Всем после дождичка празднично: кукушки ошалело кукуют и, распустив хвосты, с каким-то странным "кашлем" перелетают возле Пайвина и устремляются туда, где другие хихикают, словно нечистая сила. Вот только чайки мешают пташек слушать: уселись на толстые провода высоковольтной линии и вопят, вопят с хрипом и надсадой. Вон одна вывернулась из-за поворота и потянула над Старицей, несет в клюве светлую рыбку и тоже орет. Она сманила чаек с проводов, и белая голосистая стая унеслась выше по течению.
Александр глянул туда и невольно залюбовался на калину. Какие у нее чистые цветы! Затаилась она по тальникам, и, если бы не светились девичьим узорочьем ее цветы, навряд ли и разглядел бы он калину. Недаром в народе столько песен сложено про нее, вот хотя бы эта, которую слыхал Александр по радио: "Калина красная, калина вызрела, я у залеточки характер вызнала…" Жаль, с похмелья таскался он тогда на полу и толком не запомнил слова. Однако мотив уловил и полкуплета задержалось в голове. Мотив Пайвин с лету схватывает, не зря на солдатской службе в художественной самодеятельности участвовал, даже солистом выступал…
- Постой, постой, какая-то машина прется сюда, "газик" чей-то! - одергивает себя Пайвин и ныряет на Серке через кусты в пересохшее озерко.
- Распустил нюни, холера, мать твою так! - материт себя Пайвин. Особенно ожесточается он, когда лицо опалила огнем крапива. - Стерьва, - сдавился в шепоте Александр. - Полезная трава дохнет от жары, а она дурит да растет…
"Газик" уркнул мимо кустов, где притаился Александр, и проехал на мыс. Как раз там и страдовали на костре его бычки. Сейчас, если только председатель колхоза явился, засигналит шофер, а потом злой голос долетит до каждого куста:
- Эй, пастух, где ты, выходи!
Пайвин нервно трет небритую щеку и ждет роковой минуты, придумывает, чего бы соврать для оправдания, в чем бы завинить сухринцев. Столбика на грани, кажется, нет? Хотя ее, грань, сухринский председатель дважды показывал, не пройдет этот номер. Ага, разжалобить чем-то надо. Чем? Леонов, председатель, на сердце обижался. Валидол у него на глазах глотал. Во-во, сердечником и прикинуться нужно!
Чего же никто не сигналит? Разведать придется, а то как бы телята не убрались на чистое место, не оказались на виду деревни Замараево, того же колхоза деревня. Заметит кто-нибудь остроглазый - донесет председателю. Взгреют тогда за потраву - до осени не расплатиться, лопнул тогда "Урал"…
Пайвин легонько толкает головками сапог в бока Серка, и мерин послушно лезет из чашины озерка обратно на взгорок. Машина табачно зеленела у осинок на мысу, но тех, кто на ней приехал, не видно. Значит, не председатель, так бы он и позволил жрать чужим телятам луговые травы. И вовсе не стерпел бы, чтобы грязно-рыжий бычишко тер-чесал бока о кузов "газика". И все-таки Александр осторожничал: не направил Серка к легковушке, а выехал на берег Старицы.
На конский топот от воды поднял голову мужчина в черной, из кожзаменителя фуражке.. Лицо самое простое, не начальственное, в серых глазах не угроза, а недовольство. Рыбак… Все они одинаковые, тихо помешанные, и не любят, если кто-то помешает их уединению. Всем им мерещится непременно крупная рыба, если даже клюют пустяковые окунишки и чебаки.
Пайвин уважает рыбаков с удочками: они - люди приветливые и не жадные, у них всегда чем-то можно разжиться, ну и поговорить, отвести душу. Изголодался он здесь по свежему человеку. А то о чем же с придурком Олехой насудишь? Темный он, непонятный, и опять же борода. К чему бы она? Не старые дедовские времена отпускать усы и бороды. По телевизору и в городе видал Александр немало бородатых, так то же интеллигенция, благородные умные люди. Олеха, поди, маскирует свою "фотокарточку" не просто из-за моды, алименты неохота платить…
- Здравствуйте! - вежливо вполголоса поприветствовал Пайвин рыбака.
Тот рассеянно кивнул и опять воззрился на красные наконечники гусиных поплавков.
