- Всем по семь, а стряпке восемь! - совсем, как, бывало, отец после еды, поблагодарил Александр Молокова за кухарство. И тому стало так хорошо, будто сидит с ним не Пайвин, а тятя, и не Старица за степянкой течет на восток, а плещется Большое озерко у родного села Еловка. Последнюю ночь провели они тогда с отцом: утром известили о войне, и надолго забылась уха на берегу озера. Но не забылась ночь, вспомнилась сейчас, когда сам Алексей старше отца уже на одиннадцать лет.
"Подумать только, - вздохнул Молоков. - Я вдруг старше отца. А какой бы он был, если б не война?"
- Айда спать, Олеша! - крикнул из дверей избушки Пайвин. - Я комаров до единого выгнал дымом.
Не спалось Алексею, но ни он, ни Александр - оба не слыхали, как подошла машина и белый свет фар высветил ее изнутри, когда после короткого стука распахнулась дверь.
- Как тут живы-здоровы наши мужички? - бодро и как-то особенно оживленно спросила с порога зоотехник Анна Ивановна. - А ну, подъем, добры молодцы! Встречайте гостью, принимайте хозяюшку! И продукты, и курево, и свежие газеты, и книжки. Всего вам навезли. Извините, замоталась и раньше никак не смогла навестить. Да и на "газике" Михаил Васильевич в район ездит. И сейчас где-то в городе ждет нас, совещание больно поздно закончилось.
Анна Ивановна села на лавку в передний угол, а в избушку с узлами и мешками протиснулись шофер Семен Мурзин и жена Пайвина Серафима Васильевна, или, как ее все звали в Понькино, - Сима. Она кинула узлы на середину голых нар и всплеснула руками:
- Совсем, совсем одичали мужики! Ну да я вам из энтой избушки светелку сделаю. И откормлю как на убой. Молочко парное станете пить, небось присушили коровенку?
…Долго не гасла в тот вечер десятилинейная лампа под потолком избушки. Мужики курили у подтопка с открытой вьюшкой сигареты "Шипка", а Сима, сидя на нарах, рассказывала деревенские новости.
- Ой, Алексей, совсем чуть не забыла! "Грачи"-то, кавказцы, привет тебе передавали, сухофруктов вон послали на компот. Вина навеливали, да я отказалась. Мол, не до гулянки мужикам, скот пасти надо, деньги зарабливать. Они-то, ой смехота, песни русские теперя поют! Коровник, должно быть, скоро достроят и домой подадутся. Шибко им охота с тобой повидаться…
- Еще, - заколебалась Сима, - сказать или умолчать? - Кое-кто поговаривает: мол, Олеха с Саном, поди, пропили колхозный скот до единой головы. Я уж и схватывалась не раз, ругалась и с мужиками, и с бабами. Чего, мол, трепаться и напраслину возводить. Не пьянее вина Олеха с Саном, не боле других пьют, не хуже остальных робить умеют. Спасибо Анне Ивановне. Она здорово восстает за вас, живо заткнула болтливые рты, когда вывесила "молнию" с привесами, фамилии ваши во-о какими буквами написаны да красной тушью. А председатель-то, Михаил Васильич, сегодня и скажи: "Худо мы своих людей знаем, худо о них думаем, не доверяем. А они все могут. Вот бы и от наемных строителей нам отказаться. Эти же деньги пусть наши получают, лучше заживут, больше "Жигулей" и "Уралов" появится на селе".
Ничего, вроде бы, особенного не сказала Сима, а как повеселела душа Алексея. Нет, не пропащий он человек! Глядишь, осенью приоденется, бороду сбреет и, может быть, женится. А главное - не совестно побывать в Еловке. Мало кто уж и помнит его там, однако есть кому признать. Дуняшка, слыхал, овдовела: муж-то ее с Мишкой Мальгиным ехали пьяные на тракторе, опрокинулись в канаву с дороги, и задавило насмерть обоих. Правда, ребятишки остались… А что, он их заместо родных на ноги поставит…
Алексей застыдился нечаянным мыслям и засобирался на улицу.
- Вы тут укладывайтесь спать, а я телят погляжу, - нашел он для себя повод побыть одному.
- Местов еще на артель хватит, - откликнулась Сима.
