Спиноза сам почти приходит к такому выводу, когда рассуждает о добродетели, при этом он снова склоняется к определению добродетели в античном (аристотелевском) духе – как функциональной добротности вещи или, скорее, как ее метафизической полноты: "Под добродетелью и способностью (potentia) я разумею одно и то же; т. е. добродетель, поскольку она относится к человеку, есть самая сущность или природа его, поскольку она имеет способность производить что-либо такое, что может быть понято из одних только законов его природы" (IV Определ. 8). Кроме того, в главе "Ум и тело" мы отмечаем, что, рассуждая о добродетели (virtus) тела или телесного действия в схолии к теореме 59 ч. IV "Этики", Спиноза мыслит ее за пределами всяких моральных различений.
5.13. Еще раз о натурализме Спинозы
Между тем, как ни удивительно, Спиноза допускал возможность примирения неотвратимой обусловленности всякого действия человека с представлением о моральной вменяемости его поступков. Эта многообещающая идея, во многом воспроизводящая стоическую топику определения природы морального действия, была изложена им в письмах 75 и 78 к Г. Ольденбургу. К сожалению, она не получила у Спинозы своего концептуального выражения и осталась отдельной глубокомысленной репликой великого моралиста. Правда, в основание ее положена вся е целом этическая доктрина Спинозы. В письме 75 он говорит, что "люди неизвиняемы перед лицом Бога по той причине, что они находятся во власти самого Бога, подобно тому как глина находится во власти горшечника, который из одной и той же массы делает различные сосуды – одни для почетного, другие для низкого употребления". Возвращаясь к этому определению в письме 78, Спиноза добавляет, что никто из людей не может порицать Бога за то, что Он дал ему слабую природу или немощный дух, в силу чего этот человек не может познавать Бога или любить Его. Точно так же не вправе он винить Бога и в том, что тот наградил его такой природой, которая не дает ему возможности сдержать или умерить свои страсти, "ведь к природе человека принадлежит только то, что необходимо вытекает из данной ее причины".
Таким образом, все моральные действия человека вытекают из его природы (природного расположения его тела и духа). Отсюда вроде бы должно следовать, что человек всегда действует по природной необходимости. Опираясь на это заключение, Ольденбург в своем письме к Спинозе предположил, что если люди грешат по природной необходимости, то они извиняемы (очевидно, потому, что они лишены выбора и возможности действовать по-иному). Можно было бы ему возразить, что одной природной основы для определения характера морального действия недостаточно, ведь еще Аристотель отрицал врожденность нам моральных добродетелей, полагая, что они могут формироваться в нас в результате научения, которое способно целенаправленно изменять нашу первоначальную природу (Никомахова этика, 1103 а 15–25). Но Спиноза отвечает по-иному: люди могут быть извиняемы и тем не менее не обладать блаженством и испытывать многообразные мучения. Тот, кто не в состоянии управлять своими страстями и сдерживать их из страха перед законом, хотя и должен быть извиняем за свою слабость, но тем не менее он не может наслаждаться спокойствием духа, познанием Бога и неминуемо погибает. В этом случае, как и в своих письмах к В. ван Блейенбергу, Спиноза повторяет мысль о том, что Бог в действительности нисколько не гневается на человека за его прегрешения, не выносит ему приговора и не осуществляет наказание, хотя так принято считать.
