дверцу, показал на Сучкова. - И держать его в изоляторе под замком, пока я не возвращусь. Все, красавица! - сказал он Марине. - И никого не пускать в изолятор. Я есть германская полиция! - бросил он парню и быстро уехал.
Когда Сучков был помещен в забитую матрацами, нестиранным бельем комнатушку, блекло освещенную мерцающей под потолком лампочкой, он спросил у девушки, задержавшейся в изоляторе:
- Давно ли немцы заняли город?
- Да уж три дня прошло.
- Вот, значит, как! Смажь мне ранки и пластырь положи… - Сучков улегся на кровать. - А потом мы с тобой поговорим, Мариха. Вот так, значит, и поладим… А второго ключика от дверей нет? Я ведь тому черту-дьяволу, который привез меня, не родня.
Марина молча передала свой ключ Сучкову и ушла в ординаторскую нести ночную смену…
ГЛАВА ВТОРАЯ
РОВ
1
Генерал граф Шпанека, предоставив всю полноту власти в оккупированной Керчи своему земляку полковнику из "Зольдатштадта" Зюскинду, обосновался со своим штабом в Феодосии и вскоре "нечаянно" увлекся поисками и коллекционированием полотен Айвазовского и потихоньку кое-что из этих полотен отправил в фамильный замок отцу. А тот ему в ответ писал:
"Дорогой Хельмут! Твои посылки бесценны! Но я хочу полной основательности. Лично мне, как ты знаешь, почти безразлично, пойдешь ли ты со своим корпусом на Кавказ, а в дальнейшем в Египет, важно другое - закрепиться на завоеванной территории, с тем чтобы была нам экономическая выгода по принципу: синица в руках дороже журавля в небе. Покорить русских можно только постоянством наших действий - ведь лошади гибнут от непрерывного галопа".
Повар еще стоял в ожидании, подавать ли кофе, как вошел господин Адем, с виду весь помятый, с царапинами на щеках, словно бы только что вылез из-под обвала. Граф бросился ему навстречу.
- Генрих, что произошло?! Уж не партизаны ли? Черт бы побрал!
Адем молча отмахнулся, выпил рюмку коньяку.
- Граф, завод можно восстановить, но эти русские совершенно не готовы работать. Одному плавильщику… по фамилии Ткачук, говорю: "Слушай, братец, проводи-ка меня к пульту плавления". "Отчего же, - отвечает он, - не провести. Проведем, господин немец". И завел в какой-то тупик, а сам, подлец, скрылся! Если бы не наши солдаты из охраны, я бы не выбрался из этого тупика. А потом этого Ткачука поймал лейтенант Лемке и передал в руки гестапо, которое, как я понял, крепко взялось наводить в городе наш порядок. Но, видно, чересчур взялись-то. Бестолково! Запугивают, выкручивают руки. Надо бы потоньше, иначе мы останемся тут без рабочей силы. Все уйдут в партизаны… Вот чем руководствуются наши фельдманы да нейманы. - Адем передал графу документ, и граф сразу прочитал:
"Руководство для истребления русских и советских людей
1. Адольф Гитлер: "Партизанская война имеет и свои преимущества: она дает нам возможность истребить все, что восстает против нас".
2. Генерал-полковник Гальдер: "Чтобы решить проблему, надо уничтожить Россию к осени 1941 года".
3. Кейтель: "Верховное командование вооруженных сил Германии требует проведения вооруженными силами такого террора, который будет достаточным для истребления всякого намерения к сопротивлению среди населения. При этом надо иметь в виду, что человеческая жизнь в этих странах… абсолютно ничего не стоит".
4. Ветцель: "Речь идет об отношении к русскому народу… Дело заключается, скорее всего, в том, чтобы разгромить русских как народ. Это возможно, если мы будем рассматривать эту проблему только с точки зрения биологической, и особенно с расово-биологической".
5. План "Ост" предписывает: "Уничтожать как можно больше советских людей".
- Ты верховная власть здесь, - продолжал Адем. - Надо бы поехать, посмотреть, вмешаться. Кое-что поправить. Я думаю, граф, теперь мы здесь не гости, а полные хозяева.
Граф кивнул, наполнил рюмки, провозгласил:
- За наш концерн "Шпанека - Адем"… Завтра вместе поедем, мой друг. А потом возьмемся и за земли. Почва здесь очень плодородна… Я читал: утром воткнешь в землю оглоблю - к вечеру вырастает тарантас…
* * *
Едва генерал Шпанека и господин Адем пополудни въехали в Керчь под усиленной охраной трех бронемашин, как со стен, заборов и телеграфных столбов бросились им в глаза приказы германской полиции безопасности:
"Приказываю всем жителям города и его окрестностей в трехдневный срок зарегистрироваться в городской управе и гестапо. За неисполнение приказа - расстрел".
"Приказываю всем рабочим, служащим, инженерно-техническим и другим работникам зарегистрироваться в городской управе и в гестапо. За неисполнение приказа - расстрел".
"Кто с наступлением темноты без письменного разрешения немецкого командования будет обнаружен на улицах города, тот будет расстрелян".
"Во всех домах и улицах щели и входы в катакомбы должны быть немедленно законопачены прочными каменными стенками. За неисполнение - расстрел".
"Расстрел!"
"Расстрел!"
"Расстрел!"
- Хельмут, - тихо произнес Адем, съежившись на заднем сиденье, - Хельмут, если так пойдет дальше, через неделю-другую весь город расстреляют. Не понимаю, какому завоевателю нужен мертвый, расстрелянный город! Какой толк вести такую войну! Это безумие!.. Хельмут, я вернусь в Германию с пустыми руками. Бог мой, что скажет старый граф?!