- Да нет, я на полу ночую, а вы на нарах устраивайтесь с Александром Сергеевичем, - твердо сказал Молоков и оставил Пайвиных наедине.
Ругливая, вздорная баба у Пайвина, попивает не меньше его: скажет ей одну склянку брать, а она три да четыре. С такой женой запросто спиться с круга… И все же уютнее стало в избушке с ней, жилым духом напахнуло. Хоть и поматеривают мужики баб после гулянок, а куда они без них? Грубоватая поговорка - без бабы, как без поганого ведра, но ведь верно все. Сколько здоровья уносят мужики у женщин этой пьянкой. Наверное, одна русская баба и способна вынести дурь мужицкую, матюки и побои. А надо домить, и детишек растить, и в колхозе не отстать на работе, и… Эх, да разве всего назовешь, чего только не надо делать женщинам!..
Алексей обвык после света и уверенно обошел загон, где лежали бычки. Они неторопливо жевали и сонно вздыхали, иные вставали и терлись боком о жерди, облегчались и снова ложились отдыхать.
За крайним загоном Молоков прислонился к молодой сосенке, непонятно как выросшей на опушке осинника вдали от бора. Скрутил цигарку из махорки и, когда прикуривал, по задумчивости опалил бороду. "Сбрить ее надо, окаянную, - снова решил он. - Осенью непременно сбрею".
По высокому правобережью искристо переливались электрические огни, обозначая села и деревни. Люди там, много людей, и охота к ним, а что поделаешь, кому-то надо жить на отгонных пастбищах со скотом. Работа есть работа.
Завтра Алексей останется на своем участке: там и загон есть, и старый вагончик, обитый ржавым железом. Негоже ему стеснять Пайвиных, пущай и не жених с невестой. Сима вон занавеску привезла, чтобы отгородить свою постель, однако все равно неудобно, если чужой мужик будет спать в избушке, пускай даже и на полу.
Ночи и теплые, и короткие. Поужинает здесь - и к себе. Не ахти сколько и остается подремать в вагончике. И не один он, а с телятами и лошадью. Конечно, глухое там место - березняки, старый бор и ольховая согра по течению речки Боровлянки. А кого бояться? Зайцев ли, козлов ли, филина ли? Некого бояться. Ни он, ни ему никто не помешает. Тоскливо станет - повечеровать можно у Пайвиных.
Цигарка искурилась до бумаги, и во рту загорчило. Алексей тщательно ее заплевал и взглянул на небо. С востока, где у горизонта слабо желтело зарево огней города, небо свежо засинело от подступающего рассвета. В деревне Максимовой за Ильмень-озером очнулись петухи, распевно задразнили друг дружку. "Толсторожий!" - начинал один. "Толсторожий!" - не сдавался другой. Вот так же кукарекали петухи по Еловке, когда Алешка провожал Дуняшку до ее ограды, накинув ей на плечи отцовский суконный пиджак. Какие они тогда были счастливые…
- Однако прохладно, и телят пора выпускать, - вслух молвил Алексей и пошел седлать Гнедка. Где-то на лугу за кустами глухо позвякивало ботало на шее мерина, точь-в-точь, как на Еловской поскотине. Почему-то нынче ему, Молокову, все чаще и чаще вспоминается родное село.
VII
- Ты чего рано приехал? - резко встретил Алексея Пайвин.
Он сидел за дощатым столиком перед избушкой, макал в соль и жадно хрустел свежим огурцом. Недоволен был появлением Молокова вовсе не потому, что придется угостить огурцами, раздобытыми Симой в Замараево. У них с женой своя задумка: пораньше поправиться и угоститься вином из резиновой подушки, дармовым вином, которое армяне и выслали Молокову.
Алексей поверил-таки, будто Сима отказалась взять вино. Ищи дураков! Она еще припросила побольше: дескать, не станет же Олеха один пить, без друга своего и напарника. И кавказцы доверчиво с готовностью отвалили ей чуть ли не все вино, высланное им с родины. Доброе вино, не чета бутылочной "гамыре".
- И верно, рано! - подтвердила Сима, нехотя вылезая из загона с грязным подойником. - Я не собиралась ужин готовить, вот токо коровешку подоила.
Алексею стало неловко, но коли пригнал - не ехать же дважды.
- Да дело-то такое, - смутился Молоков. - Выжили меня из вагончика.
