Шону потребовались большие усилия, чтобы сдержать себя и ничего не ответить, вместо этого он просто выключил рацию.
– Собирайтесь, – его голос все еще дрожал от ярости, – Чайна прекрасно сумел нас засечь во время моего срыва. Нам надо теперь быстро смываться.
– Уносить ноги так же, как раньше? – тоскливо спросила Клодия, но покорно встала.
И все же в эту ночь они прошли меньше, чем в предыдущую. Еще до полуночи Матату, как животное, чувствуя опасность, дважды останавливал их. Он шел впереди, разведывая дорогу, и натыкался на засады, расставленные для них, и каждый раз им приходилось медленно и осторожно идти в обход, чтобы избежать ловушки.
– Люди генерала Типпу Типа, – пробормотал Альфонсо. – Должно быть, он пришел на помощь генералу Чайне. Нас поджидают на каждой тропинке.
Однако после полуночи удача повернулась к ним лицом. Матату вышел на хорошо протоптанную тропинку, ведущую точно на юг, и обнаружил, что незадолго до этого большая группа людей прошла в том же направлении, куда направляются и они.
– Мы воспользуемся их следом, чтобы прикрыть собственный.
Шон тут же ухватился за эту возможность. Он направил Матату вперед. За ним пустил Клодию, а они с Альфонсо пошли сзади, путая свои следы с явными следами, оставленными людьми Типпу Типа.
Они поспешно шли по тропинке до тех пор, пока чуткое ухо Матату не услышало впереди звуки шагов патруля РЕНАМО, продвигавшегося вперед в ночной тиши. После этого они умерили шаг и последовали за патрулем, держась на достаточном расстоянии, предоставив солдатам РЕНАМО производить для них разведку.
Оставаться в контакте с неприятелем и держаться на грани, которая разделяет опасность быть обнаруженным и возможность не попасться противнику на глаза, было очень сложным и опасным делом, в котором они полностью положились на слух Матату и его способность видеть в темноте. Зато теперь они продвигались почти в два раза быстрее, чем могли бы без посторонней помощи.
Незадолго до рассвета патруль РЕНАМО остановился, и путники, скрючившись в темноте, слышали, как те устраивались в кустах по обе стороны дороги. Еще одна засада. Матату повел их в обход, и вскоре они опять вышли на тропинку и пошли дальше на юг.
– По моим подсчетам, мы прошли миль двадцать пять, – с мрачным удовлетворением пробормотал Шон, когда нежный свет утра заставил побледнеть звезды на востоке. – Но мы не можем рисковать и идти дальше при дневном свете. Здесь полно солдат РЕНАМО. Матату, найди нам место, где можно будет отлежаться днем.
В это утро они вышли на влажные земли, лежащие в преддверии реки Сави, и теперь Матату вел их по высокой болотной траве. Они переходили болотистые лужи, проваливаясь по колено в воду, прокладывая путь между лагунами с открытой водой, над которыми серым облаком висели москиты. Теперь их следы скрывала вода, а Шон, идущий последним, тщательно расправлял примятую ими траву, чтобы полностью замаскировать их путь.
В нескольких сотнях ярдов от тропинки Матату нашел небольшой сухой островок, который всего на дюйм поднимался над поверхностью воды, и как только он ступил на него, то в траве началась какое-то движение, производимое, очевидно, довольно крупным телом.
Клодия в испуге вскрикнула, уверенная, что они напоролись на очередную засаду РЕНАМО. Однако Матату выхватил походный нож и с боевым криком нырнул в траву. За этим последовала непродолжительная возня, во время которой он боролся с извивающимся чешуйчатым телом, в два раза превосходящим его в размерах.
Шон бросился ему на помощь, вдвоем они наконец одолели, закололи и вытащили на берег добычу. Клодию передернуло от ужаса, когда она увидела огромную серую ящерицу, почти семи футов длиной, с блестящим желтым брюхом и длинным хлыстообразным хвостом, который все еще подергивался из стороны в сторону.
С восторженным возгласом Матату тут же начал свежевать добычу.
