- Да как же он, да пошто же он, Александр Сергеевич, бросил гурт! - растерялся Молоков. Чего и говорить, везет ему: не успел опомниться от козлятников, как Шуро припас сюрприз. Еще мало напировался с отпускником, еще мало назанимал денег у Изосимовны! Тройка по тройке - вытаскал, поди, рублей семьдесят. За август отвес у него по гурту и лишка ли получит - на долги не хватит. Сима, Серафимья костлявая его сбивает с пути. Вот тебе и лучше с бабой! Не приведи господи иметь такую… Пайвин пошлет в лавочку и накажет взять одну склянку, чтоб с устатку выпить, а она, чуча, три волокет. И ни черта же ей не деется, пуще мужика хлещет и похмелья не знает…
- Корова, корова-то где? - вспомнил Алексей.
Осип Егорович махнул рукой, сел на бугорок и сплюнул, прикуривая цигарку:
- А все заулки и огороды спознала. Сперва ревела, вымя от молока ломило, а теперя и не мычит. Как рысак носится, в потраву, поди-ко, застань ее!
- Загулял Пайвин, загулял! - повторил старик, и Молокову: - Но животина-то при чем, Алеша, она-то за што карует?
- Собирать надо свой гурт и двигаться к реке, больше нечего делать, - поглаживая гриву Гнедка, решил Алексей. - Своих у Ильмень-озера отпущу, а его бычков - у реки.
- Правильно, Алеша! Я так и думал, што пожалеешь ты скотину. И так эвон измерли телята! Ладно, тогда я домой побегу, оружье вычищу и на зорьку изготовлюсь. Охота завтра с утра открывается. Утчешек-то ныне ни чо такое, а я все же посижу на перелете. Душу свою успокою, и то ладно.
Дед Осип Егорович проворно поднялся, сердечно посмотрел на Молокова и, сунув под мышку топорик, пересек релку. Он не признавал торных дорог, а ходил всегда напрямки. Отсюда не всякий догадается, где там деревня: болотины, кусты, узкие полоски пашен и лес. Но старик никогда не промахнется и выйдет точно на степь у озера Подборного, а тут и до дому ему рукой подать…
Алексей как обещал, так и сделал: своих бычков оставил на степи у Ильмень-озера, а Пайвинский гурт выгнал к реке. Телята первое время не могли понять: кто и почему их освободил из надоевшего загона, куда им можно идти, а куда и нельзя. И когда очутились на лужке - тоже не враз сообразили, что под копытами трава, а рядом знакомая, мутно-прохладная речная вода.
- Ну, горемыки, наедайтесь и напивайтесь. Небось не потянет вас на чужой каравай - к соседским зародам сена. Смотрите у меня! - весело крикнул Молоков и выехал на конотоповую дорожку подле высоковольтной линии. Оттуда ему и свой гурт видно, и Пайвинские бычки на глазах.
Пока он возился с гуртом, не слыхал и не видел, когда к Морошному озеру понаехали охотники. "Канашинские, из мастерской Сельхозтехники", - определил Молоков. Трое на "Урале" побывали у него с неделю назад. Ничего, серьезные мужики. Переночевали в балагане с ним, едой домашней угостили, курева оставили - целых пять пачек "Памира" - и похвалили за неуступку браконьерам.
- Будь спокоен, больше эта орда не сунется! - заверили они Алексея. - Довольно им дичь переводить, отошла лафа. С будущего года здесь наше охотхозяйство будет, и не вовремя да без путевочки кто полезет - пускай на себя пеняет.
- А если начальство или тот же милиционер? - попытал их Молоков.
- Мы ни на кого не поглядим. Нам, товарищ, нечего бояться, работяги мы, не на стульях сидим, а на железе. Законным порядком - пожалуйста, не откажем: разбойничать - не дадим! - храбро ответили мужики. - Хотя вот ты-то не испугался же орды и милиционера впридачу?
- Так и мне, ребята, чего терять? Добрый человек ни за какие деньги сюда на все лето не согласится. Нашему брату и остается тут загорать.