- Кто? - привстал Пайвин и выронил огурец. - Кто?
- Мо́лодежь, - делая ударение на первом слоге, ответил Алексей. - Вишь, выходные дни. Она, мо́лодежь-то, и наехала. Подгоняю я телят, а на елани тесно мотоциклов. Сунулся в вагончик, а там парень с девкой. "Што, - спрашиваю, - делаете здеся?" "Балуемся, дед!" Это я-то дед! Из-за бороды дед я им.
- Ну чего им скажешь? Мо́лодежь-то нынче хлебная, свяжись - исхлещут, а то и финкой приткнут. Иду дальше. Гляжу, а под кустом опять это… Алексей хотел сказать напрямик, однако вовремя вспомнил про Симку и поправился: - Опять балуются. Интересуюсь: откуда, чьи, городские? "Городские", - говорят. "А как места здешние знаете?" "А чего их не знать? В Замараево родились и выросли. Живем и работаем в Шадринске. На пикник приехали с девахами".
Застал я гурт - и сюда. Они на пикник, а я пикни попробуй.
- Ишь, падлы! - скрипнул зубами Пайвин. - Едем, я их мигом вышарю!
- Што ты, што ты, Александр! - замахал руками Молоков. - На кой шут связываться с ними, устроят еще чего-нибудь. Да и много их, изобьют обоих.
- Правильно! - согласилась Сима. - Ты, Олеша, поешь огурцов, а мы с Сашей приберемся в избушке.
Пайвины ушли, а Молоков взялся за огурцы. Резал их напополам, подсаливал надрезы внутри и долго тер половинки друг о дружку. Потом не спеша ел их и невесело думал.
Зачем нынешним ребятам переживать нужду, выпавшую на долю парней военной поры? Пусть они не знают голода и ремья, унижений и разлуки не по своей воле с родными; пусть учатся и свободно выбирают работу, Однако обидно Алексею за себя и за поколение свое. Нас вон с берданкой из деревни гнали, а нынче пушкой иную молодежь не вернешь в родительский дом.
А теперь ли не жить в селе? Электричество, радио, телевизоры, технику любую выбирай, заработки хорошие. А нет, мало кто остается. Вот и горбатятся родители, рвутся на части. И в колхозе надо успеть, и за хозяйством своим доглядеть. Опять же детям в город нужно припасти овощей, картошки, мяса и яиц, соленья и варенья всякого. Одному помочь квартиру обставить мебелью заграничной, другому - легковушку купить, чтобы не на автобусе везти снедь и гостинцы, а на собственной машине.
Бог с ними, везите они припасы из деревни! Обидно, что дурит с жиру молодежь. Волосье отпускают парни - косы плети, поди, никогда голову не промывают. А есть еще и красятся… Над одеждой изгаляются - хуже не придумаешь. И пьют, пьют сызмальства парни, а с ними и девки. Вон выкатывают траву на елани, склянок винных и банок консервных груда валяется. С чего бы им пить и развратничать, анекдоты про самых дорогих людей травить?
"А ты-то, ты-то сам?!" - ожесточается Алексей на себя, доедает огурец и чуть ли не бегом торопится к Старице, на высокий мысок под черемуховый куст. Место там успокоительное, веселое. Внизу течет и течет вода, светлыми блестками плавится рыба, а на острове по всей ночи просятся спать перепелки, но беспокойно-хрипящие коростели будят и будят их из осочистых ляжин.
Когда-то в Еловке полно было и перепелок, и коростелей. Идешь ночью по улице, а из огородов перепелки зовут: "Выдь полоть, выдь полоть". Где низинки есть, коростели до надсады хрипят - "дери, дери, рви, рви…" Вряд ли есть они нынче, повывелись, как и на полях. Ядохимикаты не сахар, осина только и дюжит, не обгорает среди лета.
Правым берегом Исети тоже беспокойно субботними и воскресными ночами: трещат мотоциклы, раздается пьяная ругань и дикие вопли. Тут не город, можно в любом виде гонять ночь напролет.
Чего-то долго не зовут Алексея Пайвины. Кажись, они песню затянули? Уж не пьют ли? Вот кто-то из них на улицу выскочил. Ага, сам Шуро. Он и завопил пьяно:
- Я по улице иду,
Сверху дождик мочит.
На печи сидит старик,
Нож подпилком точит!