– Что это такое?
– Любимый деликатес Матату, легуан.
Шон вытер лезвие штык-ножа о ладонь и принялся помогать Матату разделывать гигантского варана.
Мясо на хвосте было белым, как филе дуврского палтуса, но когда Шон предложил Клодии отрезанную полоску, та с гримасой отвращения отвернулась.
– Ешьте свою добычу сами, – огрызнулась она.
– И я это слышу от девочки, которая регулярно ест на обед жареных гусениц!
– Шон, я не могу. Я действительно не могу себя заставить. Только не сырое.
– У нас здесь нет сухих дров, чтобы развести костер. Ты ведь ела японское сасими, правда? И говорила, что тебе это нравилось.
– Это сырая рыба, а не сырая ящерица!
– Разница небольшая, считай, что это африканское сасими, – мягко уговаривал он ее.
Когда она наконец сдалась и попробовала, то, к своему удивлению, нашла блюдо вполне съедобным, а голод победил ее брезгливость.
На этот раз запасов воды у них не было, поэтому они набили себе животы сырым мясом ящерицы и запили все это речной водой, после чего свернулись калачиком на одеялах. Лежа в высокой колышущейся траве, прикрывающей их головы от жары и наблюдения с неба, Клодия почувствовала себя в относительной безопасности и дала волю усталости.
Где-то в середине дня она проснулась и, лежа в объятиях Шона, прислушалась к звуку рыщущего где-то вдалеке вертолета.
– Чайна обрабатывает берег реки впереди, – прошептал Шон.
Звук двигателя вертолета становился то сильнее, то слабее, в зависимости от направления его поисков. Когда звук моторов стал нарастать, Клодия почувствовала, как мышцы ее живота непроизвольно сжимаются. Вертолет пролетел где-то совсем рядом с ними, немного южнее, затем его звук стал тише и наконец затих совсем.
– Улетел, – сказал Шон, обнимая ее, – спи.
– Тихо! – одним дыханием прошептал он ей на ухо. – Ни звука!
Когда она кивнула, он убрал свою ладонь, повернулся и начал вглядываться сквозь завесу болотной травы. Она сделала то же самое и начала вглядываться в открытые воды лагуны.
Сначала она ничего не увидела, но потом услышала, как кто-то напевает. Это был нежный девичий дрожащий голосок, который напевал шанганскую любовную песенку, а вскоре стало можно различить и легкие шаги по воде. Пение послышалось совсем близко, так близко, что Клодия инстинктивно прижалась к Шону и задержала дыхание.
Затем внезапно через просвет в траве Клодия увидела и саму певунью. Это была стройная и грациозная девчушка, только что вступившая в девичество: ее черты лица еще сохранили что-то детское, а груди были уже большими и напоминали небольшие арбузы. На ней была только набедренная повязка из какой-то тряпки, заправленной между ног, кожа блестела на полуденном солнце, как подгорелая черная патока. Она казалась дикой и веселой, как какой-то лесной дух, и Клодия сразу же залюбовалась ею.
В правой руке девочка несла легкое тростниковое копье с расщепленным концом, предназначенное для ловли рыбы. Легко шагая по теплой воде лагуны, она держала копье наготове.
Внезапно песня замерла на ее губах, она застыла, затем с грациозностью танцора сделала выпад. Древко копья дернулось у нее в руке, и с тихим счастливым возгласом она вытащила из воды длинную скользкую рыбину. Рыба дрыгалась на кончике копья, ее широкий усатый рот то открывался, то закрывался. Девушка ударила рыбину древком копья по широкому черепу и опустила в плетеную сумку, висящую у нее на поясе.
Она ополоснула розовую ладошку от рыбьей слизи, взяла копье и возобновила охоту, двигаясь прямо в направлении густых зарослей болотной травы, где залегли беглецы. Шон дотянулся до руки Клодии и сжал, предупреждая, чтобы она не двигалась, но черная девушка была уже настолько близко, что через несколько шагов должна была просто наткнуться на них.
