Я – в огромном городе-стране. Нахожусь в больнице. В клинике для душевнобольных. На восьмом этаже. В чистой, отдельной палате. Все красиво, аккуратно. Встаю с кровати и решаю выйти немного погулять. Спускаюсь по лестнице и выхожу на улицу. Смотрю на больницу, а она такая, интересная. Высокий дом, теряющийся в облаках. Классической архитектуры, с отдельным и ухоженным двором и большой прилегающей территорией, обнесенной ажурным, но сдержанным железным забором. Ворота не заперты, они спокойно открываются передо мной и выпускают наружу. Выхожу, оглядываюсь по сторонам и думаю, куда бы его отправиться. Направо или налево. Как человек неординарный отправляюсь прямо. Перехожу дорогу, какие-то трамвайные рельсы. Троллейбус какой-то странный мимо проезжает. Но едет как-то над дорогой, не касаясь асфальта(?). И вдруг замечаю: чем дальше отхожу от этой больницы-не больницы, тем меньше помню. Но все равно продолжаю идти. И вот уже я не помню ничего. Ни как меня зовут, ни кто я, ни куда иду. Забываю все, вообще не понимаю, зачем я куда-то иду. И так мне вдруг становится тоскливо и одиноко, так грустно, что аж плакать хочется. Вижу скамейку какую-то, сажусь на нее. Кругом – безучастные люди. Смотрю на них – все они такие же потерянные, как и я. Идут, бредут куда-то, сами не знают зачем. Смотрят по сторонам отсутствующими туманными взглядами. От полнейшей покинутости и такой оставленности мне становится зябко. Я поднимаю ноги и сажусь вдоль скамьи, подтягивая колени и обнимая их руками. Надеюсь как-то согреться. Вижу: кругом начинает темнеть. Думаю: нужно бы вернуться. Только вот куда и зачем? Мимо идет какая-то женщина. Я спрашиваю у нее: "Извините, вы не знаете, откуда я? Я знаю, что мне нужно вернуться до наступления ночи, но не знаю куда". Женщина смотрит на меня понимающе. В глазах – сочувствие. "Не знаю – говорит, – извините. Я вдогонку: "А может быть, кто-то знает? У кого-то можно спросить?" Женщина пожимает плечами и уходит, не оборачиваясь. Мимо идет мужчина. Я хочу обратиться к нему, но вдруг понимаю: он – такой же, как я. Пустые глаза ведут его, как и меня в пустоту. Я встаю со скамейки и думаю так: "Нужно идти, может быть, вспомню куда идти, если буду идти". На пути возникает другая женщина. Подходит и говорит на ухо: "Найдите старушку, спросите у нее. Она здесь дольше всех и знает больше остальных. Может быть, вам скажет". И – уходит в серый туман. Появляется старушка. "Сынок! Все, ведь, достаточно просто. Посмотри вокруг, что ты видишь?" Я оглядываюсь по сторонам. Смотрю – и под взглядом моим туман рассеивается, улетает, как не бывало. Везде маленькие, низенькие дома. Максимум – в два этажа. Я вопросительно гляжу на старушку. "Ну, вспомнил, сынок? Ну, думай же, думай!" И – смотрит на меня. Говорить, видимо, не имеет права, но очень хочет помочь. И тут в голове всплывает: "Восьмой этаж". Старушка улыбается: "Ну, слава, Богу!" И – уходит в сторону. Я все еще не понимаю, но чувствую: какое-то озарение уже на подходе. Вот-вот, и я что-то вспомню. "Господи! Ну, конечно же – если "восьмой этаж", значит, дом – высотный. А кругом – одни низкие. Значит, нужно идти пока не найду высокий дом!" Я встаю и, радуясь собственной мудрости, начинаю бодро шагать вперед. Туман – расступается передо мной. И вот уже нет никакого тумана! Подхожу к трехэтажному зданию. "Школа" – проносится в голове. "Я здесь когда-то учился". Останавливаюсь: мучают какие-то смутные ассоциации-воспоминания. Чувствую – можно продавить, вспомнить. Но – еще не настало время. Обхожу до боли незнакомую школу, встряхиваю головой, стряхиваю странно волнующее, незнакомое пока прошлое. Смотрю на школу прощальным взглядом, отрываю глаза и – вижу за ней огромное высокое здание, теряющееся в сумраке небес. На входе, в центре ворот – незамеченная раньше табличка: "Общежитие "Дом Скорби".