Эхо унесло частушку в бор и, жалобно ойкнув где-то у Согры, упало из вершин сосен на зыбкую землю. Алексей по кичигам - созвездие Орион - определил - полночь и завернулся в дождевик под кустом. Под берегом текла и поплескивалась рыбешкой Старица, а ему почему-то опять припомнилось Большое озеро у Еловки. И показалось, будто вот-вот вернется с уловом отец и окликнет из темноты:
- Олеша! Не спи, сынок, уху сварим, а то, поди, тоскливо на голодное брюхо лежать. Чуешь?
VIII
- Травушка-муравушка,
Зелененький лужок!
Знать-то мне по той траве не хаживати,
Травушку-муравушку не таптывати-и… -
мурлыкает беззаботно Пайвин. А чего ему хмуриться-бутуситься? Баба, то есть его Сима, с ним в избушке, винцо армянское еще не допито, он, как в народе говорится, - сыт, пьян и нос в табаке. Чего не веселиться? Бычки вон так и тянут на "Урал", так и тянут!..
- Ничего, - ухмыляется Александр. - Жируйте, телята! Нам с вами по Сухринским лужкам хаживать, травушку-муравушку щипывать. Да ешьте, робята, полным ртом. Успевай, пока сенокосилками не сбрили муравушку! - Пайвин отпустил Серка к бычкам, а сам прилег за боярышный куст и вприщур "постреливает" глазами на дорогу со стороны Замараево. Стоит засечь машину, гаркнет он - "Арш, падлы", - и весь гурт повалит с запретного луга на голую степь у Морошного озера. Зря, что ли, муштровал Пайвин телят, надрывал на матюках и блатных словах свое горло. Оказывается, скот тоже с понятием, если заняться воспитанием.
Самодовольные мысли прерывает вишнево-лаковая "Волга", бесшумно вынырнувшая на опушку леса, откуда он и ждал появления председательского "газика". Кто там? Конечно, большое начальство. Но куда, куда оно держит путь? Не должно на рыбалку: середина недели - раз, полдень - два. Разве что гости в деревню Максимово соседнего района. Мало ли кто сейчас из деревень взлетел на высокий стул и разъезжает на новых "Волгах" - персональных и личных.
Подождите, купит осенью Пайвин себе светло-зеленый "Урал" и тоже может задрать голову. Для начала и мотоцикл вещь, а там и на машину, пускай "Запорожец", замахнуться. Вот вам и Сано Пигалка, как прозвали его в детстве ребята на родине за низкорослость и щуплость.
Шугнуть телят или обождать? - мучается Пайвин. "Нет, обожду!" - решает он и следит за "Волгой". Мягко и плавно скользит она дорогой, отсверкивает на солнце - глазам больно смотреть, как на вспышки электросварки. Привернет ли к избушке начальство или мимо проплывет?
Пайвин свистнул Серка, и мерин неохотно оторвал отвислые губы от упоревшего, сытного пырея. Позвякивая уздой, обметая круглый зад и бока от гнуса хвостом, покорно подошел к пастуху. Александр живо оказался в седле и рысью двинулся на степянку у избушки. Там он окончательно проследит за незнакомой "Волгой".
Поверх тальников, еще не выехав на степь, Александр разглядел машину на берегу Старицы. У нее распахнуты дверцы и открыт багажник, двое мужчин выгружают мешки, сумки, связки бамбуковых удилищ и громко смеются. Нужно разузнать: кто они и зачем прибыли, надолго ли?
Александр с притворной ленцой подъехал на Серке и кашлянул. Первым резко повернулся к нему толстый, в кожаной куртке и синем берете, из-под густых бровей властно уставил черные глаза. "Начальство…" - оробел Пайвин. Уж он-то повидал его на своем веку, в городе чуть ли не все предприятия и организации прошел, четыре вкладыша заработал к трудовой книжке.
- Кто будешь? - блеснули золотые зубы.
- Здравствуйте. Пастух я, молодняк пасу Понькинского колхоза.
- Постой, постой! А почему Понькинского? Насколько я знаю, Понькино далеко отсюда. Ах да, вспомнил! Владимир Николаевич говорил мне о какой-то избушке пастухов, - выпрямился приезжий, а его товарищ, мельком глянув на Пайвина, продолжал выгружать всякие свертки и мешки.