- Чего ты себя худым считаешь? Чего унижаешься? Ну, не повезло тебе в жизни, поколобродил ты, так прежде себе худо сделал. Да и мало у кого что бывает. А ты уж и твердишь сам про себя, будто пропащий человек. Ты же на чужом горбу не сиживал, свой кусок хлеба ешь, скот вот пасешь, и привесы по гурту хорошие. Брось, брось себя охаивать! - как-то особенно горячо возразили ему ремонтники, и Алексей покраснел, словно его хвалили не малознакомые люди, а на общем колхозном собрании.
"А чего, вполне и там могут похвалить", - подумал Молоков и снова покраснел.
…Алексей отыскивал взглядом зеленый "Урал", однако мотоцикла не было. У кургана, оставшегося после корчевки и опять обросшего неистребимым тальником, приткнулись два "Москвича", "Запорожец" и стояла телега, а неподалеку щипала траву каряя кобыла. Охотники, видать, сгрузили лодки и занялись устройством скрадков на Морошном. Вот спустили они на воду подсадных уток, и до слуха донеслось призывное кряканье.
"Рано, рано манишь нашего брата, мужика"! - улыбнулся Молоков. Он радовался охотникам, хоть и жалел птицу и зверя, и лишь на армейской службе держал в руках оружие и не раз объявляли ему благодарность перед строем за отличную стрельбу.
Нынче вон как напустились на охотников - и в газетах, и по радио, и в народе устно. Оно, конечно, много развелось людей с ружьями, много. Помнит Алексей: у них в Еловке раньше три мужика и занимались промыслом дичи - два Ивана - Васильевич да Филиппович, и еще Данило Григорьевич. А началась война - перевелись охотники.
Когда-то Молоков не особо и задумывался о живности лесной, а нынешним летом все чаще и чаще приходят в голову мысли. Как-то совсем иначе к птицам стал относиться, когда столько всего приметил за ними, столько всего насмотрелся и наслушался у Старицы. А звери тоже до чего же интересно живут!
Не всегда он верхом на Гнедке пасет гурт, чаще - пешком. И как-то на утре шел тропкой через бор и замер от неожиданности: в пяти шагах от него стояли на задних лапках два горностая. В летнем меху они вовсе не белые, а светло-бурые, грудка - палевая. Перебирают передними лапками и нежно-нежно стрекочут о чем-то друг дружке. Ну, как голубки воркуют! Вот и верь после такого, что горностаи злые, свирепые и неуживчивые зверьки.
Отвернул тихонько Алексей с тропки и крюк дал, чтобы не помешать горностаям выговориться, намиловаться. Поди как они радовались встрече и ласковой погоде!
Или взять пестренькую трясогузку (ее в здешних местах еще синочкой почему-то называют) - никогда бы не подумал, что может по-всякому посвистывать-щебетать: и синицей, и щеглом, и славкой…
Всю жизнь считал чаек рыбоедами, а они, крупные мартыны, мышей ловят и даже хомяка или суслика забьют, если те оплошают.
Ворон да сорок, бывало, по конкурсу стреляли, за окольцованную деньги платили. А ведь полезные, полезные птицы! Хотя ворон и сорок он с детства понял, сколько они всяких червяков-гусениц скармливают своим птенцам. Да таких, с которыми ни одна мелкая пташка не справится, а то и поморгует волосатыми да безобразными червяками…
Конечно, среди людей с ружьями немало хулиганов и хапуг. Да разве мало шпаны по городам и селам? Только там они охотятся за людьми и наживой. Но уж каков есть человек в жизни, таков он и на охоте или рыбалке, таков он в лесу и на поле. И вред от таких с ружьем для природы деньгами не оценишь - все бьют, лишь бы живое попалось на мушку.
Однако одна ли охота дичь перевела? Сроду никто не стрелял певчих пташек, перепелок и коростелей, а где они, куда подевались? Вон за Исетью в колхозе и агроном башковитый, годами не молод, а не тем порой занимается. Все кусты берегом Старицы столканы в воду бульдозерами, остров чуть не весь распахали. Птицы прилетели, а кров родной не нашли. Нету его!
Ладно, помаялись птицы, а нашли себе приют. Но как станет прибывать вода, начнется крутое водополье - смоет землю расшевеленную с острова, повалятся подмытые берега без кустов. Подумал ли об этом заслуженный агроном?