Внезапно девушка взглянула прямо в глаза Клодии. Они всего лишь какое-то мгновение пялились друг на друга, после чего девушка развернулась и бросилась бежать. В следующий момент вскочил Шон и пустился за ней в погоню, а с обеих сторон из травы выскочили Альфонсо и Матату и присоединились к нему.
Девушка уже наполовину пересекла лагуну, когда они настигли ее; она попробовала вилять и петлять, но каждый раз, когда она сворачивала, один из них был готов схватить ее, наконец она поняла, что находится в безвыходном положении, и остановилась с широко раскрытыми глазами, задыхаясь от ужаса, но держа свое копье наготове. Однако ее смелость и мужество ничем не могли бы помочь ей в борьбе против окруживших ее трех мужчин. Она была как кошка, окруженная овчарками, шанса сбежать у нее не было.
Матату зашел сбоку, и она моментально повернулась и направила на него копье. Шон моментально выбил оружие у нее из рук и скрутил. Дрыгающуюся и извивающуюся, он донес ее до твердой земли и бросил на траву. Во время борьбы она потеряла и сумку с добычей, и набедренную повязку, и теперь скорчилась абсолютно нагая, дрожа, уставившись на окруживших ее мужчин.
Шон тихо и успокаивающе заговорил с ней, но поначалу она не отвечала. Потом вопросы начал задавать Альфонсо, и как только девочка определила, что он из ее же племени, она, похоже, несколько успокоилась, а после нескольких мягких вопросов начала сбивчиво отвечать.
– Что она говорит? – спросила Клодия, не скрывая сочувствия.
– Она живет здесь на болоте, скрываясь от солдат, – ответил Шон. – РЕНАМО убило ее мать, а брата и остальных членов семьи забрало ФРЕЛИМО, чтобы валить лес. А она убежала.
Они расспрашивали девушку почти целый час. Как далеко еще до реки? Есть ли там переправа? Как много солдат расположено вдоль реки? Где бригады ФРЕЛИМО валят деревья? С каждым вопросом страх девушки отступал, и она, чувствуя, что Клодия симпатизирует ей, постоянно посматривала в ее сторону с детской доверчивостью.
– Я немного говорю по-английски, мисс, – прошептала она наконец, и Клодия в изумлении уставилась на нее.
– Где ты этому научилась?
– В миссии, еще до того, как пришли солдаты, которые сожгли миссию и убили монахинь.
– Ты хорошо говоришь по-английски, – улыбнулась Клодия. – Как тебя зовут?
– Мириам, мисс.
– Не будь слишком болтливой, – предупредил Клодию Шон.
– Это всего лишь маленький милый ребенок.
Шон хотел что-то ответить, но потом передумал и вместо этого взглянул на закат.
– Черт подери, мы пропустили сеанс связи с Чайной. Готовьтесь к выступлению. Пора паковаться.
Им потребовалось всего лишь несколько минут, чтобы собраться в дорогу. Уже закинув на плечи мешок, Клодия спросила:
– А что будем делать с девочкой?
– Оставим ее здесь, – ответил Шон, но что-то в его голосе и то, что он при этом отвел взгляд, насторожило Клодию.
Она уже последовала за Шоном, который спустился с островка в воду, но вдруг остановилась и оглянулась. Черная девушка сидела на корточках, а у нее за спиной стоял Матату с охотничьим ножом в правой руке.
Понимание того, что происходит, ударило Клодию ледяной волной гнева.
– Шон! – окликнула она его дрожащим голосом. – Что вы собираетесь сделать с ребенком?
– Не беспокойся за нее, – коротко ответил тот.
– Матату! – Ее начало колотить. – Что ты собираешься делать? – Он только осклабился. – Ты собираешься…?
Она судорожно схватилась за горло, а Матату весело закивал головой и показал ей нож.
– Ндио, – согласился он, – куфа.
Она знала это слово на суахили. Матату использовал его каждый раз, как ее отец подстреливал дичь, а ему надо было перерезать ей горло. Внезапно ее затрясло от гнева. Она повернулась к Шону.
– Вы собираетесь убить ее!
