III
День отхода каравана на Север всегда был особым событием для жителей Леногорска. С утра к месту стоянки собирался народ провожать родных и знакомых в далёкий, нелегкий путь. Команды теплохода, лихтера и барж вернутся только поздней осенью, перед самым ледоставом. Им довольно работы вдоль побережья и у ближних островов.
Но сегодня многие провожают не их, а тех, кто разместился на брандвахте - большой пассажирской барже с длинной, во весь корпус красной надстройкой. Это пассажиры каравана. Они не вернутся ни этой, ни следующей осенью. Их почти двести человек. Им предстоит сменить зимовщиков в Северном порту и на ближайших зимовках. Они проведут там не менее трех лет.
Большинство из них уже бывало там. Такие ведут себя спокойно, будто отъезжают в недалекие командировки. А новички не умеют скрыть своего волнения: одни много говорят, другие поют песни.
Склянки на теплоходе пробили двенадцать. Конец прощаниям, слезам и наказам.
Геннадий обнял и поцеловал мать. И вдруг почувствовал, что, как тогда, в горький для них день, по щекам потекли горячие слезы.
- Что ты, мама! Я ж на дело иду. Писать буду. И до осени только…
Мать подняла голову, вытерла слезы. - Ничего, ничего, Гена. Ты не беспокойся. У дела ты стал, вот и волнуюсь. Хорошо мне. Большая радость у матери, когда сын кормильцем становится. Такую радость матери называют счастьем. Ты не думай, оно не маленькое. Большое это счастье.
Она улыбнулась, но не могла унять слез. Они катились на ее белую кофточку, а когда наклонилась, то и на черную фланельку сына.
- Ну, иди, - и легонько толкнула его в грудь. - Мы с Надей очень будем ждать тебя.
Еще раз поцеловав мокрые щеки матери, Гена быстро зашагал к теплоходу.
А она осталась, маленькая, похудевшая, в скромной черной юбке и много раз стиранной белой кофточке.
Улыбнулась сквозь слезы и подумала: "Теперь они с дочерью - семья моряка. Должно быть, очень трудно ждать, особенно, если он ушел в плавание в первый раз".
У широкой трубы над теплоходом взорвалось белое облачко пара. Над затоном поплыл басистый гудок "Полярного".
"Первый, - подумала Анна Ильинична. - Потом будет второй. После третьего уберут трап, и у Гены больше не будет дороги на берег. В доме станет просторно, пусто… Ничего, научимся ждать, - успокаивала она себя. - Будем, как все, ходить на пристань, считать гудки и жадно расспрашивать матросов встречных кораблей…"
Кругом ходили пестро одетые люди, громко разговаривали, смеялись, пели. Для многих здесь это было привычной жизнью.
Снова облако пара над теплоходом и зычный гудок, поплывший на берег, на воду, к поголубевшим в дымке горам. Он звучал значительно дольше первого, как бы давая всем запоздавшим дополнительные минуты.
"Второй", - отметила про себя мать и вздохнула тяжелее прежнего.
На берегу еще больше зашумели, задвигались. К ней подошла учительница и тронула ее за локоть.
- Здравствуйте, Анна Ильинична!
- Здравствуйте, Антонина Петровна! - ответила мать, уже справляясь с волнением. - Вот сына провожаю… Вам бы немного раньше прийти. Он только что ушел на корабль.
- Очень хорошо. Я рада за Гену. Морские дороги, Анна Ильинична, зыбкие. Но кто научится ходить по ним, легок путь того будет на твердой земле.
Живя несколько лет с мужем в Северном порту, она сама любила море и действительно была рада за своего воспитанника.
- Спасибо вам за поддержку и заботу. - Анна Ильинична взяла легкую руку учительницы и порывисто прижала к груди. Одна мать знала, что учительница просила боцмана и капитана взять Гену на пароход.
- Что вы! - смутилась Антонина Петровна.
Голос ее дрогнул, но руки она не отняла. Да и как это можно было сделать? Сейчас искренне, от всей души признали ее дела учительницы. Не преподавателя, не классного руководителя, а именно учительницы. Никогда в жизни не отмечали так ее труд, и никогда не было так хорошо на душе.
