В отличие от Гуссерля, Хайдеггер стремится сразу же содержательно обозначить основные моменты времени, вскрыть связь времени с бытием человека. Однако эта содержательность не выражает практически-деятельное существование человека; точнее, практически-деятельное – только одна из возможностей "заботы". Забота двойственна: это или возможность становления "собственных возможностей", или погружение в "озабочивающий" мир. Соответственно, забота – или "заботливость" и "преданность" своей самости, или "боязливые хлопоты" в "реальном" мире.
Забота, по Хайдеггеру, не означает преимущества практического над теоретическим. Хайдеггер проводит другое противопоставление. Практически-деятельное, включая и теоретическое, есть нацеленность на предметы, на преобразование мира ("озабоченность миром"), которая изначально погружена в повседневность; эта нацеленность анонимна (das Man) – в ней раскрывается не самость, а только несобственное Я. Путь к собственному бытию, по Хайдеггеру, не в протиповоставлении практического и теоретического, а в преодолении анонимности обоих видов деятельности. Это преодоление должно осуществляться не с помощью познавательных процедур сознания, но "решимостью", модифицирующей повседневность в экзистенциальность.
Временная структура "заботы" позволяет Хайдеггеру характеризовать "экзистенциальную модификацию" посредством различных временных ориентаций. Хайдеггер принципиально отказывается от всякого рода причинных объяснений экзистенции и собственного Я. Экзистенциалы – это различимые уровни описания того, каким образом проявляет себя и обнаруживает себя Dasein, время – самый глубокий и фундаментальный из них. На уровне времени экзистенциальная модификация раскрывается Хайдеггером как взаимопроникновение прошлого, будущего и настоящего. "Забота" как единство трех временных моментов в одной структуре объединяет как анонимность и повседневность, которым здесь соответствует "впадение" (быть-при, т. е. настоящее), так и экзистенциальность (быть-впереди-себя, т. е. будущее), неотделимую от своей "истории" – уже-быть-в, т. е. прошлого. Двойственность заботы выражается теперь как двойственность временной ориентации – на настоящее, которое подчиняет прошлое и будущее, или на будущее, которое в соединении с прошлым достигает "собственного" настоящего.
Большое влияние, которое оказало на Хайдеггера гуссерлевское учение о времени, очевидно. У Гуссерля "живое настоящее", т. е. актуально полученное данное предмета, также формируется непрерывным сочетанием будущего, настоящего и прошлого. В целом феноменологический подход к проблеме времени и у Гуссерля, и у Хайдеггера предусматривает отказ от того, чтобы в основу размышлений о времени полагать некоторое неопределенное понятие времени, которое в основном сводится к представлению времени в виде прямой, идущей из прошлого через настоящее в будущее.
Первичные временные различия – последовательность и одновременность, а также "традиционные" измерения времени – прошлое, настоящее и будущее – не могут быть раскрыты из этого неопределенного образа. Напротив, исследование функций этого образа и его историческое происхождение – один из аспектов проблемы времени. Понятие времени может стать более определенным только в конкретном проблемном контексте. В рамках феноменологической философии это означает, что понятие времени может быть рассмотрено только в связи с проблемой первичных ориентации сознания и человеческого бытия. Первичные ориентации сознания или бытия Dasein являются, с точки зрения Гуссерля и, соответственно, Хайдеггера, временными, поскольку они суть первичные свойства и первичные средства описания "жизни" сознания и экзистенции как чистой возможности изменения.
Инвариантом любых интуиции, представлений и понятий о времени, несомненно, является то, что время понимается как необходимый коррелят изменения. Однако их связь истолковывается в зависимости от того, какой вид движения или изменения выбирается в качестве предмета исследования. Аристотелевское понимание времени как меры движения переосмысливается в феноменологической философии в применении к проблеме сознания. Поскольку сознание у Гуссерля понимается как процесс смыслообразования, а способ человеческого существования трактуется Хайдеггером как смысл бытия, время понимается как форма организации смысла интендируемой предметности (Гуссерль) или целостной структуры экзистенции Dasein (Хайдеггер).