За высоким копьеносным забором – толпа гуляющих людей. Но гуляют они не просто. Они ходят кругами. Руководит их движением какой-то больничный массовик-затейник. У него в руках – стопка то ли флаеров, то ли каких-то программок, похожих на те, что раздают в театре перед началом представления-спектакля. Подхожу к забору, он не открывается. Калитка справа. Заперта. Не хотят впускать? Массовик, хлопая в ладоши, поддерживает ритмичное круговое движение больных, вышедших погулять на свежий воздух. И – полуоглядываясь, подходит к калитке с внутренней стороны. Хочет что-то сказать, встречается с моим взглядом. Смотрит вкрадчиво и внимательно. В глазах – немая укоризна. Молча открывает калитку, впускает меня. Прохожу мимо людей. Они довольны и радостны. Все – в каком-то неясном экстазе. Оглядываются на меня, довольные и уверенные в себе-не в себе. Один из них, с галстуком на больничной пижаме подходит и говорит: "Нехорошо – говорит – пропускать наши мероприятия-процедуры. Они – для всех обязательны!" И сует мне "программку" с текстом и какими-то картинками мелкими. Я отстраняюсь и говорю: "Да пошел ты!" Он заискивающе-возмущенно ищет поддержки у массовика. А тот искоса послеживает, но делает вид, что его это не касается и – громче и громче хлопает и продолжает хлопать, на радость людям, идущим, почти уже бегущим – по замкнутому им кругу. Поднимаюсь на восьмой этаж. Все вспоминаю. Захожу "к себе" в палату. Сажусь на застланную постель. Ложусь, закрываю глаза. Слышу голос.
"Земля – это специальное общежитие, больница для излечения болезней души. Земная терапия – это сон. Сон от основной жизни. От жизни духовной". Вспоминаю Наташу, кричу: "А Наташа? Как же Наташа? Что же она?" Голос молча отвечает: "Наташа? Смотри – вот твоя Наташа, идет к тебе. Встречай ее!" Стук в дверь, открываю глаза, подхожу к двери, открываю и ее. Стоит моя Наташа. Справа и слева от нее – два близнеца, два одинаковых мужичка-сатира. Слегка облагороженных таких, без явных копыт, и приодетых так, "по-городскому". Правого она держит за руку. Крепко так держит. Или он ее – не разобрать. Левый стоит в стороне. Совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Видать, ждет чего-то. "Наташа – говорю – ты пришла поговорить?" Наташа кивает, шевеля немыми губами. Смущенно-растерянно улыбается. Как бы извиняясь. Ей жутко неудобно. Я понимаю: без левого беса она говорить не может. Она грустно смотрит на меня, пожимает худыми плечами. "Извини мол, так вышло" – говорят ее красивые глаза. Затем она поворачивается влево и теми же глазами зовет беса, тянет к нему изящную руку. Бес рад, он улыбается и подходит к Наташе. Берет ее за руку, шевелит губами. Он шевелит, а Наташа – говорит. "Здравствуй, Илья!"
Я чувствую – Голос еще здесь. Не Наташин, а тот, что говорил со мной до этого. Умственно кричу: "Голос! Ты здесь? Ответь мне, голос!" И слышу гулкое эхо удаляющихся шагов. Голос уходит и оставляет странные слова и фразы. Я вслушиваюсь, ищу в них "Наташа", а нахожу совершенно другое.
"Любовь – часть Бога, доступная каждому человеку".
"Увидеть зло, чтобы отвернуться от него. Отрицание зла – познание добра. У-знать зло, чтобы со-знательно отказаться от него в пользу добра".