На увалах хлеба опыляли гербицидами, а по всему наволоку пожгли кусты. Не потуши костер в лесу, увидит лесник - штрафа не миновать, и под суд запросто попадешь. И правильно, правильно! Эвон как три года назад горели леса - солнце застилало по всей стране, словно затмение началось. А тут вот почему за пожар без огня никого не привлекут, не накажут? Все же горит, кроме осины. Раз леса посыхают от ядохимикатов, то какая живность уцелеет…
"Приехали те мужики или нет?" - и Алексей турнул Гнедка к Морошному. Да и не приехали, то все равно не один он у Старицы, натосковался по людям. Сперва нравилось одиночество, но потом тяжко стало: что-нибудь почудится-поблазнит и ночью, и днем. А ведь сам же смеялся над трактористом Пашкой Никитиным, когда тот рассказывал о блазнях.
Как случилось-то с ним? Пахал пары у поскотины на угоре в ночную, задремал и давай припахивать целину. А целина-то кладбищем оказалась, ихним деревенским. Очухался, глянул - кресты рушит он трактором и горбики могильные раздирают плуги. Попер с кладбища на пары, а перед трактором мать-покойница встала. Живая, в синей кофте, в той самой ситцевой юбке из перешитой занавески, которая сейчас хранится у Пашки в шифоньере. Белый платок сбился с волос, а мать его и не поправляет. Раскинула худые руки перед фарами и простонала:
- Чо же ты, сынок, делаешь-то? Пошто ты, Паша, нас потревожил?
Сам не свой, спятил Пашка трактор, свет загасил и в деревню рванул. Чудом не свалился в лог Барагу, а то бы каюк ему и трактору. Дома чуть двери не выломал, влетел в избу - белее извести, зубы пляшут.
В больнице долго валялся, а после ни за что не соглашался один ночами работать. И ведь совсем мужик непьющий: как язву вырезали - росинки в рот не брал. Докторам все просто: определили переутомление. "Какое такое пе-ре-утом-ле-ние! - язвил тогда Пайвин в красном уголке фермы. - Чего он, академик или министр? Брешут они, коновалы…"
Алексей тоже посмеивался над Пашкой, если он в перекур где-нибудь начинал вспоминать страшную ночь. И в переутомление не верил тогда, молча соглашался с Пайвиным и остальными мужиками. Не головой ведь, руками работает Никитин, не страной правит, а трактором.
Однако здесь, у Старицы, понял: переутомится любой человек, на любой работе, если по двое-трое суток не спать. За Пашкой техники закреплено столько, что если перевести ее на лошадиные силы, то пол-эмтээс ранешной будет. Гусеничный трактор - раз, колесный "Беларусь" - два, комбайн "Колос" - три, старый самоходный комбайн, на котором он сено косит и хлеба валит с корня, - четыре. Успей-ка один справиться со всеми, да в одну-то смену!
Как подумаешь, то вовсе не смешно, а хоть реви. Пятеро механизаторов в город смотались. Дома свои купили по поселкам, и теперь часики отработают - что хотят, то и делают. Андрюха Дегтярев ежели и рыбачил, то лет тридцать назад, когда был пацаном. В те годы всякий парнишка самодельной удочкой дергал гольянов на озере или пескаришек на Барневке. Потом как подросли, недосуг стало - всю работу ворочали в колхозе. А сейчас он по два дня сидит у омута под Максимовой. Хвалился, что зимой на озера аж в Казахстан ездят из лунок окуней ловить…
Потрескивая ольхой и тальником, выходили охотники к машинам от озера. Знакомых Молоков не увидел. Знать, много ремонта в мастерских у них, страда ведь вовсю идет - кукурузу силосуют, хлеба косят и валки обмолачивают. Не до охоты мужикам, разве что позднее к вечеру примчатся.
Охотники расстелили брезент на траве и навалили гору еды, появились и бутылки с водкой. "Глаз подвострим стопочкой!" - крякнул толстый, с простоватым лицом мужчина. "Подвострим, подвострим!" - отозвались смешком его товарищи.
Высокий и мрачный детина с синими от наколок руками, Алексей заметил татуировку даже на мочках ушей, мигом рассортировал еду, ловко сколупнул ногтем большого пальца пробки у склянок и взмахом пригласил охотников к застолью.
- Подсаживайся и ты, кореш! - прогудел он Молокову. - Пастух будешь? Это хорошо.