Различие в понимании времени у Гуссерля и Хайдеггера не сводится, однако, к различию по "предмету приложения". Конечно, очевидно, что у Гуссерля задача сводится к описанию временной основы любой деятельности сознания, а в центре внимания Хайдеггера – не временность сознания, но временность бытия человека. Если Гуссерль, исходя из "теперь-точки", характеризует целостность интенционального акта, то Хайдеггер характеризует целостность бытия Dasein, выбирая исходной точкой будущее как бытие-к-смерти.
Для того чтобы увидеть содержательное сходство в понимании времени у Гуссерля и Хайдеггера, необходимо установить различие в ином аспекте, а именно в аспекте "использования" времени как средства описания. Для Гуссерля первичными средствами описания восприятия, памяти и фантазии являются в основном длительность и последовательность, а средствами описания длительности и последовательности – ретенция, теперь и протенция. На первый взгляд, у Хайдеггера вообще отсутствует этот уровень темпоральных описаний. Хайдеггер предпочитает характеризовать единство временности как единство прошлого, настоящего и будущего. Различие, таким образом, выступает здесь как различие уровней временных описаний.
Содержательное сходство состоит, однако, в том, что у Хайдеггера сохраняется гуссерлевский тип описаний, но только в описании повседневности. Именно здесь у Хайдеггера в полной мере проявляется гуссерлевская методология описания определенного горизонта сознания посредством соответствующего "смыслового темпа". Зафиксировав первичный горизонт понимания бытия как усредненный и смутный, Хайдеггер тем самым зафиксировал горизонт сознания, который он описывает не при помощи будущего, настоящего и прошлого, но при помощи таких первичных временных различий, как "тогда", "потом", "еще есть время". Повседневность раскрывается Хайдеггером в целом по феноменологическим канонам. Описание повседневности есть реальная работа феноменологической дескрипции, которая имеет свой предмет – определенный горизонт значений – и метод – темпоральные описания. Описание повседневности у Хайдеггера несомненно есть описание определенного способа формирования значений. Хайдеггеровские экзистенциалы "болтовня", "любопытство", "двусмысленность", das Man в своеобразной форме выражают определенное реальное положение дел, а именно раскрывают анонимность сознания как одну из фундаментальных черт сознания индивида буржуазного общества. Горизонт повседневности – это горизонт "размытого" сознания, размытого различия между собственным Я и миром, своей психической жизнью и психической жизнью других, между действиями в рамках определенной социальной структуры и осознанием специфики этой социальной структуры и т. д. "Мы наслаждаемся и забавляемся, – пишет Хайдеггер, – как наслаждаются; мы читаем, смотрим и судим о литературе и искусстве, как видят и судят; мы удаляемся от "толпы", как удаляются; мы находим "возмутительным" то, что находят возмутилельным."
Повседневность характеризуется Хайдеггером прежде всего как бегство от предстоящего, т. е. от смерти, как стремление удержаться "при" наличном, настоящем, обратить настоящее в единственную временную ориентацию. В повседневности смерть понимается так, как "умирают", как смерть других. Казалось бы, что здесь как раз устанавливается жесткая граница между собственной смертью и смертью другого. Однако именно отстранение от переживания смерти других есть отстранение от переживания неотвратимости своей собственной смерти. "В смерти других, – пишет Хайдеггер, – нередко видят общественную неприятность, если даже не бестактность, от которой общественность должна быть избавлена". Сознание здесь также не может достичь самости, выделить себя из других, отнести смерть к себе самому. Сознание как бы прячется за других, сливается с ними. Такое бытие-к-смерти Хайдеггер называет несобственным. Напротив, собственное бытие-к-смерти не уклоняется от своей "безотносительной возможности", которая выделена среди других возможностей, так как она не превращается в действительность – свою смерть пережить нельзя. Смерть как чистая возможность есть абсолют для Dasein, есть экстремальная точка поворота к бытию, точка самоотражения бытия. По замыслу Хайдеггера, только в собственном бытии-к-смерти, в "решимости" забежать вперед к "неопередимой" возможности Dasein может снять противопоставление субъективного и объективного. Субъективное и объективное сливаются в абсолютном будущем, которое индивидуализирует бытие Dasein. "Будущее" означает… не Теперь, которое еще не став "действительным", когда-либо будет, – пишет Хайдеггер, – но предстоящее (Kunft), в котором Dasein приходит к себе в своей собственной способности быть". В чистой возможности, в абсолютном будущем Dasein предстает как отдельное, так как смерть всегда собственная смерть: нельзя переложить свою смерть на плечи другого.
