Современная развертка цифрового мира – это следствие раскрытия и развития метафизической человеческой природы, того, что М. Мамардашвили называл изменением склонения. Определяя сознание как возможность большего сознания, он писал: "Мы универсальны в этой моноструктуре сознания (с ее первичной двоичностью, двуединством). Или можно сказать: мы – "математичны", а все остальное – словесно. "Понимательные вещи" здесь являются мыслями Одного (почему я называю это моноструктурой), его само-различениями". Сверхчувственно сосчитав и измерив себя, построив путем идеализации свойства других, человек смог передать специальным устройствам операции по численным расчетам и манипуляциям представленными данными, оставив для себя разве что еще не выкристаллизовавшиеся данные. Но будет ли он свободен перед искусственным интеллектом?
Философское осмысление изменений онтологических предпосылок становления человека, происходящих в период рождения кибернетического сознания, связано с именем М. Хайдеггера, который наблюдает в пространстве западной культуры процессы возникновения некоего опережающего эскиза бытия, или, как он говорит, наперед охватывающего его наброска, который восходит к истоку искусства и предназначения мышления. Таким эскизом современного мира является метод, предельные возможности которого выявлены в облике кибернетики, они обнаруживаются в первоначальных шагах по созданию искусственного интеллекта; кибернетика чертит реальность в виде упорядоченного круга, в котором завязываются обратные связи информационных процессов, возникает феномен универсальной исчислимости всего. Внутри этого присущего кибернетическому поставу единообразия, которое околдовывает дух нашего времени, и надлежит пребывать человеку. "Связь человека с миром, а также вся общественная экзистенция человека замкнуты в округу, где господствует кибернетическая наука". В нынешнем состоянии, важнейшей чертой которого как раз и является кибернетически набрасываемый мир, сложившееся языковое многообразие, "ложью своей болтовни заливающее нашу землю, это лишь однообразие всё одного и того же языка, который, множась количественно, уравнивает любые формы говорения, – информационный язык компьютера как "системы со структурированной неопределенностью" Для человека, который не разучился только еще считать, мера одна – квант". Вряд ли стоит усматривать в этих суждениях выражение установки, направленной против цифровой революции современности, технический дух эпохи философ рассматривает с других позиций, задаваясь при этом чисто эстетическими вопросами, которые обступают мыслителя со всех сторон, как только он пытается выявить интеллигибельную структуру общества, существующего на базе непознанных в своем существе новых технологий и стремящегося, как полагает Хайдеггер, превратить свою субъективность в безусловную меру всей объективности. Для эстетического знания на первый план выходит вопрос, что происходит с искусством, замкнутым в такую социальную рамку, которая делает заметным кибернетический постав. Становится ли текст современного искусства, находящегося рядом с исчисляющим мышлением, набором знаков информационного события, вписанных в заурядный круг регулирования, и не изменяет ли оно духу произведения, превращаясь в факт пресловутого "культурного производства"? Решение этого вопроса Хайдеггер ставит в более широкий культурно-исторический контекст, внутри которого новое отношение человека к миру создает образ, который ищет пристанища в античном мышлении. В нем задающее меру делание направлено разумением, и именно такая пропедевтика самой деятельности позволяет увиденное превратить в зримость творения, обнаружить такие структуры осмысления, которые позволяют в истине (ἀ-λήϑεια) увидеть несокрытость самосокрывающегося. "Быть может, наш осторожный кивок в сторону не продуманной доныне ἀ-λήϑεια означает, что мы столь же осторожно указали на ту самую сферу, из которой идет исток искусства? Не из этой ли области идет и требовательный зов, обращенный к творениям – к тому, как их производить, как им производится? Не обязано ли творение как таковое указывать на то, что не отдается в распоряжение людей и не дает располагать собою, указывать внутрь самосокрывающегося, – с тем чтобы творение не просто твердило известное, знакомое и привычное всем? Не обязано ли творение искусства непрестанно молчать – молчать о том, что укрывается, о том, что, сокрываясь, пробуждает в человеке робость перед всем тем, что не дает ни планировать себя, ни управлять собою, ни рассчитывать себя, ни исчислять?
Будет ли когда-нибудь суждено человеку сей Земли обрести, оставаясь на ней, свое местопребывание в мире, то есть такое жительствование, которое определялось бы голосом сокрывающейся несокрытости?". Хайдеггер не знает ответа на эту череду вопросов, он уверен лишь в одном – что скрывающаяся в свете древнегреческого мышления истина долговечнее всего, что сотворено руками человека. Что же касается кибернетического и компьютерного эскиза, то можно сказать, что он задает расхожую меру для такого мира, которому будет неприглядно гераклитовское изречение: "Свойственно скрываться тому, что распускается само собою" (В 123), и может послужить эскизом к одноименной картине, масштаб которой будет определяться тем великим, что возвышает человека над самим собой.