Так и стояли они вдвоем, близкие друг другу, - две матери, провожающие в большую жизнь одного сына.
IV
…Матрос Серов не на вахте, но дел много и у него. Одно за другим сыплются многочисленные поручения боцмана, старшего помощника капитана. Гена летает с верхнего мостика на нижнюю палубу, в трюм и обратно.
Ему нравится, что он всем нужен, и без него уже не обойтись.
Мельком с верхней палубы взглянул на длинный в двадцать единиц караван, который они ведут за собой.
На несамоходных судах уже подняли якорь, караван находился на плаву, удерживаемый стальным буксирным канатом "Полярного".
Вслед за "Полярным", впереди каравана, особенно выделялся широкими черными бортами и желтыми погрузочными механизмами лихтер "Ленский-1". В средине каравана поднималась красная надстройка брандвахты. Там стоял веселый говор, играли на гитаре.
Раздался третий гудок. Выполнив последнее поручение, Геннадий подошел к правому борту, чтобы еще раз посмотреть на мать, и увидел Антонину Петровну…
- Ну, кажется, все сделано, - сказал рядом капитану боцман.
Капитан ответил ему морской шуткой:
- Если бы капитан корабля ждал, когда будет закончено последнее приготовление, он не отчалил бы от берега до конца навигации.
Взял в руки мегафон и тихо для команды распорядился:
- Отчаливаем.
И уже громче на берег;
- Отдать концы!
Стоявшие на берегу у причальных столбов матросы сбросили тонкие железные тросы и, громко стуча башмаками, по трапу побежали на теплоход.
Вслед за ними убрали трап.
- Поднять якорь! - продолжал распоряжаться капитан.
Шумно заработал паровой шпиленок, выбирая якорную цепь.
Под рукой капитана звякнули ручки телеграфа, и в машину пошел сигнал: "Самый малый вперед!"
Пароход стал- отваливать от берега, и за ним, чуть изгибаясь, двинулся весь караван. Берег медленно уплывал назад.
V
Геннадий стоял на нижней палубе и глядел на удаляющийся город. Сначала исчезли, как бы потонули в густой зелени берега жилые дома, потом корпуса и трубы заводов. Дольше всех, как маяк, белела залитая солнцем башня электростанции.
Караван сделал разворот и пошел строго на север. Теперь с правого борта "Полярного" уже был не город, а поросшие низкими тальниками да высокими травами длинные острова. Далеко за островами в синей дымке вставали каменные горы противоположного берега.
Лена - могучая река. По длине она чуть не в два раза больше Волги. Но берега ее мало населены. И почти всю дорогу будут видны вот такие густо заросшие острова и высокие то серые, то желтые прибрежные горы.
- Матрос Серов! - услышал Гена возле себя зычный голос боцмана.
- Есть матрос Серов! - вытянувшись, ответил Геннадий.
- На бак, к вахтенному, помогать будешь.
- Есть на бак к вахтенному! - повторил он еще громче и бегом бросился к трапу, ведущему на верхнюю палубу.
Он не знал, где бак, но полагал, что где-нибудь наверху. На вторую палубу выскочил возле машинного отделения.
Навстречу вышел длинный Сергей Алферов. Серов кинулся к нему.
- Мне нужно на бак. Где это?
Тот удивленно посмотрел на Гену и не торопясь ответил:
- Бак - это передняя палуба на носу теплохода, перед штурвальной рубкой. Понятно?
Слышавший, что на корабле все приказания начальства выполняются бегом, Геннадий, позабыв про Алферова, кинулся на переднюю палубу.
VI
Матрос Носков, к которому послали Серова, такого же, как и Генка, роста, но покрепче сбит, старше годами и богаче веснушками.
Еще о нем можно было сказать, что он ходил по жизни колесом, любил смеяться, часто и умело рассказывал занимательные приключения о Севере.
У него всегда улыбались не только золотистые глаза, но и вздернутый, весь в веснушках нос, толстые круглые щеки и тонкие, широко разрезанные губы.
Полусогнувшись, он опускал за борт длинную жердь с белыми и черными отметками в футах.