Ее голос дрожал от ненависти и ужаса.
– Подожди, Клодия, послушай. Мы не можем оставить ее здесь. Если они ее поймают… Это равносильно самоубийству.
– Ну ты и сволочь! – закричала она на него. – Ты не лучше последней швали из РЕНАМО, ты такой же, как и Чайна!
– Разве ты не понимаешь, что от этого зависят наши жизни? Выживем мы или нет!
– Я не могу поверить в то, что слышу!
– Это жестокая и суровая земля. Если мы хотим выжить, то должны жить по ее законам. Мы не можем позволить себе впадать в безумие сострадания!
Она хотела броситься на него, сжала кулаки, чтобы восстановить самообладание, но ее голос все равно дрожал.
– Сострадание и совесть – это то, что отличает нас от животных. – Она глубоко вздохнула. – Если ты ценишь хоть что-нибудь из того, что было между нами, то не скажешь больше ни слова. Ты не сможешь рационально объяснить то, что ты собираешься сделать с этим ребенком.
– Ты предпочитаешь попасть в руки генерала Чайны? – спросил он. – Этот ребенок, как ты ее называешь, ни на минуту не задумается, когда его спросят о нашем точном местопребывании.
– Прекрати, Шон! Я тебя предупреждаю: все, что ты скажешь в свое оправдание, нанесет такой ущерб нашим отношениям, который уже ничем не восстановишь.
– Ну хорошо. – Шон взял ее за руки и притянул к себе. – Тогда скажи, как нам поступить с ней? Я сделаю все, что ты скажешь. Если ты предлагаешь отпустить ее, чтобы она доложила о нас первому же наткнувшемуся на нее патрулю РЕНАМО, я это сделаю.
Клодия, напрягшись, стояла в кольце его рук, и хотя резкие нотки в ее голосе пропали, он все равно оставался холодным и безапелляционным.
– Мы возьмем ее с собой.
Шон опустил руки.
– С собой?
– Именно это я и сказала. Раз мы не можем оставить ее здесь, то это единственное возможное решение.
Шон пораженно уставился на нее, а она продолжала:
– Ты сказал, что сделаешь по-моему. Ты обещал.
Он открыл рот, но, так ничего и не сказав, закрыл снова, потом взглянул на черную девушку. Она поняла смысл спора, поняла, что ставкой в этом споре является ее жизнь и что ее защитницей, ее спасительницей является Клодия. Когда Шон увидел выражение лица этого ребенка, его вдруг окатила волна стыда и отвращения к самому себе. Это чувство было для него чуждо. Во время партизанской войны разведчики никогда не оставляли свидетелей. "Эта женщина сделала меня мягче, – подумал он, но потом улыбнулся и покачал головой: – А может, просто она приблизила меня к цивилизации?"
– Хорошо, – сказал он улыбаясь. – Девочка пойдет с нами, но при условии, что ты меня простишь.
Поцелуй был кратким и холодным. Губы Клодии были плотно сжаты. Ей потребуется время, чтобы позабыть свой гнев. Она отвернулась от Шона и подняла девочку на ноги. Мириам с благодарностью прижалась к ней.
– Найди ее повязку, – приказал Шон Матату. – И убери нож. Девочка пойдет с нами.
Матату с неодобрением вытаращил глаза, но все же отправился искать единственный предмет туалета девочки.
Пока Мириам надевала свою повязку, сержант Альфонсо, опершись на автомат, с интересом наблюдал за ней. Было ясно, что он ничуть не жалеет о решении взять девочку с собой. Клодия была очень недовольна таким интересом к ее протеже, раскрыла свой мешок и вытащила оттуда запасную камуфляжную рубашку РЕНАМО, позаимствованную из запасов генерала Чайны.
Рубашка доходила девочке до бедер и вполне удовлетворила благочестивые чувства Клодии. Черная девочка была в восторге, тот ужас, который она испытывала всего несколько минут назад, был забыт, и она сразу начала прихорашиваться в своем новом наряде.
– Спасибо, донна. Большое спасибо. Вы очень добрая леди.