- Ночевать останетесь? - полюбопытствовал Александр. - Ежели да, то приходите к нам в избушку. У нас тепло, и поужинать, и отдохнуть есть где.
- Спасибо! - уже дружелюбнее отозвался рыболов и полез в правый карман серого пиджака за куревом.
Пайвин мигом соскользнул с мерина и аккуратно спустился под обрыв, ни одного комочка земли не скатилось в воду. Он с удовольствием подхватил протянутую сигарету, прикурил от своей спички и, выпустив из короткого носа сизый дым, с намеренным равнодушием спросил:
- Ваша машина у осинок?
- Наша.
- А я думал, уж не председатель ли колхоза соседнего прикатил, - заметил Александр и доверился:
- Видите ли, телятишки мои, гурт я пасу понькинский тут, забрели на чужие луга. Не ахти чего они съедят, все одно сухринцы не косят здесь, а грех в мировом масштабе заведется. Покушение на суверенитет соседней державы! - засмеялся неожиданной шутке Пайвин.
- Да, да, бывает… - все так же рассеянно согласился рыбак.
- Мне тоже нравится рыбачить, удочкой, конечно, - нажимая на "ч", продолжал Александр. И вздохнул. - Жаль, заторопился на отгонное пастбище и не захватил снасть с собой. Удилище срезать - плевое дело, да на голую палку не наудишь.
Рыбак тщательно загасил окурок и бросил его не в реку, а на дно ржавой консервной банки. Затем придвинул зеленый рюкзак и выудил оттуда пластмассовую коробку. Молча открыл ее и протянул Пайвину дюжину разных крючков, свинцовые грузила и пару гусиных поплавков.
- А тут леска, метров полста ее, надолго хватит. Берите и рыбачьте на здоровье, - улыбнулся он Александру.
- Ой и хорошо! Ой и спасибо! - взаправду зарадовался Пайвин. - С рыбой теперь буду. Глядишь, развлечение и польза. Как из города уехал в деревню - ни разу не рыбачил. Все некогда, с весны до зимы без выходных вкалываешь.
- Василь, Василь! - ликующе закричал кто-то за поворотом вниз по течению. И не успел сидящий рядом рыбак выбраться на берег, как там появился взлохмаченный мужчина. Он размахивал крепкими руками, сутулился и, как мальчишка, подпрыгивал над обрывом.
- Василь! Во-о-о какого язя вытащил!. - рубанул он ладонью по сгибу левой руки. - Айда посмотри!
Мужчина рванулся туда, откуда прибежал, клетчатая навыпуск рубаха скрылась за кустами.
Рыбак Василий выдернул чебачка, поправил червяка на крючке и засобирался к товарищу.
- Кто он? - спросил Пайвин.
- Главный инженер завода.
Пайвин аж присвистнул:
- Ничего себе, главный инженер! Не похож он, ей-богу не похож на главного.
- Вот когда я на пимокатке, то есть на фабрике валяной обуви, работал, - сипел Александр, вылезая следом за рыбаком на обрыв, - так у нас был главный инженер - действительно главный. Важный, с этаким животом, завсегда в кабинете сидел и руку на телефонной трубке держал. К нему все на поклон ходили, на цыпочках ступали в кабинет, руки по швам. А как он умел стружку снять, будь то наш брат мужик или баба! Что за пьянку, что за брак или просто так… Не-ет, наш не позволил бы себя так несолидно вести, наш курсы какие-то кончал после войны, руководящих товарищей, что ли…
- А мой друг институт заканчивал. И не просто главный, а толковый инженер. Во голова! - обернулся к Пайвину рыбак.
- Голова, что дом Советов! - пошутил Александр.
- Угу! - откликнулся на ходу Василий.
- Ночевать в избушку не забудьте! - напомнил вдогонку Пайвин, а про себя добавил: "Ну и чудаки! Как детки, радуются рыбешке, самой плевой рыбешке".
А неделю назад наезжали из ближнего городишка Долматова рыболовы - совсем другой товар. Пять мешков сетей из кузова "газика" вытащили, искрестили Старицу вдоль, вкось и поперек. Как сычи на обрыве просидели ночь, даже куревом не угостили его. Утром раненько подъехал Пайвин и понаблюдал из кустов за ними: рыбы выперли - на самом деле рыба: лещи, язи и щучины по метру. Те не прыгали, даже голоса не подали. Угрюмо, втихомолку, будто бы недовольные уловом, сгрузили рыбу в машину, сети мокрые - в мешки и на газ.
