Витька поискал белые кудри Лукина. Действительно, где он? Неужели поехал в город без ужина? Не может такого быть! Вон и пайка его на месте. Горбушку-то он бы прихватил обязательно.
Сегодня в прокатке Лукин отличился. Разделся по пояс, нацепил фартук на голую грудь и давай шуровать в печи раскаленные добела болванки. Разошелся - не остановить. Покрикивает. Сизакова, бывшего с ним в паре, так загнал, едва тот поспевал подправлять болванки на рольганг.
- Эй ты, русалка толсторожая! - вопил запарившийся Сизаков. - С ума стронулся, что ли! А ну потише шуруй, говорю!
Какое там! Лукин в азарт вошёл. Вся группа за ними стала наблюдать и удивляться.
- Давай, давай, напарничек, не подкачаем! Пятилетка в четыре года, ур-ра! Даром, что ли, хлеб едим.
Желваки на скулах у Сизака так и заходили. Робу ему тоже пришлось скинуть. Заплясала на груди наколка: фиолетовая кобра, спящая на страшном кинжале. Темные ручьи побежали по кобре.
- Я тебе покажу "давай, давай"! - орал Сизак. - На Доску почета захотел! Тише шуруй, говорят. Ну, подожди же ты у меня!
Но сколько ни ворчал Сизаков, ему приходилось не отставать. Огненные болванки одна за другой валились из печи.
Наконец бригадир дал колокол - другой бригаде заступать. Сизаков плюнул, перекинул робу через плечо и пошел в душевую.
Лукин, белозубо улыбаясь, пошел за ним.
- Вот это да! - возбужденно крикнул он. - Давай всегда так, а?! Ты, правда, выдохся немного, но привыкнешь. Верно?
Витька заметил, как у Сизака бешено сверкнули глаза. Он даже весь передернулся.
- Слышь, а зачем у тебя эта змея? - как ни в чем не бывало спросил Лукин. - Я бы себе гада ни за что не дал выколоть!
Сизаков в гневе поднял кулак, но не ударил, а только посверлил черным пальцем висок Лукина.
Теперь Сизак сидел рядом с Витькой. Лицо его было хмуро и презрительно. Он тоже покончил с ужином и, видно, подумывал насчет дополнительной пайки. Толстое золотое кольцо желтело на его руке. Кольцо это появилось недавно, Сизак хвастал, что выиграл его в карты.
Витька знал Сизака и до войны. Они учились в одной школе, а в войну дружили. Но сейчас Сизак стал другим. Спутался со шпаной, ходит по пивным, в карты режется, по вечерам на Большом задирает прохожих. Как-то в Васином саду Витька попробовал с ним поговорить, только в глаз получил. Долго потом синяк не проходил. Сдачи дать не пришлось - шпана окружила, насилу выбрался.
- Сизак, где Лукин?
- Вались ты от меня!
Сизаков помахал близнецам и показал два пальца.
- Я уже пайку у них забил, - сказал Витька.
Не обращая на него внимания, Сизаков поднялся и вразвалку пошел к Старухиным. Сгреб обе пайки, швырнул на стол тридцатку и вернулся на место.
- Пользуешься, Сизак. На шпану надеешься!
- Хотя бы! Поговори ещё у меня.
После ужина можно домой, но Витька отправился в общежитие. Интересно, что с Лукиным. Иногородние жили в старом здании неподалеку от знаменитого Горного института. Здание еле перенесло войну. Осколки изрешетили фасад, внутри сыро и холодно, холоднее, чем на улице. Дощатый пол в длинном темном коридоре подгнил, канализация не работала, и в доме стоял тяжелый запах. По коридору много дверей - за дверью комната, а в комнате живет по десятку ремесленников.
Лукин сидел на кровати, прижав колени к подбородку.
- Ты что, рехнулся? Комендант увидит. В брюках под одеяло!
- Брюки-то сперли, - сказал один из Старухиных, а который - сам черт не смог бы разобрать.
- Так, - усмехнулся Витька, - дофорсил малый!
"Загрустил увалень, а то все улыбался! Ничего, походишь и в робе. Многие в ней ходят и - живы. Ишь, будка вся опухла от слез, - думал Витька. - Узнал, что земля вертится!"