Начало Света
Образы
виснут гроздьями
Спелыми сочными ягодами
Сбитые зимними грозами
Падают нимбами-ямбами
Сыплются мне на голову
Взбитые мыслями-копьями
Острыми стрелами-молниями
Ранят тоской безмолвною
В сердце растут стигматами
Пятнами неиисыхающими
К казни ведут солдатами
Дьяволу присягающими
Кляксами крови спекшейся
Ранами бесконечными
Всем от креста отрекшимся
Муку пророчат вечную
Горькими воскресеньями
Истины безутешные
Сладким вином спасения
Душу пленяют грешную
Зачем ты приходила в этот мир? Что ты хотела ему сказать? Какое послание ты должна была передать этому жестокому миру? Неужели тот, кто послал тебя, не знал о том, что люди не услышат твоих слов? Или это были не твои слова? Разве тот голос, который говорил твоими детскими устами совершенно недетские слова, не сказал все еще при жизни своего тела? Зачем та, которая сама себе давала клятву всегда писать только сильно, убила своей силой твое слабое детское тело? Твоя яркая жизнь – кому она была нужна? Или это было послание свыше? Может быть, именно с твоей помощью люди должны были понять: мудрость и юность все-таки могут встретиться. Даже на земле. Но они не могут жить вместе. Так же, как они не могут жить долго. Их встреча в одном теле губительна не только для тела, но и для всех, кто явился невольными свидетелями их рокового свидания. Твое короткое детство сделало шаг в бессмертие, так же как твое тело шагнуло в бездну.
Твой земной путь был слишком краток. Жизнь твоей недетской души оказалась еще короче. К твоей могиле на кладбище поэтов ведут невысыхающие следы из кровавых слез, которые оставляют все, знавшие тебя. Каждый ступивший на эту дорогу идет тем же путем, независимо от возраста своего земного тела. Все мы – дети по сравнению с вечностью. Мы все – младенцы рядом с мудростью, которая будет жить в твоих стихах до скончания времен. Истинная красота не спасла тебя. Так же, как она никогда не спасет этот мир. Она погубила только твою жизнь. Истинная мудрость не стала мудростью мира, в который ты так неосторожно и доверчиво спустилась.
За свою яркую жизнь ты сделала гораздо больше, чем большинство тех, кто жил раньше и остался жить в том мире, в котором ты была только гостьей. Ты оставила здесь самое лучшее, чем владела. Свой Божественный дар, который ты могла бы сэкономить и растянуть на долгую земную жизнь, ты, как святую воду, щедро и по-детски безрассудно расплескала на головы недостойных тебя людей. Да, они восхищались тобой и твоими стихами. Они рукоплескали твоему юному гению. Но разве они любили тебя? Конечно же, нет! Они любили и любят только себя. Твои возвышенные образы позволяли им чувствовать себя сильнее и значительнее. Ты действительно была нужна им. Как воздух. Как свет. Как вода – тем, кого мучит жажда. Испив тебя до дна, они требовали еще и еще. Ты не могла напоить своей возвышенной чистотой этот ненасытный мир, живущий в знойной пустыне собственных страстей. Когда твой источник иссяк, люди отвернулись от тебя. Ты больше не была им интересна. Как постаревший клоун. Как отставной генерал. Как умерший и не воскресший Бог. Они ждали от тебя новых чудес. Ты сама приучила их к чуду. Ты сделала их зависимыми от чуда. Ты взяла на свои хрупкие плечи то, что не удалось даже Спасителю. А ведь у Него для "истинно верующих" всегда найдется в запасе какое-нибудь чудо. Ты же – сама была чудом. Твое чудо закончилось раньше, чем ты. Оставшись без него, ты могла выжить только ответной любовью тех, кого ты щедро питала настоящей мудростью. Ты была и осталась всего лишь ребенком, маленькой беззащитной девочкой. Вместо того чтобы расти и становиться сильной, свой талант ты истратила на другое. Блаженство? Святая наивность? А может быть просто глупость? Нет! Жертва. Жертва, принесенная миру, который никогда не оценит ее. Те, кто способен ее оценить, покинут этот мир раньше, чем он перестанет существовать. Те, кто мог бы защитить тебя и таких как ты, придя сюда однажды, больше никогда не появятся здесь. Они – такие же дети, как и ты. Они – вечные дети, которые живут, старея во взрослых телах. Уйдя, ты осталась. Тебя помнят. Тебя ждут. Тебя с надеждой ищут среди других детей. Ты – символ нового поколения, которое никогда не читало ни одной твоей строчки. Ты – приговор этому поколению. Ты, как последняя песнь великой поэтессы, всей своей жизнью прозвучала сильно! Те, кто приходит на смену тебе, еще не знают о своем предназначении. Им, так же, как и тебе, даны огромные силы. Господь, пытаясь спасти этот мир, наделяет их своими качествами. Их родители, получив детей неба из рук самого Господа, начинают торговать ими. Они продают их таланты, не дав им раскрыться. Они зарабатывают на них целые состояния, убивая свое будущее собственными руками. Так же, как они в свое время уничтожили тебя!