Пробовал вечером, отъехав на отдаление, припугнуть их Пайвин рыбинспектором и милицией - впустую. Не глядя на него, длинный тощий мужик во всем зеленом отрывисто зыкнул:
- А ну, катись отседова, пока копыта целы!
В открытую на реке колхозник или работяга не стали бы рыбачить сетями. Не иначе, те браконьеры надежную защиту за спиной имеют. И тягаться с ними бесполезно, все равно сухими из воды вылезут, а тебе где-то аукнется. Лично Пайвину ни к чему врагов заводить: его гурт частенько ухватывает травки на лугах соседнего района. Рыбу в реке, если и не переловят, то какой-нибудь холерой передушат. С весны керосином от нее на версту прет, а как поддадут с какого-нибудь завода в верховьях - бело рыбы, да какой! Лещей мертвяками несет вода…
- Гости, Олеха, нагрянут скоро, подкинь-ко дровишек в подтопок! - скомандовал Пайвин своему напарнику.
Алексей только что сходил к загонам, проверил телят, а заодно накурился махорки. За день наскучался он по блатному Александру Сергеевичу и теперь был готов на все, чтобы угодить тому. А тут еще гости… Интересно, кто это такие?
Шуруя поленья в подтопке, Молоков и не слыхал, как подкатил к избушке "газик" и распахнулись двери. Поздоровавшись, вошли четверо: рыбак Василий с сыном, главный инженер - его запросто звали Лева, и худенький шофер Володя. Пайвин поднялся с нар и каждому пожал руку, пригласил к столу.
- Мы отужинали, уху на свежем воздухе похлебали. А вы угощайтесь, пожалуйста, - с этими словами рыбак Василий положил на стол буханку хлеба и толстую кральку колбасы.
- Благодарствуем, - оживился Пайвин. - Однако мы отужинали с Алексеем, назавтра утром перекусим. Правда, Алеша? По утрянке нам некогда стряпней заниматься, скорей скот надо выгонять до жара.
- Ладно, ладно, Александр Сергеевич, - согласился Молоков, хотя, признаться, и не прочь бы отведать. Мясо выращивают они, а мясного давненько не едали. Конечно, не навозишься из колхоза, ну и куда им много мяса - протухнет, нет ведь у них холодильников. Но коли решил Пайвин, Алексей не возражает…
Гости легли на "мертвую зону" - между Пайвиным и Молоковым, угостили сигаретами. Лампу задули, и при слабом блеске углей из подтопка Алексея потянуло на разговоры. Не с Александром, а с рыбаками:
- Я как здесь оказался? Запировали мы весной с "грачами", ну с плотниками из Армении. Втянул я их, расчет как раз получил. Утром взяли "гусиху" - трехлитровую банку вина - и только распечатали - всего-то стакан я и выпил. Впрочем, много мне и не надо, язву вырезали - кишок ни хрена не осталось.
Значит, допиваю стакан, а тут дверь у избы налево - и на пороге председатель сельсовета Татьяна Максимовна Никитина и главный зоотехник Анна Ивановна Казакова, обе женщины. Увидел их - и вино мне не вино. Ну, думаю, неужто ты, Молоков, чего-то накуролесил? Думаю и вспомнить не могу, балда балдой, однако какую-то вину чую за собой.
- Алеша, - зовут меня они. - Выйдем на улицу.
Я армянам: "Пейте, робята, за меня и за себя", а сам на улицу. Чему быть - тому не миновать, думаю. Вышагнул за порог, а женщины мне:
- Алеша, садись в машину.
Сел я в председательский "газик", тепло мне и в сон склонило незаметно. И не проснулся бы долго, опять же они будят:
- Вставай, Алеша, приехали!
Глядь из кабинки - лес да кусты, избушка какая-то. "Где я?" - спрашиваю у женщин.
- На работе, Алеша! - смеются они. - Пасти молодняк будешь, полно тебе гулять, поить кого попало и себя губить. Иди в избушку, отдохни. Скоро телят должны пригнать, тогда и гурт примешь.