- Двенадцать… Четырнадцать!.. - кричал он, ни на кого не глядя.
- Ты это кому? - спросил подошедший Геннадий.
- Кому надо, тот слышит, - продолжал Носков нараспев. - Четырнадцать. Четырнадцать с половиной… - II, повернувшись к Серову, быстро спросил: - Ты что без дела? Тринадцать… Тринадцать с половиной…
- К тебе послали.
- Очень хорошо. Четырнадцать… Вот, поиграй-ка палочкой. - И сунул в руки Геннадию водомерный шест.
Шест был длинный, но сухой и показался Геннадию не особенно тяжелым. С силой ткнув его в воду с маленьким опережением хода корабля, Геннадий зорко следил за отметками.
- Че-тыр-над-цать… - стараясь подражать Носкову, запел Геннадий. - Опять четырнадцать…
Заметив, что у Геннадия все идет ладно, что работается ему в охотку. Носков отошел к месту курения и уселся у ящика с песком. Вынул папиросу, хотел украдкой подремать. Но на мостике недовольно крикнули:
- Вахтенный, что случилось?
Носков мигом подлетел к борту. Геннадий закидывал шест. Его быстро проносило вдоль борта. Он молча закидывал снова и с тем же результатом.
- Что у тебя, почему молчишь? - с тревогой спросил Носков. - Он чувствовал себя виноватым, что оставил новичка одного. - Онемел, что ли?
- Шест не достает дна, - спокойно ответил Серов. Он был уверен, что в таком случае матросу нечего сообщать на мостик.
- Кричи "подтабань" или "пронос", - приказал Носков.
"Подтабань" было новое, непонятное слово, и Геннадий принял второе.
- Про-но-ос, - запел он после каждого взмаха шестом.
Грело солнце, слепила вода. Шли мимо длинных зеленых островов, с которых тянуло лесной прохладой. Навстречу каравану из крутых обрывов вылетали стайки береговых ласточек и долго с веселым щебетанием кружились над судами.
На островах, на реке стояли обстановочные, знаки, указывающие путь кораблям. Но теплоход "Полярный" предназначался для плавания в море. Он имел глубокую осадку, и капитан принимал все необходимые меры предосторожности.
К концу вахты молодой матрос изрядно устал. Ломило в плечах и костях рук, потерял певучесть и стал похрипывать голос.
Но кругом было много солнца и воздуха. А главное - было сознание, что работу ему дали трудную, может быть, труднее, чем другим, а вот он с нею справляется. И работа его особо важная, и место его на корабле сейчас первое.
На Север идет огромный караван в двадцать единиц, и каждое судно водоизмещением в несколько сот тонн. Впереди каравана - теплоход "Полярный", а на теплоходе сейчас первым стоит рядовой матрос Геннадий Серов. Посты остальных вахтенных там, сзади. Даже рулевой и сам капитан находятся у него за спиной. И капитан не отдаст никакой команды, прежде чем не сообщит ему своих данных стоящий на самом носу матрос Серов.
Стоит только ему крикнуть "одиннадцать… десять… девять" - и сразу забеспокоятся на мостике. Капитан отдаст приказание - право или лево руля или тихий ход. Рулевой быстро закрутит колесо, побегут вдоль бортов на корму цепи рулевого управления, и теплоход круто свернет от мелкого места.
А чуть забудется, прозевает матрос Серов - теплоход налетит на мель. Через минуту к нему нанесет волной и весь караван. Будет авария.
Не зевай, матрос Серов! Ты теперь не ученик. Ты рабочий человек. И все, кто там за тобой, верят тебе, и надеются на тебя. Не обмани их, матрос Серов!
От сознания важности своего места и порученного има усталость казалась Геннадию даже приятной.
Кончив вахту, он не спеша пошел в душ и долго поливал себя прохладной водой. Потом повар принес в столовую сытный обед, и Геннадий решил, что при таком питании никакая работа не покажется тяжелой.
К вечеру караван достиг места, где в Лену вливалась широкая и многоводная река Алатун. Берега здесь раздвигались еще шире и теперь чуть проглядывались в синей дымке.