Сегодня исследовательские установки в эстетической науке переносятся в область, связанную с когнитивными науками. На этой территории эстетика оказывается связанной с осмыслением границ логико-метафизического мышления как символического процесса с символической логикой, отпрыском которой как раз и являются когнитивные науки. Ведь сложившееся в XIX веке понимание того, что правила логического вывода можно уловить чисто символическими (формальными, синтаксическими) средствами, "привело к идее, что мы можем думать о всех человеческих когнитивных операциях в терминах манипулирования символами подходящей системы представлений. Одним из воплощений этой идеи является использование таких понятий, как "язык мышления" Говоря исторически, именно эта идеология символической логики помогла вдохновить первоначальное развитие электронных компьютеров. Их всеобщее распространение и важность их роли в свою очередь содействовали представлению обо всех когнитивных операциях как манипуляциях с соответствующими символическими представлениями. А компьютеры действительно выполняют в электронных или механических терминах операции, которые ранее выполнялись только сознательными направленными действиями человеческого ума. Технология искусственного интеллекта – это попытка все шире и шире распространить сферу таких когнитивных операций, которые могут быть переданы компьютерам". В этих условиях остро встал вопрос о том, может ли для структур эстетического мышления найден эквивалент в пространстве искусственного интеллекта. Параллельно с развитием символической логики шло и формирование эстетического символизма, именно эти структуры поставили метафизическую проблему генезиса возможности символизма вообще.
В современных исследованиях сходства между познавательной деятельностью и развитием компьютерных технологий, феномена конвергентности вообще нетрудно увидеть черты того, что русский писатель называл научным аристократизмом, хотя в философии, как подчеркивал Кант, не принято говорить аристократическим тоном. Первые шаги конвергентного мышления сделаны, возможно, пифагорейцами, усматривавшими в числах много сходного с тем, что есть, что рождается. Мы ведь сами рождены абсолютно конвергентным образом. О каком сходстве в случае компьютерных операций идет речь – об "истине, похожей на ложь" (Данте), или здесь имеются в виду какие-то иные элементы сходства? Властна ли компьютерная программа как произведение мысли над реальностью, ведь она всего лишь программа "механического бога". Все части робота двигаются, а осмысленного выражения нет. Наша мысль, как и "мысль" робота, расположена на энном числе точек: человек говорит, а робот понимает, что человек говорит, какой духовный приказ он ему дает. Мысль существует в голове человека, но существует ли она и в устройстве робота, возможно ли ее параллельное существование, а если возможно, то как, – этого не знает ни один программист, ни один философ, нам закрыты пути к установке дополнительного расширения для просмотра страниц "механизм – свобода". Можем ли переводить эмоциональные состояния робота в состояния мысли, задавать их числом? Можно ли назвать робот субстанцией, то есть тем, что не имеет никакого другого носителя, кроме самого себя? Координация движений робота есть координация многих элементов, содержащая в себе такие вещи, которые мы не можем возместить никакой мыслью, никакой программой. Человек не может включить в такую координацию выдуманный из головы элемент. Мы можем иметь ее лишь как событие в движении, которое завязывает многие нити, – именно в библиотеке движения (а не в нас, не в нашем голом рассудке) они завязываются так, что робот однажды сможет создать внутреннюю модель самого себя, хотя движение, которое он совершает, невозможно совершить только чистой логикой, выполнить его можно лишь неким приказом, идущим от нас.