Сказали так-то и угнали на "газике". А у меня так муторно, так муторно на душе, и пересохло все нутро, и лихотит с чего-то. Известно, с пьянки. В нагрудный карман сунулся, пятнадцать рублей - десятка, тройка и два рубля. "Смотри-ко, не вытащили женщины! - подивился я. - Стало быть, доверяют мне".
Чего делать? Попить охота, не из лывины же и не из реки мутной пить. Охота квасу или сыворотки, шибко хорошо одавляет похмелье.
- Не спите, ребята? - приподнялся Молоков на локтях. - А не мешаю я вам?
Пайвин чего-то хотел сказать, но гости опередили: в три голоса попросили рассказывать дальше.
- Соображаю, значит, где-то все равно поблизости деревня есть. А раз деревня, то и лавочка.
Пошел туда - конец, сюда - конец. Везде вода, озеринки калачами, река. Да чего же это?! Залив какой-то… Должна же суша быть.
Промеж кустов двинул и верхом выбрался на степь, а за ней деревня и церковь белая-белая. Церковь, конечно, мне ни к чему, мне лавочка нужна.
Захожу в деревню - улицы зеленые и чистые от конотопа, дома светлые и справные. Выбрал я один и постучал в воротца. Открывает их девушка. Вижу, молодая, еще не замужем, по соотношению к человеку - городская.
- Вам чего, дяденька? - вежливо спрашивает она.
- Да кваску или сыворотки, - отвечаю.
- С похмелья? - а сама так душевно улыбается.
- Аха, девушка…
Вынесла она, мне трехлитровую банку с квасом, хватанул я ее всю, и… срам какой! - вывернуло мое нутро, прямо тут же, всего-то и успел к пряслу отбежать, выблевал. Очистило нутро, вытер слезы и бороду, а девушка тут как тут и приветливо подает новую банку с квасом. Еще выпил и совсем отошел. Поклонился девушке в ноги и айда обратно.
Степь миновал и уж подле бора на просеке, покуда высоковольтная на деревню, вспомнил про лавочку. Вспомнил и опять чуть не выплеснул из себя квас. Ну ее, думаю, гамыру, только травить остатное здоровье. А и чего после скажут обе женщины?
К избушке подхожу - "газик" стоит, возле него Татьяна Максимовна и Анна Ивановна.
- А мы ждем тебя, Алеша, - говорят мне ласково. - Вон Пайвин принял гурт, теперь твоя очередь.
Вот как я здесь и оказался. Значит, пастух я, - с гордостью закончил Молоков и принял от рыбака Левы сигарету.
Пайвин начинал уже злиться на Молокова. Ишь, растрепался придурок! Надо о деле, а он о пьянках-гулянках. Рыбаки - люди только с виду простые, а небось, кроме пацана и шофера, - начальство. Достоинство перед ними нельзя терять и замолвить самое необходимое.
Он похохотал над простодушным повествованием напарника и присел на постели у окна:
- Мы, конечно, с Алексеем Ивановичем новички, первый год тут пасем скот. Что ж, условия правления колхоза мы приняли, не жалуемся. Коровенку дойную нам дали, продукты…
Но вы поглядите, что за избушка. Ладно, уколотили потолок и стены картоном, а то ведь земля сыпалась сверху, ветер насквозь в пазы свистел. Я жену сюда намерен выписать на лето, пищу нам готовить. А разве можно женщине жить при таком очаге? Стыдно!
Голос у Пайвина зазвенел с рыдающим оттенком. Примолкшие гости ждали продолжения.
- Ладно, - спокойно произнес Александр Сергеевич. - Избушка - куда ни шло. Политический недогляд за нами. Месяц доживаем, а ни радио, ни телевизора, ни газет и журналов, а линия рядышком. Зимой в деревне агитаторы, секретарь парткома, приезжие из района только о том и твердят: "Нести политику в массы, воспитывать сознательных борцов и трудящихся". В деревне мы и без того сознательные, там и радио, и свет, и телевизор, и пресса. И кино постоянно, и народ кругом.
- Шуро, - вдруг по-домашнему перебил Молоков своего напарника. - Ну, какой же недогляд политический? Откуда сюда радио проведут, к чему телевизор, если электричества нету?