- Они тыщу, как не больше, стоят, - сокрушался Старухин. - Эх, башка плоская! Да разве здесь не украдут? Мы вон на сундучок-то два замка прихитрили и то опасаемся, а он такие брюки под матрацем держит. Да чего их было покупать?! Ведь голый сам. Из деревни даже соли не привез!
Лукин вдруг со злостью отбросил одеяло и вскочил на кровати. Жалкие матрацные пружины только пискнули.
- Не ври! Не хуже тебя собрали. И сундук был, - заорал он Старухину. - И сало было, еще получше твоего. Последнее мне отдали. А я всё за эти брюки, да ещё денег сколько приплатил!
- Ну вот, ну вот… - закачал головой Старухин. - Башка-то плоская.
- Не мог я в Ленинград голозадым ехать, это ты понимаешь? - орал Лукин, прыгая по кровати. - Не мог! В лохмотьях сюда попрусь, да?
- Быть бы сытому, - невозмутимо тянул своё Старухин. - Из брюха никто не украдет. А Нева что - вода мутная, и всё, течет только шибко да широкая. Какое тут диво?
В темноте раздавались шлепки мелких волн, легкие, частые и звонкие. От темной груды камней, лежащих на самом берегу залива, шел резкий и острый запах нефти. Откуда-то с воды прилетали голоса рыбаков, но лодок не было видно. И непрерывно шумела труба ГЭС, словно какое-то чудовище набрало в себя воздуха и теперь, недовольное, вздыхало сипло и мощно.
Изредка на берегу проходили пары. Сверкали матросские бляхи, слышался смех. Моряки вели девчонок в темный прибрежный сад.
Витька стоял у самой воды и грыз сухарь. Сухарь ему сунул в шинель отец еще вечером, когда Витька только собирался пойти на улицу.
Все звуки были понятны Витьке, может быть, поэтому он не боялся ходить так поздно. Здесь он собирал кленовые листья в блокаду, чтобы мать испекла из них лепешки, здесь на берегу находил дрова.
Сухарь был пересушен и приятно горчил. Отламывая маленькие кусочки, он давал им таять во рту.
Витька караулил Сизакова. Он был почти уверен, что тот взял брюки. Уже погасли редкие фонари в переулках, а Сизаков не появлялся. Но он должен пройти здесь, другой дороги к дому не было.
- Ишь ты, для Ленинграда вырядился, увалень! Чудила! - повторял про себя Витька, думая о Лукине.
Он уже продрог, когда увидел пару, быстро двигавшуюся к нему навстречу.
- Эй, дай закурить!
Сизаков с какой-то девчонкой…
- А, Витёк! Курево, говорю, есть? "Звездочка"? Годится.
Девчонка была на голову меньше Сизакова и всё время отворачивалась, пряча лицо. Но Витька всё же узнал. Живет на кольце трамвая в Скобском дворце. Малявка!
- Мы потопали. Мерси!
- Обожди, Сашка, потолкуем.
- Утром на теории делать нечего, там и потолкуем, - отмахнулся тот.
Витька покачал головой.
- Ну, что тебе? Говорят - утром.
- Брюки гони…
Сизаков поднял голову и в упор посмотрел на Витьку.
- Томка, пойди пройдись, я сейчас, - угрожающе процедил он.
- Он не скоро, - смело сказал Витька.
- Ладно же! Томка, беги домой, завтра увидимся.
Девчонка послушно затрусила прочь.
- Пойдем, что ли?
- Куда?
- В парадную.
- Так, - сказал Витька. - Пошли на черный ход, - продолжал он, - там лучше.
- Все равно, - с усмешкой, любезно согласился Сизаков…
Витька сидел на ступеньке, разглядывая порванную штанину. Выше на площадке сидел Сизаков.
- У, гад! Из-за мешочника, из-за скобаря какого-то! Из-за русалки толсторожей!
- Не вой, Сашка. Брюки гони, домой не пущу.
- Ты!
- Я.
- Может, ещё полезешь?
- Не отдашь?
- А-а! - крикнул Сизаков и бросился вниз, пытаясь ударить ногой. Но Витька успел увернуться и схватил его за руку. Они оба упали.