- Да нет, мужики, сытый я, недавно поужинал, - отказался Алексей и почувствовал, что краснеет. Добро, хоть борода спасает, все лицо волосьями затянуло.
- Садись, садись! - поддержали своего приятеля остальные. - Знаем, какой ты сытый! Живешь в лесу, молишься колесу. Небось у живого телка холку на шашлыки не отхватишь. И повара персонального не имеешь. Давай к столу, не стесняйся. Еды на всех хватит до отвала, и питья хватит.
Пришлось Алексею отпустить Гнедка и сбочка присесть к брезенту, где соблазнительно, словно в улыбке белела зубами, лежала нарезанная копченая колбаса, вызывали аппетит ветчина и малосольные огурцы, тугие спелые помидоры и вареные яйца… Много было того, от чего Молоков давно отвык и чего если и видел, то изредка, когда бывал в городских гастрономах.
От стопки Алексей отказался напрочь:
- Нельзя мне, ребята, оперированный я, желудок больной. Да и на работе, два гурта на совести.
- Почему два гурта один пасешь? - строго поинтересовался толстый охотник.
- Как сказать-то, - замялся Алексей. Не хотелось ему выдавать Пайвина, сказать о нем чистую правду. Городские могут сразу переиначить: мол, благодать крестьянам - захотел пировать - пируй, скот сам по себе сытый, трава и вода под ногами. Свежий воздух, тишина, природа - курорта никакого не надо. - Видите ли, за получкой и продуктами напарник уехал.
- Без выходных, без подмены? - спросил весело сухопарый охотник, откусывая сразу пол-огурца.
- Какие выходные да подмена! - удивился Молоков. - И так доброго человека сюда не залучить даже на сутки. В таку-то даль.
- А ты чего, пролетел? - тяжелым взглядом уперся в него охотник с наколками.
- Да нет, вроде и не штрафник, - пуще прежнего смутился Алексей. - Но мне по штату положено: ни кола, ни двора у меня, самый таковский я для отгонного пастбища.
- Ладно, мужики, чего допрос товарищу устраивать. Впереди ночь, охота будет - сам о себе расскажет, - поморщился сухопарый и азартно воскликнул. - А ну, братия, по единой, взбодрим периферию телесную!
После второй или там третьей охотники оживились, поскидали верхнюю одежду и расстегнули ворота рубах. Наступило самое время охотничьих баек, анекдотов и прочей беспорядочной болтовни - кто что вспомнит.
"…Развеселый народ охотники, без "Крокодила" нахохочешься с ними. Не ахти чего и добудут, зато натешатся, - размышлял Алексей, объезжая пастбище. - Так и быть, ночую с ними у огнища. В избушке одному тоскливо, сны какие-то смутные тревожить стали. Смеялся над Пашкой, а ведь самому жутко было, когда приснилась ему мать.
Как наяву, увидел он ее у себя в шалаше… Присела к изголовью и провела ладонью по голове, к бороде притронулась и руку отдернула:
- Бороду-то, Алеша, на што отростил? Сбрей ее, сбрей! Отец-то наш на войну ушел, как на праздник побрился да оделся, - услыхал он грустный голос матери. Вздохнула она протяжно и посоветовала: - Женись, Алеша, на Дуняше. Мы-то с Зиной вдвоем там, а ты пошто один? Женись и бороду сбрей. Ну и одежду справь добрую. Ты ить баской у меня, Алеша…
Не боязливый Алексей. Когда в Якутии на шахте отработал двадцать лет стажу, не дожидаясь оказии, пешком отправился в далекий поселок, куда долетали самолеты. С деньгами шел по тайге, а никого не боялся. И не думалось ему о том, сколько здесь в былые времена за злато-серебро и пушнину людских душ загублено. Три ночи провел в тайге и хоть бы раз вздрогнул от треска-шороха. А тут до утра дрожь в теле не унялась…
Охотники прибывали и прибывали. Вон берегом Старицы из Замараево четверо идут. Видимо, на автобусе приехали. Трое держатся нормально, а четвертого бросает из стороны в сторону. "Этот уже навострился", - улыбнулся невесело Молоков и задержал Гнедка. Захотелось поглядеть, что за новые люди заявятся к нему.
Вот они ближе и ближе, и слышит Алексей, как худой в очках охотник спрашивает у "навостренного":
- А если сейчас егерь навстречу - чего делать станешь?