- А линия, линия-то в ста саженях от нас! - крикнул Пайвин.
- Так она же высоковольтная, Шуро. А на каждую избушку где наберется колхоз трансформаторов! Зоотехник часто бывает, беседует, книги и газеты дает. Опять же ты сам отказался от транзистора: хочу, мол в первозданной тишине жить, чтоб никаких соблазнов, чтоб в лавочку не манило. Ты же сам говорил?
- Говорил, говорил, - сердито передразнил Пайвин Молокова. - Эх, ты, Олеха! В газету, в газету надо пропечатать наше руководство.
- А какие привесы по гурту у вас за май? - спросил рыбак Лева. - Кстати, ваш товарищ совершенно правильно оценивает обстановку.
Пайвин молчит, стискивает зубы на Молокова: вякает, когда не просят, все планы у него испортил. Блажной да и только. И рассердился бы на Олеху, накричал, но черт знает, чего у того на уме. Рыбаки были-сплыли, а ему с Молоковым, пока жена не приехала, под одной крышей ночевать. Выпрыгнуть в окошко - это надо еще успеть, надо еще опередить…
- Привесы, конечно, покуда не похвальные, - размышляет Алексей. - Выше, чем у наемного пастуха были, но не те, которые мы хотели бы иметь. Да и посудить, так сами поймете. Которое лето засуха, нет травы, скрутило все жарой на еланках и степянках. Мой скот по березняку костяночник да листочки медунок ест, по Согре, течению реки Боровлянки, шастает. И кустами не брезгуют телята, как зайцы, скусывают веточки.
- Однако, - приподнимается Алексей и решительно, твердо говорит: - Жить можно. Зимусь мужики на бригаде разошлись-разгорячились о погоде, выскочили за угол и хлесь лом в снег. Лом так свободно и ушел в землю. Сухая она, не застыла даже. "Во, кричат, наша погибель"! А я им: "Не падайте духом, мужики, раз засуха. Я сроду уралец, из Уксянского района. У нас все равно чо-то родится".
Алексею никто не отвечает, и он прислушивается. Спят, верно, гости-рыбаки, отвернулся к окошку Александр Сергеевич. Эх, а как бы охота еще посудить о жизни, сколько передумано о ней за месяц в лесах, в лесной избушке!..
Молоков долго смотрит на потолок и незаметно засыпает сам. А когда засинело окошко и он вскакивает с нар, в избушке прохладно и пусто. Нет ни гостей, ни Пайвина. Алексей с надеждой смотрит на полку, куда вчера Шуро убирал колбасу с буханкой, - пусто. Обида застилает глаза, но он прогоняет подозрительные мысли. Нет, Шуро не позволит себе такое, не позволит… Жить вместе и не верить товарищу - нельзя.
Алексей быстро одевается, вспоминает вчерашний вечер и, забывая о колбасе и буханке, корит себя: болтал пустяки, а не спросил у гостей о самом важном для жизни. Эх, не спросил, разиня!.. И где их сегодня увидишь, он свой гурт пасет не у реки - в лесах, на еланках и степянках. Телят, телят надо выгонять, накормить их до жары, а сам Алексей подюжит и без завтрака. Досадно ему, проспал и чай не вскипятил, Александра Сергеевича без горяченького оставил. "Бороду тебе выдрать, Олеха!" - корит себя Молоков, подпирая дверь избушки черемуховой сушиной.
VI
Отужинали Пайвин с Молоковым рано, Александр с утра нарыл в кустах у курьи дождевых червей и надергал двухлитровый котелок рыбешки - чебачков, окунишек и ершей. И, когда Алексей пригнал к избушке свой гурт, напарник был уже тут, приветливо встретил его и протянул котелок, прикрытый листьями крапивы:
- На-ко, Олеша, вари уху. Видишь, сгодились крючки, теперь у нас подножное довольствие будет.
На подтопке, сложенном из кирпичей перед избушкой, Алексей быстро изготовил запашистую уху. Рыбу в чугунок спускал в два раза, старался не переварить ее. С перцем, с лавровым листом получилась не уха, а объедение.
- Во ушка! - поднял вверх ложку Александр, первым попробовав варево.
- Добра, добра! - заулыбался Алексей.