Осуществляемая из будущего индивидуация бытия Dasein тождественна, по существу, экзистенциальному призыву "будь тем, что ты есть", но требует конкретной основы этого Что. Такой основой, по Хайдеггеру, является прошлое, которое есть "единственный материал для экзистенции", однако только благодаря экзистенциальному будущему оно превращается из нагромождения свершившихся событий во внутреннюю историчность личности. Будущее как бы втягивает в себя содержание прошлого и оживляет его. Взаимопроникновение прошлого и будущего превращает налично-настоящее в экзистирующее, "бытие-при" в "бытие-к-себе", бытие как наличное в бытие как трансцендирующее. Таким образом, временность понимается Хайдеггером как "переживание" целостности времени, конечность которого не зависит ни от познания, ни от волевых усилий человека. Временность как целостность конечного времени – онтологическая структура. С точки зрения Хайдеггера, временность нельзя назвать субъективным переживанием времени, поскольку время не является каким-либо определенным объектом. Переживание здесь следует взять в кавычки, поскольку его интенциональное содержание – смысл человеческого существования, "смысл жизни". Познавательные, эмоциональные и моральные установки сплавлены в "переживании времени", которое онтологически фундирует переживания в собственном смысле слова.
Временность как развернутая структура заботы – только возможность "поворота к бытию" у Хайдеггера. "Действительность" его осуществляется благодаря квазивременной структуре, которая служит основой выбора между собственным и несобственным существованием Dasein и на уровне "заботы", и на уровне "бытия-к-смерти", и на уровне собственной временности и несобственного, "общественного времени". Глубочайшей основой трансцендентального поворота, по Хайдеггеру, является совесть, призывающая Dasein к "собственной способности быть самостью". Зов совести – это "вызов Dasein в свои возможности". "Совесть, – пишет Хайдеггер, – вызывает самость Dasein из потерянности в анонимном (das Man)". Зов совести не планируется или подготавливается, не осуществляется волевыми усилиями и даже зовет против воли. Он также не исходит от других: "Зов приходит из меня и все же поверх меня". Совесть как зов есть модус речи, но этот модус речи есть молчание: "Зов говорит в тревожном модусе молчания".
Совесть невременна лишь в том смысле, что она содержит временность как бы в свернутом виде, выступая в качестве основы экзистенциального оборачивания времени и взаимопроникновения трех его направлений: "Совесть открывает себя как зов заботы: Зовущий есть Dasein, тревожащееся в заброшенности (уже-быть-в…) о своей способности быть, – пишет Хайдеггер. – Призываемый есть это же самое Dasein, вызванное к своей собственнейшей способности быть (впереди-себя…). И вызывается Dasein призывом из впадения в das Man (уже-быть-при озабоченном мире)". Таким образом, совесть – источник разворачивания первичных временных ориентации и, следовательно, источник "собственной временности".
Сопоставление и противопоставление – основная методика Хайдеггера в экспликации повседневности и экзистенциальности, собственного и несобственного бытия. Такая методика, создавая единый языковой каркас, маскирует существенное различие в способах экспликации, т. е. различие феноменологической и сугубо критической тенденций в философии Хайдеггера. Различие между этими тенденциями не является абсолютным, поскольку апофатический способ экспликации "непредметной" экзистенции содержит собственно феноменологические, однако, постоянно превращающиеся в метафорические описания переживаний "страха", "совести", "вины". Однако в отличие от описаний повседневности экспликация экзистенциальной модификации, собственного бытия-к-смерти, зова совести есть, по существу, особый вид критики, лишь отчасти использующий феноменологические средства.