На площадке робко приоткрылась дверь и тут же захлопнулась.
- Пусти лучше! Здоровенный стал, - задыхался Сизаков.
Витька отпустил. На ступеньке тускло блестело толстое кольцо. Он схватил его и сунул в карман.
- Теперь-то отдашь!
Они прошли по Большому и свернули к Неве. Брюки были спрятаны где-то в разрушенном доме на набережной. Было всё так же темно и тихо, только редкие окна светились в домах да громыхали иногда грузовики.
- Помнишь, как в блокаду здесь за водой ходили на Неву?
- Помню, конечно.
- А как я тебе сухого молока целую плитку дал, помнишь?
- Помню. Ты не останавливайся. Идём, идём!
- А как я дрова за тебя рубил, тебе топор не поднять было? А как карточки вместе отоваривали, а? Отдай кольцо!
- Брюки гони.
- Да матери кольцо, Витек, понимаешь?!
Витька остановился и переспросил:
- Что? Матери? А хвастал, что выиграл?
- Выиграл… конечно. У спекулянтов. Они матери тогда за него полкило серого дали.
Витька вспомнил, как его мать в сорок втором зимой однажды, придя с завода, сказала: "Надя Сизакова умерла. А мы с ней в роддоме когда-то вместе лежали".
- На, возьми. Сразу бы и сказал. Стой, стой! А что тут за буквы внутри, а?
- Ну инициалы маткины, - Сизак попытался выхватить кольцо.
- Куда! Ух и гад ты! Маткины! Да тут и буквы-то нерусские. Соврал, Сизак! На что взять решил, а? Ну и человек.
- Отдам брюки, кольцо отдашь? Не отдашь - поймаем все равно.
- На кой мне оно черт. Гони брюки!
- Пошли отдам.
- Нужны мне они, думаешь, - на ходу говорил Сизак, но Витька уже не верил ему. - Обидно. Всякий белобрысый форсит. Силу показывает. Что он сегодня на заводе творил, а? Для того я в блокаду выжил, чтобы всякий теленок надо мной верхушки сбивал, да?
- А для чего ты выжил?
Сизак остановился и заорал:
- Да ты что тут из себя ставишь, а? Ты думаешь, ничего тебе не будет? Да мы же тебя сегодня поймаем. Да мы же тебя разукрасим, как в праздники! Это ты понимаешь? Лучше гони кольцо, пока я никому не сказал!
Витька знал, что это не пустая угроза. Сизак сразу же, конечно, помчится к шпане.
- А что они о Ленинграде подумают… - нерешительность на минуту овладела Витькой.
- Кто это?
- Да в общежитии.
- Ха, вот дурак! Идиот! "О Ленинграде подумают…" Гони кольцо лучше. Я сегодня на него ещё сыграю. Некогда мне, слышишь!
Но Витька уже справился с собой.
- Брюки давай, а то в Неве кольцо ищи. - Он сделал вид, будто хочет швырнуть кольцо в реку.
- Идём отдам! Но смотри, смотри, - цедил Сизак сквозь зубы, - сегодня же получишь! Почтовый перевод по зубам!
Сизаков повел вдоль набережной. Потом долго вел задними дворами. Витька то и дело спотыкался в темноте.
- Брюки, брюки… вон какой дом сгорел. Когда его восстановят, сто лет пройдет! Куда ты прёшься за мной. Погоди тут. Сейчас приволоку.
Сизаков полез в развалины. Наверняка там были спрятаны не одни брюки. Слышно было, как вырываются кирпичи из-под его ног.
Витька пришел в общежитие, когда все спали. Лукин спал поверх одеяла. Витька долго будил его и кинул ему прямо на подушку сверток с брюками.
- Держи, русалка! И помни: в Гавани ничего не пропадает. - Он наклонился и сморщился, потрогав свою рваную штанину. - Тебе понятно?
- Слушай, - возбужденно заорал Лукин, не обращая внимания на спящих. - Покажи мне завтра свою Гавань, а?
- Иди ты к черту, - ответил Витька. - У нас в Гавани мраморных лошадей нет!