Утонченность и благородство мысли, ориентированной на изучение предельных состояний технологического восхождения цивилизации, его последствий для человека, мысли, таящей двусмысленность Зазеркалья инкарнации всего, что видим на экране компьютера, который демонстрирует одновременно вездесущность и невидимость, сокрытость и раскрытость, – все эти свойства мысли сопряжены и с разыгрыванием в лицах текста взаимодействия свободных искусств и наук, текста сознания, ориентированного на гармоничную интеграцию техноструктур в окружающую среду, с изысканностью эмерджентной мысли, ее изяществом, с ее озарениями и прозрениями, с создаваемыми в конвергентном мышлении захватывающими образами и символами, что уже само по себе переводит проблематику осмысления технологического мышления и произведения в эстетический регистр – этот отрезок метафизического диапазона. Эстетика есть "художества мудрость" (Гомер), состояние окрепшей души истины, откровение смысла и впечатление от него, переживание его исполненности, недоступной никакому мимесису, и подсказки эстетического созерцания, чувство научной красоты, инстинкт гармонии крайне важны при построении конвергентного суждения. Размышляя об эстетических критериях, которые играют существенную роль при формировании суждений, Р. Пенроуз, разработавший теорию квантового нейрокомпьютинга, считает, что "можно смело утверждать, что в искусстве эстетические критерии имеют первостепенное значение. Эстетика в искусстве – это сложнейший предмет, изучению которого философ посвящает иной раз всю свою жизнь. Можно было утверждать, что в математике, да и в науке вообще, такие критерии скорее второстепенны, а главным критерием всегда является истинность. Однако вряд ли возможно отделить одно от другого, когда речь заходит о вдохновении и озарении. У меня создается впечатление, что твердая уверенность в правильности идеи, приходящая в голову в момент прозрения очень тесно (пусть не полностью коррелируя, но и заведомо не случайно) связана с эстетическими качествами. Красивая идея имеет гораздо больше шансов быть правильной, чем идея нескладная". Остается только понять, каким красками идея пишет картину красоты. Эстетика переформулирует вопрос о природоподобности в вопрос о конвергентности науки и искусства. Прошедшая крещение научным разумом, эстетика становится причастной и к расшифровке кода творения, произвести которую невозможно без сопряжения гносеологии и теории искусственного интеллекта. "Ученые, занимающиеся теорией познания и колдующие над искусственным разумом, утверждают, что они расшифровывают универсальный язык мысли. В то же время мы передаем все больше и больше наших решений закодированным системам кибернетического управления, обработки информации и статистического анализа. Хотя современные философы долгое время провозглашали неоднозначность и случайность мира, сегодня иногда кажется, что все уже было записано или, по крайней мере, запрограммировано заранее". Правда, сама программа является элементом современного проекта, который смещает многие эстетические акценты, например, выдвигает в качестве одного из общих исторических условий "повсеместную утрату различия между эстетическими и механическими объектами". Но исторические изгибы никак не сказываются на эстетической виртуозности, которая дает о себе знать и в трансцендирующих технику структурах, и в самой технике. Даже современный уровень решения ключевых социальных проблем предполагает определенные структуры техноэстетики как элемента формы, о которой говорится в одном из последних отчетов, спонсируемых Национальным научным фондом США: "возвышение (increasing) креативности через конвергентность". Конвергентные изменения содействуют построению работы сознания, выполненной на основе эстетической редукции, предполагающей недосказанность, намеренное умалчивание о предметности, помещение ее в точке пересечения эстетических кодов, в месте рождения бесконечных возможностей эстетического означивания мира. Волны возвышения культуры технологического разума воздействуют на эстетические структуры переживания, на все эстетическое пространство, перестраивают восприятие художественной реальности. Современные исследователи пытаются расшифровать смысл бодлеровского представления о том, что "ne jamais sortir des Nombres et des Êtres!" ("никогда не выйти из числа и существ"), что значит пребывать запертым в этом числе, как в платоновской пещере, осмыслить "преобразования искусства и дизайна в вычислительных средах". Если смотреть на искусство как на собственно познание и творчество, как на образ, бесконечно рефлексированный внутрь себя, то в нем нельзя не увидеть некую сверкающую точку, вокруг которой возникают структуры отнесения ко все новым формам, случающимся по касательной к сплошной культурно-эпистемологической среде. В этой точке выявляются корреспондентские отношения между эстетикой и кибернетикой, проясняется, как исторически складывался "эстетический контекст, в котором кибернетика приобретала художественное значение", выявляется та роль, какую эстетика играет в конвергенции некоторых видов искусства и современных средств связи. Среди новых направлений исследовательской работы следует означить и конвергенцию спекулятивного реализма и эстетики, формирование особого этоса конвергентного дискурса, проявляющего характерное для художественного сознания соответствие эстетики и этики. С другой стороны, наблюдается устойчивая попытка проанализировать отношения между искусством и эстетикой с целью обсуждения ценности порождающего кода.
Некоторые исследователи считают, что конвергенция – это бастард постмодернизма, его цифровой ребенок, появление которого предсказано Германом Гессе в романе "Игра в бисер". Но проблема конвергенции – это проблема не только геометрии подобия, но и классической эстетики и художественного сознания и восприятия. В современной исследовательской литературе заметна тенденция, ведущая к пониманию того, как в отдельных видах искусства вырисовывается конвергентное действие: так, эстетическая ценность кинематографического искусства усматривается именно в его способности "раскрыть мир" через конвергенцию интенциональности художника и зрителя.