Кроме того, в своей "Этике" он утверждает, что все, происходящее с человеком, вытекает из его природы с неотвратимой последовательностью, как вывод из теоремы. Такой носитель морального начала не выбирает возможную версию поступка, потому что у него отсутствуют какие-либо альтернативные варианты. Как мы уже отмечали, в универсуме Спинозы каждый элемент системы (модус субстанции) движется по единственной заранее прочерченной для него траектории, не имея возможности ни сойти с нее, ни даже отказаться от существования по собственной воле. Господствующая в нем механическая (каузальная) парадигма в общем лишает человека характеристик суверенного субъекта. Носитель моральных полномочий предстает здесь не в качестве первичной инстанции нравственной жизни, ответственной за принимаемые ею решения, а лишь в виде точки приложения (пересечения) действующих вне нее сил. У Спинозы любое действие человека всегда начинается не с него, а далеко за его пределами. Он видит в человеке не первичный атом морального бытия, а только модальный транслятор многообразных субстанциальных энергий. В таком случае идея морального воздаяния за совершенное действие утрачивает у него свой смысл, о чем он сам и говорит – исполнитель того или иного действия всегда только пожинает естественные и объективно произрастающие из него плоды. И, как мы знаем, Бог его за это не карает. Спиноза сравнивает моральные казусы с природными процессами, подчиняющимися порядку естественных причин, – если человек не обладает необходимыми задатками души для достижения блаженства, то его вина заключается только в том, что у него нет другой природы, соответствующей блаженству или создающей основания для этого. Отсутствие такой природы не составляет моральную провинность или вину человека, скорее можно было бы говорить о его метафизической вине. В этом случае речь шла бы о тождестве каузального, легального и морального порядков. Ведь, по словам Спинозы, лошадь не виновна (excusabilis) в том, что она лошадь, а не человек. Даже если тот, кто заболевает бешенством от укуса собаки, должен быть извиняем, тем не менее его предают удушению. Все происходит естественным образом. Но при этом картина мира не лишается у Спинозы моральных качеств или оттенков – слабый духом получает естественное, соответствующее его природе, или вытекающее из нее, воздаяние: он не познает Бога и будет лишен любви к Нему, а значит, он не достигнет блаженства.
Таким образом, объективный (естественный) порядок вещей и всеобщий детерминизм в универсуме Спинозы не исключают возможности моральной квалификации происходящих в нем событий. Каждый индивидуум в нем играет свою роль в тех или иных моральных репризах, и другой роли у него быть не может – согласно мировому сценарию, это его амплуа, или лицо, что одно и то же. Горшок не может быть человеком, а злодей совершает порочные деяния и получает наказание. Если, как говорит Спиноза (V 42), наградой за добродетель является сама добродетель (блаженство), то все совершающееся в человеческой жизни само по себе (естественно) реализует в себе порядок воздаяния. Добродетельный человек оказывается награжден самим фактом своего существования – дарованной ему Богом благой природой и вытекающими из нее позитивными действиями, ведь в этом случае его метафизический статус способствует его добродетели, т. е. усиливает его способности к существованию (IV 20). Разве будет такой человек нуждаться в какой-либо дополнительной награде за свои деяния, если он уже получил соответствующую экзистенциальную награду? Сама его индивидуальная природа есть дар субстанции, которая наделяет каждый модус мерой бытия, соразмерной его роли. Это касается и распределения амплуа героя и злодея, мучителя и мученика. Порочный, т. е. бессильный человек (impotens) также несет на себе груз своей природы, но это метафизически облегченная ноша – в злом человеке меньше бытийной полноты, способности к существованию или силы жить и действовать. Кто же усомнится в том, что он уже получил наказание в соответствии со своим метафизическим статусом?
В то же время представим себе ситуацию, когда порочный, или бессильный субъект сумеет преодолеть ограниченность своей природы и станет лучше, добродетельнее или сильнее. Или наоборот – добрый человек в силу разных обстоятельств своей жизни утратит часть присущей ему добродетели (способности к существованию) и станет бессильным. Можно ли будет в этих случаях говорить о том, что каждый из них совершил свой моральный выбор или, другими словами, реализовал свою экзистенциальную возможность – стал другим? Аристотель, который начинает отсчет моральных свершений индивидуума с наличного состояния его природы, определил бы его как субъекта соответствующего морального выбора, способного в той или иной мере отделять себя от сложившегося в нем склада души (heksis) и совершать избирательные действия (prohairesis) в соответствии с его желанием стать тем или иным. Природа (склад души) здесь играет свою определяющую роль, но кроме нее есть еще фактор избирающей индивидуальной воли, которая так или иначе участвует в поступке, будучи частью самого субъекта и в то же время внося в сложившуюся душевную конструкцию субъекта необходимую для моральной свободы неопределенность. Одновременно Аристотель в своей оценке человеческих возможностей старается не удаляться от самого субъекта, словно страшась заблудиться в лабиринте многообразных внешних обстоятельств его жизни, влияющих на становление его морального характера (качеств его души).