– Ну хорошо, – вмешался Шон, – демонстрация мод окончена. Пошли.
Альфонсо взял Мириам за руку.
Только тогда девушка поняла, что ее забирают с собой, и начала протестовать и отчаянно вырываться.
– Черт бы вас побрал! – взорвался Шон. – Теперь мы действительно влипли!
– Что такое? – спросила Клодия.
– Она не одна, с ней еще кто-то.
– Я считала, что она потеряла родителей.
– Это так, но на болоте у нее спрятаны брат и сестра. Двое детей настолько маленьких, что не могут прокормить себя сами. Черт бы все это побрал! Черт бы все это побрал! – с горечью повторял Шон. – И что теперь, разрази меня гром, нам делать?
– Мы накормим детей и возьмем их с собой тоже, – просто заявила Клодия.
– Двух младенцев! Ты что, с ума спятила? У нас здесь не сиротский приют.
– Мы должны опять начать все с начала? – Клодия с раздражением повернулась к нему спиной и взяла Мириам за руку. – Все в порядке. Можешь мне поверить. Мы присмотрим и за ними.
Черная девочка успокоилась и уставилась на Клодию глазами, полными щенячьего восторга и обожания.
– Где ребятишки? Мы накормим их.
– Идемте, донна. Я покажу вам.
И Мириам, взяв ее за руку, направилась в болото.
Было уже совсем темно, когда Мириам привела их к малюсенькому островку, где в зарослях папируса она спрятала детей. Когда она раздвинула густые зеленые стебли, на них, как совята из гнезда, уставились две пары огромных темных глаз.
– Мальчик, – объявила Мириам, доставая первого ребенка.
Мальчику было не больше пяти или шести лет, он был тощим и весь трясся от страха.
– И девочка.
Девочка была меньше, ей было не больше четырех лет. Когда Клодия притронулась к ней, она воскликнула:
– Она вся горит! Она совершенно больна!
Девочка была очень слаба и не могла стоять, она свернулась у Клодии на руках, как умирающий котенок, дрожа и что-то тихо мяукая.
– Малярия, – сказал Шон, присев рядом с ребенком на корточки. – Она не выживет.
– У нас в аптечке есть хлорохин. – И Клодия резко схватила сумку с медикаментами.
– Это безумие, – простонал Шон. – Нам придется пробираться дальше с этим выводком? Да это просто кошмар какой-то!
– Замолчи! – огрызнулась Клодия. – Сколько таблеток ей дать? В инструкции сказано, что для детей до шести лет надо посоветоваться с терапевтом. Спасибо за совет. Дадим пока парочку.
Занимаясь девочкой, Клодия спросила Мириам:
– Как их зовут? Как ты их называешь?
Ответ был такой длинный и сложный, что даже Клодия опешила, но она скоро пришла в себя.
– Мне это никогда не произнести, – сказала она в конце концов. – Мы будем звать их Микки и Минни.
– Уолт Дисней подаст на тебя в суд, – предупредил Шон, но она проигнорировала его замечание и завернула Минни в свое одеяло.
– Ты понесешь ее, – сказала она Шону тоном, не терпящим возражений.
– Если эта маленькая засранка описает меня, я ей шею сверну, – предупредил он.
– А Альфонсо понесет Микки.
Шон видел, как у Клодии появился материнский инстинкт, и понял, что все их возражения против этого дополнительного груза станут только стимулом для пробудившегося у нее чувства ответственности. Клодия совсем позабыла про свои изнеможение и апатию и сейчас была более подвижной и живой, чем когда-либо с момента смерти Джоба.
Шон поднял почти ничего не весящего ребенка и привязал его к спине одеялом. Жар проходил через одеяло так, как будто это был не ребенок, а грелка с горячей водой. Однако ребенок, очевидно, был привычен к такому положению, поскольку его с самого рождения именно так и носили. Девочка сразу успокоилась и уснула.
– И все же я не понимаю, что со мной происходит, – пробормотал Шон. – Заделаться бесплатной нянькой в моем-то возрасте.
Они снова двинулись через болото.