Бог, приходящий в грешный мир в душах детей, оказывается здесь никому не нужным. Его божественность сразу же оценивается и выставляется на аукцион. Тех немногих, кто своей жизнью пытается спасти эту божественность, мир жестоко преследует. С ними он расправляется еще более жестоко, чем с теми, кого они пытаются защитить своей любовью. А ведь они ничего не просят у этого мира. Они ничего у него не требуют. Они сами приносят в жертву свои собственные души, чтобы спасти эти частицы Бога, рассеянные по маленьким телам. Но все это – не напрасно! Пройдя через миллионы земных тел, Господь становится только сильнее. Пройдя через миллиарды смертей, истина и мудрость возрастают неизмеримо. Все живущие, все, кто жил и будет жить, живы только этой величайшей и вечной мудростью!
Твой маленький детский домик, который ты так и не смогла построить на этой земле, – всего лишь легкая тень небесного дворца, в котором живут все, кто знает о нем и стремится попасть в него. Все чувствующие, все неравнодушные, все истинно любящие и потому вечно страдающие души – часть единой души, имя которой – Господь.
Поднимите пальцы – нервы,
Превратите в гроздь рябины
Брызги моря, что шумело
Под окном тревожно споря
В вечной сказке сна и были:
Превратите листья в стаю,
В дерзкий клекот журавлиный,
Раскачайте на качелях,
Ветер, превращенный в иней.
Помогите мне запомнить
Все тревоги и сомнения.
Дайте руку!
Я б хотела
Сердца ощутить биенье.
Ника Турбина. "Поднимите пальцы – нервы". Из сборника "Черновик".
* * *
Лейтенант гвардии. Гвардии старший лейтенант. Ты шел по жизни легко. Ты – словно сошел с плаката, висевшего на штабе нашего полка. Ты был живым воплощением русского офицера. Когда ты вел свою роту по плацу, вытягивались не только новобранцы. Сам командир полка становился по стойке смирно и расправлял свои плечи, сбрасывая груз боевых ранений со своей тяжело раненой бессмертной души. Солдаты, видя тебя, начинали верить, что наша армия действительно непобедима. Встретив какого-нибудь генерала, тебе не нужно было переходить на строевой шаг. Твой шаг всегда был строевым. Ты, как настоящий русский богатырь, был не только силен, но – по-настоящему красив. Никакая парадная форма не могла украсить тебя больше, чем блеск твоих бесстрашных голубых глаз. Никакая опасность не пугала тебя. Она делала тебя еще сильнее. Ты никогда не оглядывался назад и не знал, что в бою, за твоей спиной вырастали настоящие крылья. Ты, как Божий Архангел, взлетал над полем боя, наводя ужас на врагов и заслоняя солнце от тех, кто не достоин его света. За тобой следовали твои солдаты, которых ты вел в праведный бой. Да, праведный, ибо в их сердцах горели настоящие чувства. Здесь, на чужой земле, они сражались не за тех, кто послал их сюда, оставшись в теплых креслах партийных и министерских кабинетов. Твои солдаты защищали свою великую Родину, которая за это предала их и опорочила их имена, обесценив их подвиг и назвав ошибкой их доблесть. Воины, шедшие за тобой, становились такими же сильными, как и ты. В атаке среди твоих солдат не было слабых. Твоего мужества хватало на всех.