Спиноза оценивает любые проявления активности природы, в том числе и поступки людей, в соответствии с канонами натурализма. Поступки каждого человеческого индивидуума рассматриваются им преимущественно в каузальном и логическом контекстах, точнее, с приложением детерминистского или логического оператора. В первом случае практические действия понимаются как следствия, вытекающие из природы данного индивидуума, во втором - их можно рассматривать как результат аналитической процедуры или как выводы, следующие из понятия об этом человеке. Добродетель и порок входят в саму природу человека как единичного модуса субстанции, или в его определение. В этом смысле никто не может превзойти свою природу. Порочный человек осуждается не потому, что он упустил свой шанс стать добродетельным и не совершил правильный моральный выбор, ведь присущий ему способ существования – это единственно возможный. И осуждается он не за моральную вину Определяющим является соответствие его деяний тому природному (метафизическому) статусу, которым этот человек обладает (I 36). Его природная матрица задает ему амплуа злодея. Осуждение неотделимо от его природы, подобно цвету его кожи и физической конституции. В этом плане rerum natura в его существовании означает больше, чем хорошее или плохое.
В то же время, как мы видим, отрицание Спинозой значимости виртуальных смыслов в этической жизни, нереализованных возможностей или альтернативных версий нравственного поступка, составляющих основание моральной автономии субъекта и входящих в аксиоматический базис делиберативной этики, не исключает существования моральных определений в его практической философии.
5.14. Мудрец как свободный человек
Спиноза представляет нам познавательный процесс отдельного человеческого ума как бы в двойной перспективе. Несколько забегая вперед, можно сказать, что в моральном учении Спинозы эти две позиции обозначают свойства, присущие двум типам личности, – мудрецу ("человеку, твердому духом", или "свободному человеку") и ординарному, профаническому субъекту (невежде). Первая представляет мысль Бога о мире, правда, не с точки зрения бесконечности божественной природы, но в соответствии с масштабами человеческого ума. На основании общности человеческой и Божественной природ она способна преодолевать все звенья причинной цепи, завершением которой является данный отдельный человеческий ум. Вторая, квазисекулярная, установка ума, как бы ограничивающая бесконечную природу Бога, смотрит на реальность с позиций частного человеческого субъекта, выступающего в качестве "отдельной вещи" в окружении других вещей. Поскольку все идеи, которые относятся к Богу, истинны (II 32), то первая, божественная, установка ума всегда будет сопровождаться адекватными представлениями человеческого разума о познаваемых им объектах. Во второй, частной диспозиции, когда Бог начинает составлять вместе с человеческим умом многие другие идеи, человеческий ум оказывается одним из многих умов наряду с другими и обладает ограниченным познанием.
Образцом моральной добродетели, связанной с познанием и выражающей активное состояние человеческого ума, у Спинозы является "человек мужественный", или "твердый духом" (vir fortis) (III 59 схол.). Он наделен твердостью духа (Fortitudo), разновидностями которой являются две другие важные добродетели ума (активные аффекты) – мужество (Animositas) и великодушие (Generositas). Как полагает Спиноза, именно подобный человек имеет возможность познавать вещи такими, какими они являются сами по себе (in se), а не такими, какими они кажутся большинству людей, не обладающих истинным (адекватным) познанием и живущих в соответствии с "обычным" порядком природы.