На улице его слегка зазнобило. Может, от холода. Может, от страха. Идти надо было мимо Васиного сада. Где-нибудь там у темной ограды или возле пивной притаилась шпана. Караулит.
Витька постоял в нерешительности. И пожалел вдруг, что всё так получилось. Но надо было идти домой.
ТИХОХОД
Рассказ
Кончался сентябрь. Был он на редкость солнечным и сухим. Листья на деревьях будто и не собирались желтеть. И только ветер стал уже по-осеннему резким, порывистым. Он вздымал тучи пыли с окрестных холмов. Тряс придорожные буки и клены.
Пыль набивалась в глаза, налипала на потное лицо солдата, противно скрипела на зубах.
Кончался сентябрь тысяча девятьсот сорок первого года.
По пустому пыльному шоссе шагал солдат.
Он выполнил задание: проверил дивизионную связь и теперь возвращался на свою батарею. Ступал тяжело, делая каждый шаг с усилием. Проработав на линии часов десять, был он голоден и валился с ног от усталости.
Он не был здоровяком. Длиннющие нескладные ноги. Длинная тонкая шея. Длинные, как палки, руки…
Нагружен он был, как лошадь.
На спине винтовка, две стальные катушки с проводом, противогаз. На одном плече вещмешок, на другом деревянная коробка с полевым телефоном. Ещё на нём был широкий брезентовый пояс, на котором болтались два стальных крюка-кошки. С их помощью он лазил по столбам.
Ему бы идти тропинками вдоль реки, получилось бы гораздо ближе, но здесь можно было рассчитывать на попутную машину. Но машин всё не было и не было. Хотя ещё на рассвете, когда он вышел на задание, грузовики шли колоннами.
Его бы насторожила такая перемена, будь он опытным солдатом, но ещё совсем недавно он мирно слесарил на заводе в Ленинграде.
Долго он шагал по пустому шоссе и вот услышал наконец-то гул мотора. Остановился на обочине, но потом, испугавшись, что машина пройдет мимо, вышел на середину.
Зеленый большой грузовик с фургоном вылетел из-за поворота на большой скорости.
- Эй! Эй! - замахал солдат. - Братцы! Неужели не остановят!
Резко заскрежетав тормозами, грузовик остановился метрах в десяти от него.
- Вот спасибо, так спасибо! - подбежал солдат к самому радиатору.
- А я уж из сил выбился, понима… - он осекся.
За выпуклым лобовым стеклом грузовика сидели двое. Руль держал хмурый толстый мужчина в тёмных очках. На нем была какая-то черная пилотка. Второй был помоложе, белобрысый, его пилотка, тоже черная, была засунута… под погон.
- Погоны! - ахнул солдат. И тут же понял: немцы!
Судорожно потянул он к себе приклад винтовки, но она, к несчастью, была у него под тяжелыми катушками с проводом. Снимать катушки времени не было. Белобрысый уже выскочил на подножку и навел пистолет…
Сидевший за рулем повернулся и постучал кулаком в стекло позади себя. И сразу из фургона выскочило несколько немцев в коротких странных сапогах с широкими голенищами.
Они окружили солдата, держа наготове автоматы.
Толстяк тоже выбрался из кабины. Он и белобрысый были в черной форме. Остальные - в мышиной.
Толстяк долго из-под очков разглядывал пленного, потом рассмеялся и что-то скомандовал.
Окружившие солдата немцы тоже рассмеялись и повесили автоматы на плечи дулами вниз.
- Видят, что беззащитный! - тихо пробормотал пленный.
Толстяк спросил его, коверкая русские слова:
- Коммунист, пиф-паф или повесьить, а? - он ещё раз рассмеялся, потом поглядел на часы, нахмурился и побежал к машине, что-то крича на бегу.
"Сейчас расстреляют. Торопятся куда-то", - приготовился солдат к смерти.
Но его не расстреляли. Подвели к заднему борту фургона и прямо со всем грузом - с винтовкой, катушками и кошками - подсадили в машину и куда-то повезли.
Его заперли в деревенской школе.
Толстый немец устроил ему допрос, но так как солдат ни слова не знал по-немецки, а толстый немец почти ни слова по-русски, то допроса у него не получалось, и он от злобы зверски избил пленного.