На перекрестках, тротуарах толпились вооруженные до зубов гестаповцы в резиновых плащах, с большими бляхами. И еще какие-то люди в разных одеждах, тоже вооруженные пистолетами, гранатами и дубинками. "Это "пташники" профессора Теодора, - определил граф. - Над ними моя власть бессильна".
- Генрих, коль такое, так сказать, единство в нашей империи, не будь сам мямлей! Черт возьми, я потребую от коменданта!..
Граф недоговорил, что он потребует от коменданта, - водитель остановил машину, показал на обшарпанное здание:
- Господин генерал, смотрите, партизан поймали!
Но граф уже догадался, понял: никакие это не партизаны - из обшарпанного здания, на фронтоне которого болталась на ветру надпись "Горбольница", выбрасывали больных и раненых мужчин и женщин, полураздетых, с грязными повязками, и швыряли этих людей в закрытую машину.
Впереди идущие броневики остановились, и солдаты из охраны графа глазели. Лейтенант Лемке, отделившись от охраны, которую он возглавлял, сунулся было к девушке-санитарке, помогавшей одному беспомощному раненому залезть в крытую машину.
- Дрянь! Кому ты помогаешь! Или ты сама юде?! - громко заорал Лемке. - А то и ты загремишь вместе с ними!
Лейтенант Фукс, распоряжавшийся погрузкой раненых, грозно надвинулся на Лемке с пистолетом:
- Уйди, полевая крыса! Я несу ответственность перед самим капитаном Фельдманом! Проваливай!
"Опять этот Фельдман, - с раздражением подумал граф Шпанека, - с кем сражаешься-то?! Небось на открытый бой у тебя поджилки трясутся".
- Лейтенант Лемке, в бронемашину! - открыв окошко, приказал Шпанека.
Лейтенант Фукс, похоже, обратил внимание на генеральскую форму, подбежал к машине, вскинул руку с зажатой в ней резиновой плеткой.
- Господин генерал! Докладывает лейтенант Фукс. Из госпиталя бежали русские командиры. Подозрение на эту девку, - показал он плетью на санитарку. - Она организовала побег. Ее зовут Марина Сукуренко…
Граф думал о профессоре Теодоре, пряча лицо от Фукса в воротник. Так он и не смог поднять головы, поехал вслед за тронувшимися бронемашинами лейтенанта Лемке.
После осмотра позиций, занятых его войсками по берегу Керченского пролива, которые он нашел "не вполне надлежащими, слабоукрепленными", за что командиры полков получили строгое внушение, он по просьбе Адема решил осмотреть состояние металлургического завода. "И в самом деле, что скажет отец, если в такой войне мы ничего не приобретем, кроме мертвых городов, пепелищ да кладбищенских холмов!"
Эскорт графа въехал у заводского поселка в непонятную толпу - грузовые машины, крытые и открытые, солдаты, гражданские лица, взятые в кольцо полицией. Для большей безопасности генерал Шпанека, перед тем как выйти из бронемашины, набросил на себя плащ без погон. Видно, солдаты и офицеры, толпившиеся на небольшом пятачке, оцепленном охраной, приняли графа Шпанека и господина Адема, прижимавшего к груди портфель с чертежами металлургического завода, за своих людей, начали хвалиться перед ними трофеями - кто золотыми кольцами, часами, кто музейными экспонатами. Один низкорослый ефрейтор с усами а-ля Гитлер, подойдя к графу, постучал по своему слишком вздутому животу. "Бум-бум!" - отозвалось из-под шинели ефрейтора.
- Что там у тебя? - ткнул граф стеком в живот. - Распахни!
Ефрейтор распахнул шинель - заиграла хлестким блеском золотая ваза, которой, пожалуй, и цены нет, - видно, из музея. У графа перехватило дыхание, силится сказать что-либо, да не может. А чернявый ефрейтор с усами а-ля Гитлер продолжал похваляться:
- Моя фамилия Эрлих Зупке. Я из самого Мюнхена. Музей почистили, а потом добрались до Дворца культуры, вон там, на заводе… Ты из наших, из неймановцев? Или же из тайной полиции капитана Фельдмана? Если ты, господин, от Фельдмана, то советую поспешить в тот дом, там Фельдман проводит заседание городской управы. И разумеется, дележ будет… А без дележа, господин, война не очень-то идет…
В глаза бросился расхаживающий среди гогочущих солдат майор. "Неужели и армия влезла в этот грабеж? - Граф начал вспоминать, где встречался с этим майором. - О, да это же бывший хозяин частной афишной конторы в Кенигсберге, господин Грабе! Накануне войны его призвали в армию как офицера запаса".
Граф подошел к Грабе, спросил повышенным голосом:
- Что тут происходит? Я требую!..
- Русские отказываются восстанавливать завод. Капитан Нейман наводит порядок методом устрашения. Вон там, посмотрите…
Шпанека уже видел сам собранную на середине "пятачка" толпу цивильных, над которой буквой "г" маячила виселица. Граф пошел медленным шагом к этой виселице… И тут опять подумал о начальнике тайной полиции Фельдмане: "Фельдман, ты мерзавец! Безголовый субъект! Бумажник! Циник! Своими указаниями ты развращаешь армию! О, где вы, деловые люди Германии! Пробудитесь! Грабежи и поголовное истребление обессилят нашу армию напрочь…"