Бог любил тебя. Он отводил от тебя смерть. Он не мог допустить, чтобы истинное воплощение воина пало в обычном земном бою. Он слишком много вложил в тебя. И ты всегда, если не знал, то чувствовал это. Когда ты, рискуя собственной жизнью, возвращал всю колонну из-за одного молодого бойца, оставшегося на поле боя, ты не думал о гибели. Спасая чужую жизнь, ты презирал смерть. Именно поэтому она не могла приблизиться к тебе. Тебя любил не только Бог. Все, кто тебя знал, искренне восхищались тобой. Ты был любимым сыном наших боевых отцов-командиров. Ты был любящим отцом для нас – своих солдат. Так же, как ты, мы готовы были умереть за тебя. Для этого нам не нужно было никакой войны. Но наша страна решила по-другому. Нас никто не спросил. Нас просто бросили в огонь никому не нужного сражения. И мы, вопреки всему, выжили и победили. Не этот несчастный народ, нет. Мы победили собственную трусость. Свой страх и свою немощь. Многие из нас оставили на поле чужой брани свои тела. Все – оставили на нем свои души. Если бы ни эта война, всем нам потребовались бы еще десятки земных жизней. Выполнив свой интернациональный долг, мы рассчитались со всеми своими долгами на много лет вперед. Теперь не мы были должны жизни, а жизнь стала должна нам.
Но жизнь не торопилась с нами расплачиваться. Вешая на нашу грудь новые ордена и медали, Родина давала нам новые боевые задачи. Награждая нас ничего не стоящими грамотами, взамен она калечила нас и отбирала наши жизни. Мы хотели домой. Мы хотели мира. Мы не желали быть угрозой для таких же людей, как мы. Мы, закрывая глаза, нажимали на спусковые крючки и стреляли в детей с такими же автоматами, как и у нас. Мы, стиснув зубы, уничтожали целые поселки, только потому, что там "был враг". Мы хотели мира. Нам говорили, что мы несем мир. Мы же – смотрели на себя и видели ангелов смерти. Нас награждали за чужую смерть. За это ты стал гвардии капитаном. Ты стал не архангелом, нет. Ты стал – богом войны. Тебя научила убивать твоя собственная мать. Именно она, твоя Родина, вложила в твои руки грозное оружие. Именно она научила тебя пользоваться этим оружием. Стрелял не ты, и даже не твои командиры. Стреляли те, кто больше и громче всех кричал о мире, неся в этот мир войну твоими и нашими руками.
Когда же твоя Родина-мать отвернулась от тебя, растерялся не только ты и твои солдаты. Растерялся даже Бог. Он не знал, как теперь сберечь твою жизнь. Преданный своей стране и преданный ею, ты перестал верить в себя. Потеряв веру, ты утратил свою единственную силу. Никакое оружие не поможет человеку, потерявшему веру. Твоя родная держава сделала все, чтобы ты не вернулся из этого боя. Но ты выжил! Ты с радостью объявил нам, своим солдатам, что не только этот бой, но и сама эта война, наконец, окончена. Собираясь в последний поход, мы забыли о смерти. Ведь теперь мы ни на кого не наступали. Мы не шли в атаку. Мы шли домой. Ты тоже не думал о смерти. Но она вспомнила о тебе в самый последний момент. И когда до заветной черты оставалось несколько километров, она настигла тебя. Даже в бою ты никогда не прятался от нее. Тем более – по дороге домой. Когда ты упал и не поднялся, мы не верили своим глазам. Когда мы поверили, мы не могли понять этого. Мы не хотели этого понимать. Это противоречило всему, что мы поняли до этого. Ты, наверное, слышал, как мы стреляли в сторону гор, пытаясь заглушить отчаяние и пряча слезы. Мы готовы были развернуть наши машины и снести эти горы. Твоя смерть стала нашей смертью, наш командир и наш брат – майор боевой гвардии!