- Сьольнышко придет, и тьебя пиф-паф!
Школа была самой обыкновенной избой, только в её единственной комнате вместо русской печи стояли две круглые железные печки до потолка. Четыре ряда парт, счеты, как воротики, черная классная доска - вот и вся школа.
Видно было по всему, что ещё вчера здесь учились.
Ещё на стенах у окон висели портреты Маркса и Энгельса.
Стенгазета была выпущена только что. Называлась она "Ленинец № 1 1941 года". Одна заметка "Письмо на фронт" начиналась так: "Мой папаня бьет фашистов. Он - пулеметчик. Он их всех выгонит. Я ему написал письмо. Я ему написал, что мамке всё время помогаю. И что научился плавать. И поймал на речке четыре щуки…"
- Поймал четыре щуки… научился плавать… - солдат еле шевелил разбитыми губами.
Он подошел к окну. Во дворе школы ходил автоматчик. Дальше виднелось тусклое олово реки, кустарники, а ещё дальше лес.
Солдат снова подошел к стенгазете. Перечитал заметку.
Под ней стояла подпись: "Смирнов третьего класса".
- Ты хоть, Смирнов, плавать научился… А я! Отец меня с двенадцати лет к тискам! С мальчишками дружить не давал. Боялся, что карманником заделаюсь… Эх, Смирнов третьего класса, попал я в плен и меня расстреляют, "когда сьольнышко придёт"!
Всю ночь он бодрствовал. Думал о своей жизни. Почему он так неумело жил? Почему мало книг прочитал? Почему… почему… почему…
На рассвете, скрючившись за низкой партой, он задремал на несколько минут, но тут же вскочил, услышав рычание моторов во дворе. Коротко простучало несколько автоматных очередей, рванула граната. Все смолкло, и в сенях школы послышались тяжелые шаги.
Это за ним!
Солдат заметался по классу.
Нет! Так он им не дастся…
В отчаянии он сорвал со стены грифельную доску и, занеся ее над головой, притаился у стены.
Щелкнул замок, и дверь раскрылась.
Стиснув зубы, солдат обрушил тяжёлую доску на входящего.
И тут же раздался крик:
- Смирнов! Володька! С ума ты сошёл! Свои же тут!
Ничего не понимая, солдат поднял голову и увидел, что в дверях стоят его друзья-связисты во главе с командиром.
- Ну и удар у тебя, вот жеребец, - протянул лейтенант, - пожалуй, не очухается фашист! Куда уж там! А ведь ты и меня так мог припечатать, если бы я сам стал дверь открывать.
Только сейчас солдат увидел, что на полу у его ног неподвижно лежит толстый немец.
- Простите, товарищ лейтенант, - почему-то очень тихо сказал солдат. - Извините…
О том, как слесарь дядя Володя побывал в плену и как его оттуда вызволили, знали все в мастерской. Не раз слыхали от него эту историю.
- Тоже солдат! - с презрением фыркал Сашка токарь. - Винтовка у него под катушками была! Вот сковородка! Да я бы сразу в кусты и этому грузовику по шинам трах! А потом этих фашистов по одному трах-тах… И с приветом!
Шумный человек Сашка!
Никогда не упускает случая над кем-нибудь подтрунить!
Дядя Володя с ним не спорит. Чего уж спорить! До сих пор он не понимает, как его тогда угораздило винтовку под катушки засунуть…
Много лет с того времени прошло.
Постарел дядя Володя.
Неважно сложилась его жизнь. Остался он одиноким, жена долго болела и два года назад умерла. Детей не было.
Вся его жизнь была теперь здесь, в слесарке.
Не было больше на заводе второго такого мастера.
Набору его инструментов могла позавидовать и кладовая.
По вечерам, после смены, когда все расходились, он оставался и приводил в порядок свой инструмент. В ящиках его верстака в специальных колодочках помещались редкие сверла и метчики.
С металлом дядя Володя обращался очень бережно.
Он знал все его тайны.
Шумный человек Сашка!
Станок его в самом углу слесарки.
Сашка все время вынужден стоять лицом к желтой от эмульсии стене и разглядывать железный плакат, призывающий токаря не смешивать стальную стружку с чугунной и бронзовой.