В схолии к теореме 49, завершающей вторую часть "Этики", Спиноза говорит об одном из преимуществ, которые дает человеку его моральная философия – она позволяет нам правильно относиться к делам судьбы (res fortunae), т. е. к тому, что нам неподвластно. Порядок вещей, установленный Богом, неизменен, поэтому, куда бы ни обернулось счастье, надо ожидать и переносить это со спокойной душой (aequo animo), не поддаваясь аффектам, которые влекут нас в разные стороны и представляют собой волнения души (perturbatio animi). Счастливы разумные люди, ибо они это понимают. А что же остается делать в этом мире человеку, лишенному разумного понимания и живущему в соответствии с "обычным порядком" вещей? Спиноза отвечает: радоваться или печалиться, любить или ненавидеть, плакать или смеяться, т. е. быть рабом своих аффектов (servus) (IV 66 схол.). И наоборот, человек, которого Спиноза называет свободным, руководствуется разумом, поэтому он не будет осмеивать человеческие поступки, испытывать от них огорчение или проклинать их, – он попытается их понять (Политический трактат, I 4). Понимание – это знание причин, вызывающих те или иные аффекты. Оно доступно человеческому разуму в той же мере, в какой он может познавать природные явления, свойства геометрических фигур или законы движения тел.
Душевное спокойствие, о котором говорит Спиноза, есть признак человеческой мудрости, являющейся, по словам стоиков, знанием вещей божественных и человеческих, свидетельством доверия разумного существа к устройству Вселенной, частью которой он является, и ее интеллектуального признания. Можно видеть здесь и проявление благоговения теоретического разума перед законосообразной картиной мира, перед совершенной механикой и геометрической строгостью порядка универсума. В теологии Спинозы это еще и знак высшей добродетели – благочестия (Religio) (IV 37 схол. 1).
Однако отношение человека к миру, в котором он живет, не может ограничиваться только спокойствием души. Такое расположение духа в определенной мере могло бы свидетельствовать об эмоциональной сдержанности или жизненной пассивности живого существа, своеобразном квиетизме морального сознания, отчужденного от законов геометрической Вселенной. В нем также можно было бы обнаружить защитную реакцию нравственного человека на раздражающие его факторы внешней среды (как мы знаем, обычный порядок природы, о котором говорит Спиноза, дает человеку определенные основания для такого отношения). Здесь, как и во многом другом, Спиноза ближе к стоикам, которые видели в спокойствии духа или трезвости ума залог беспристрастного отношения мудреца к многообразию жизненных феноменов, каждый из которых опирается на определенные разумные основания и имеет онтологические корреляты. Спиноза сказал бы, что все они обладают свойственной им добродетелью (virtus).
Как показывает весь текст "Этики", именно в интеллектуальной деятельности видит Спиноза выражение высшей активности человеческой природы, или добродетель ума, сопровождаемую соответствующим аффектом. Спокойствие души наводит на мысль о подавленных аффектах, в то время как высшие состояния человеческого ума, доставляющие ему интеллектуальное блаженство от познания Бога, рассматриваются Спинозой как аффективные переживания высокого порядка, по своему воздействию превосходящие и вытесняющие все другие аффекты. Да и в целом Спиноза не мыслит явления добродетели без участия аффекта радости. Нарисованный им образ мудреца представляет жизнь достойного человека как праздник (IV 45 схол. 2).
5.15. Аффект радости и образ мудреца
Какой образ жизни видится Спинозе наиболее достойным? Ответ на этот вопрос содержится в схолии 2 к теореме 45 ч. IV. Целью человеческих стремлений является уподобление божественной природе, а этому соответствует более высокая, чем обычно, степень совершенства человека: "Чем большую радость мы испытываем, тем к большему совершенству мы переходим" – "все, что приносит радость, – хорошо" (IV Прибавл. 30). Показателем перехода человека от меньшего совершенства к большему является состояние, или аффект, радости, или удовольствия (laetitia) (III 11 схол.). Одновременно, как мы знаем, аффект радости утверждает большую, чем прежде, силу существования нашего тела, а следовательно, увеличивает и способность ума к мышлению (Общ. определ. афф. III). Таким образом, радость, испытываемая человеком, является свидетельством его благой жизни, когда его тело обладает большими возможностями для действия, а ум расширяет пространство своего познания, то есть в данном случае эти два качества усиливают в человеке его стремление к сохранению своего существования (бытия) и одновременно являются свидетельствами (знаками) усиления в нем такого стремления. А оно и составляет высшую добродетель человека (IV 22).