- Я чего-о?! - откликнулся тот. - А ничего, замаскируюсь.
- Как?! - разом восклицают трое.
- И-и-и, очень просто, - приостанавливается их приятель, и не успевают они что-либо сообразить, как он швырнул расчехленную двустволку через редкие кустики шиповника в курью.
Никто не видел, но слышно было, как сошлепало ружье о воду и, конечно, ушло на дно. Какие-то доли секунды обескураженные спутники решительного охотника молчали, а потом наперебой закричали:
- Да ты в уме ли, Харитон?
- Ты чего, валет, что ли?
- Это вон для чего ты завернул за черемуху. Спирту из фляжки дернул, холера!
Мужики скинули рюкзаки и чехлы с ружьями, расправили голенища сапог-болотников и полезли к воде, а длинноногий Харитон раскачивался и гоготал:
- А чего, здорово замаскировался! Человек без ружья - не охотник, протокол на него не оформишь. Го-го-го-го…
- Заткни-ка свою трубу! - сердито посоветовали из курьи ему товарищи. Под ногами у них трещал сушняк, чавкала грязь, и доносились озабоченные голоса:
- Куда он, зараза, бросил?
- Далеко-то все равно оно не улетело…
- Эвон телорез обрызган и лопушки мокрые. Тут, верно, и потонула Харитонова пушка.
- Вот гад! Только новую бескурковку купил, две сотни с лишним высадил и в реку базгнул…
- Глубоко и топко, одной няши до паху будет, - пыхтел кто-то, вытаскивая ноги из илистого дна.
Мужики хлопотали, выуживая из курьи ружье приятеля, а сам он растянулся на спине и, подложив кожаную фуражку под чубатую голову, безучастно дымил сигаретой и равнодушно смотрел на ясную глубину неба.
"Ладно, друзья заботливые, не чета моему Пайвину. А то бы плакали сотенки в курье. По водополице столько натаскивает сюда илу - трактор замоет, а не только ружье", - усмехнулся Алексей и тронул поводьями Гнедка. Надо приглядеть за Пайвинским гуртом, а то, поди, освоились бычки на свободе и потянуло их к сухринцам на луга. После недавнего ненастья начала по низинам отрастать отава, но скорее всего поманят бычков зароды сена. За своих телят Молоков спокоен: без его команды они никуда не уйдут с луговины возле озера Морошного.
Вечером, загнав телят в загон, Алексей призадержался у избушки, со слабой надеждой поджидал он Пайвина, да где там! Получили, наверное, зарплату с женой и осели в городе. Покуда не пропьют - вряд ли вернутся. Последняя электричка давно уже простукала за лесами, автобус из Замараево тоже упылил на Шадринск. На западе от заката узкая желтая полоска, да и она вскоре стухла, и в небе отчетливо выступили звезды и Млечный Путь. С лавды Ильмень-озера поднялись выпи, кружились и по-собачьи тявкали над притихшей округой.
- Ну, ну, погуляй, Гнедко! - легко потрепал загривок мерина Молоков и отправился к охотникам. Но не к тем, которые остановились у Морошного, те не стали разжигать костер - знают, что огонь отпугивает птицу. А вправо, на речке у Ильмень-озера просвечивало сквозь кусты желтое пламя, там кто-то надсадно звал:
- Харитон, где ты, отзовись?
К удивлению, трое из той четверки были трезвые, а Харитон, подавшись за сушняком, так и не возвращался и не откликался на голоса товарищей.
- Уснул, уторкался ваш Харитон, ребята! - заключил Алексей, когда охотники включили фонарики и снова задумали обшарить тальники. - И зовете его напрасно. Он еще давеча ложился.
Мужики не пошли искать Харитона и перестали кричать, однако и разговаривать им тоже не хотелось. Молчком подкидывали дрова в костер, изредка курили и прислушивались, очевидно, ожидая запропавшего приятеля.
В тишине незаметно задремали и проспали бы до утренней зари, если бы не затух костер и не холодная роса. Первым открыл глаза Алексей и не скоро понял, где он и кто с ним. Но вот зашевелились, заерзали охотники. Старенькое байковое одеяло закрутил на себя молодой парень, а двое с разных краев тщетно пытались хоть немного да прикрыться от ночной свежести.