- Ну, чего же ты, Алеша Попович, не сойдешь на грешную землю. Надо же познакомиться.
Пайвин спрыгнул на траву и бойко представился.
- Михаил Борисович, - пожал ему руку приезжий. - Директор базы, но об этом ни-ни… никому. Ни одна живая душа не должна знать, что здесь, на том вон острове, будет целый месяц отдыхать Михаил Борисович. Ясно?
- Есть молчать! - ощерился в улыбке Александр, и у него приятно заколотилось сердце, когда властный Михаил Борисович ласково потрепал ладонью по левой лопатке.
- Все уложил? - уточнил он, видимо, у шофера.
- Все, Михаил Борисович, в аккуратности все! - подтвердил тот, озабоченно осматривая нутро машины.
- Езжай, Гена, - разрешил Михаил Борисович. - Розочке передай, пусть не печалится. Исетский Робинзон уже нашел Пятницу, точнее - Среду, и отлично проведет бархатный сезон на необитаемом острове. Езжай, голубчик! Меня будешь навещать раз в декаду. И сугубо инкогнито. Понял?
- Понял, Михаил Борисович! Счастливого вам отдыха! Да не забудьте, "Дэта" вон в той желтой сумке.
Вишневая "Волга" бесшумно вильнула на просеку за осинник, и Пайвин остались вдвоем с Михаилом Борисовичем. Тот перевел взгляд с груды имущества на Александра и улыбнулся золотым ртом:
- Прошу помощи твоей…
- Александр Сергеевич, - подсказал Пайвин. - Я счас, мигом, турну жену доглядеть за гуртом и на той же ноге к вам.
- Отлично! А я пока накачаю воздухом свой резиновый ковчег, - пнул тупоносым ботинком Михаил Борисович зеленый мешок, где, очевидно, надувная лодка.
Вначале Пайвин переправил на остров директора базы, а после доставил все его пожитки. Когда берег опустел, они взялись за палатку. Туго, до звона натянутая, она поднялась на взгорке острова ярко-оранжевым домиком. С двумя "комнатами", с окнами, обшитыми марлей.
- Наш адрес не дом и не улица,
Наш адрес - Советский Союз! -
густым голосом напевал Михаил Борисович, сноровисто разбирая свои пожитки. Он скинул кожаную куртку, клетчатую рубаху и остался в матросской тельняшке. Оттого-то директор с крупным брюшком и смахивал на живой арбуз среди неприметной зелени острова.
- Нуте-с, Александр Сергеевич, - подытожил Михаил Борисович, когда вещи были разобраны и разложены в нужном порядке. - Пора и ужинать. На сегодня обойдемся холодной закуской. А костер запалим по сумеркам просто для романтики и чтобы обозначить заселение оных прерий.
- Да нет, что вы, Михаил Борисович! Вы ужинайте, а я к жене побегу, - искренне заотнекивался Пайвин, хотя все в нем сопротивлялось приличию и тактичности.
- Никуда я тебя не отпущу, голубчик, никуда! Перед тобой водный рубеж, а яхта моя. И я тебя перевезу тогда, когда сочту нужным. Ясно? - властно заключил директор, и Пайвин смиренно вздохнул. Дескать, воля ваша, вы начальство, а нашему брату остается одно - исполнять волю руководства.
Александр резво пустился к ближним кустам и стал отчаянно выламывать сушняк на костер. Он не замечал царапин с выступившей кровью, не матюкнулся, когда крепкий, словно каленый, сучок угадал чуть ли не в правый глаз и пронзительная боль враз ослепила Пайвина черной вспышкой. Александр чуял "навар", и не какой-нибудь, а коньячный. Ну, на худой конец - "Экстра". Пусть Сима без него и дунет пару стаканов вина из подушки, ему не жалко. Равноправие есть равноправие…
Пока Пайвин рушил кусты, таская сушняк, и ломал-мельчил его, Михаил Борисович на льняной скатерти разложил такие яства, что у Александра пересохло в горле, и, чтобы скрыть завистливый кашель, он закурил любимый "Памир".
- Ай-я-яй! - ласково возмутился Михаил Борисович. - Как можно портить самосадом прелестный эфир, Александр Сергеевич. Прошу ароматные, импортные! А свою немедленно тушите, немедленно!