Так же как у Канта, у Хайдеггера критика не есть критика книг или систем, но в отличие от Канта предметом хайдеггеровской критики не является разум или познавательная способность. В отличие от Гуссерля, критика у Хайдеггера – это не критика естественной установки сознания, но критика способа человеческого существования. Особенно важно подчеркнуть, что, согласно замыслу Хайдеггера, эта критика не есть критика какого-либо определенного способа человеческого существования или "бытия-в-мире". У Хайдеггера речь идет о критике бытия человека, которое с необходимостью приводит к "забвению бытия". Критика должна, таким образом, указать особый вид опыта, в котором обнаруживается или открывается бытие.
С одной стороны, у Хайдеггера имеет место кантовская схема критики: вопрос о бытии, или понятие бытия, должно быть приведено к определенному виду опыта. Но с другой стороны, опыт оказывается у Хайдеггера двойственным: во-первых, это опыт повседневности, который есть опыт если не в кантовском, то, по крайней мере, в гуссерлевском смысле; во-вторых, это "опыт" экзистенциальной модификации, который как бы выходит за пределы всякого опыта и который Хайдеггер называет "решимостью". Кантовская схема претерпевает двойную инверсию: критика нацелена не на то, чтобы привести понятия к опыту, но на то, чтобы указать "опыт", который выходит за пределы любых понятий. При этом, однако, сохраняется существенная черта кантовской схемы: так же как критика разума должна отыскать свою основу в самом разуме, так и критика бытия должна быть фундирована в самом бытии. Такой основой, которая создает возможность критики бытия, является сама структура бытия, истолковываемая Хайдеггером как трансценденция. "Бытие и структура бытия выходят за пределы любого сущего и любой существующей возможности определенности сущего, – пишет Хайдеггер. – Бытие есть абсолютно трансцендирующее. Трансценденция бытия Dasein выделена, поскольку в ней лежит возможность и необходимость радикальнейшей индивидуации". Трансценденцию Хайдеггер понимает в соответствии с буквальным значением слова, отстраняясь тем самым от любого значения этого термина в том или ином философском учении: "Трансцендировать означает… переступать, пересекать, проходить сквозь, иногда также превышать". Таким образом, экзистенция Dasein, в основе которой лежит трансцендирующая структура бытия, характеризуется как способность проходить сквозь, переступать, превышать и, следовательно, "критиковать" любой вид сущего, или, иначе говоря, любой вид предметности в контексте социальной, политической и духовной жизни. Эта критика не является в своей основе концептуальной критикой. Эта критика-отказ, критика-неприятие, критика – очищение от любого "несобственного", критика-призыв: "Будь тем, что ты есть" – призыв, не только не указывающий на определенный содержательный смысл этого Что, но принципиально уклоняющийся от таких указаний. Хайдеггеровский критицизм выражает здесь не столько тенденцию экзистенциализма, подчеркивающую принципиальную необъективируемость человеческого бытия, сколько тенденцию нигилизма, устремляющегося к "переоценке всех ценностей". Хайдеггеровскому суперкритицизму бытия соответствует понимание временности как чистой экстатичности. "Будущее, прошлое, настоящее показывают феноменальный характер "к-себе" (Auf-sich-zu), "назад-к" (Zurück auf), "возможность встречи с" (Begegnenlassen von), – пишет Хайдеггер, – Временность есть изначальное "вне себя" в себе самом и для себя самого". Хайдеггеровская экстатическая временность есть лишь иное выражение трансцендирующего бытия. Именно так Хайдеггер достигает поставленной перед собой цели – снять различие между бытием и временем. Экспликация понятия бытия как бытия человеческой экзистенции и экспликация времени как темпоральной структуры человеческого бытия приводит к тождеству понятий бытия и времени. Трансцендирующее бытие Dasein, "проходящее сквозь" любое сущее, и экс-статическая временность как не-сущее, как изначальное "вне себя", по существу тождественны.
В отличие от гуссерлевских описаний, переживания времени и временных объектов через структуру "ретенция-теперь-протенция" описания экстатического времени через первичные временные "экстазы" теряют всякую связь с каким-либо видом предметности. Они суть лишь указания на то, что не есть первичная временность, но не на то, что она есть. При этом остается формальное, хотя и существенное для выявления общих контуров феноменологического метода сходство. У Гуссерля временность является конечной (последней) отсылкой в экспликации потенциально и актуально рефлектирующего сознания, у Хайдеггера – конечной отсылкой в экспликации трансцендирующего и "критического" бытия.