Алатун был скорее братом, чем сыном Лены. Он начинается в теснинах высокого Ялканского хребта и колесит между гор две тысячи километров, принимая по пути крупные притоки, которые сами тоже судоходны.
Геннадий много слышал и читал об Алатуне, но видел эту реку впервые. Долго стоял он на палубе по правому борту и смотрел на светлую голубую воду. На берегу у самого устья виднелось несколько рыбацких домиков. По берегу ходили люди. Несколько человек развешивали для просушки сети. Уткнувшись в красный песок, дремали черные смоляные лодки.
Как у всех горных рек, воды Алатуна были стремительны, холодны и прозрачны. Геннадий видел, как они с силой оттесняли влево медленно текущие воды Лены. Войдя в одно русло, две реки еще долго не смешивались: справа, стремительно завихряясь, текли светлые, чуть зеленоватые воды Алатуна, слева, немного отставая, - серовато-желтые - Лены.
Алатун выносит в Лену много песка и гальки. Из них на Лене образовался широкий перекат.
Караван осторожно прошел перекат, и команда, с напряжением наблюдавшая за проходом, сразу успокоилась, все разошлись по своим местам.
Низкое солнце, коснувшись далекой горы, быстро закатилось, точно растаяло. И зеленые острова, и синеватые горы, и. беспокойная вода покрылись серебристым туманом.
Было время отдыхать, и Геннадий ушел в каюту. Она помещалась на носу, с правого борта, маленькая, всего на две койки.
Гена втянул под стол складные стулья, прикрыл широким иллюминатор, задернул на нем синюю занавеску, и каюте стало темно.
Жизнь матроса ему показалась вовсе не плохой: тут же и работа, и тут же рядом жилье.
"Может, она и полюбится тебе, неподходящая-то", - Вспомнил он слова Ивана Демидовича.
Может быть! Первый день плавания был совсем не тяжелым - на корабле ничего не случилось.
И когда лег в постель, подумал, что над ним сейчас на вахте новый надежный товарищ, и не надо ни о кем беспокоиться.
Можно спать.
Глава четвертая
I
Проснулся Геннадий от страшного грохота и сразу не понял, в чем дело. Похоже было, что над головой тысячи тяжелых гирь посыпались на листы железа.
И только когда что-то тяжелое булькнуло в воду и раздался грохот, понял, что пароход остановился что это над ним грохотала в клюзе цепь падающего якоря.
Что случилось? Почему стали? - громко спросил ом, говеем не думая, что он в каюте один.
Ему никто не ответил. Быстро встал с постели, спустился вниз, отдернул занавеску на иллюминаторе.
За иллюминатором открывался широкий синий залив. Высокий берег плотно застроен веселыми домами.
Быстро оделся, вышел на палубу.
"Чернорецк!" - первое, что он услышал наверху.
Горняцкий поселок Чернорецк раскинулся в обширном устье долины между двух гряд высоких лесистых сопок. Прямо к воде сбегали широкие улицы, застроенные новыми домами. Чуть выше вырисовывались длинные здания складов. А дальше за синей цепью сопок поднимались вершины далеких Верхоянских гор с белыми полосами еще не растаявшего снега.
Над поселком густо дымила электростанция, а чуть в стороне легко попыхивала прозрачным дымком невысокая труба бани. Баня, как и электростанция и столовая, работала круглые сутки. Она нужна горнякам, как свет, жилье и пища.
Но нигде не было видно обычных для угольных разработок высоких копров, всякого рода шахтных надстроек.
В заливе стало шумно. На караване кипела работа - его расчаливали. Юркий моторный бот "Чайка", шхуна "Пионер" и прибывший сюда еще раньше колесный пароход "Алдан" забирали от каравана порожние тысячетонные и пятисоттонные баржи и уводили их к дамбе под погрузку угля для судов, плавающих в Арктике.
Часть команды отпустили на берег. В их число попал и Геннадий. Он держался ближе к Носкову: с ним первым ему пришлось работать в плавании. Носков казался ему самым бывалым матросом, он много рассказывал об Арктике. И делал это так вдохновенно и ярко; что Геннадий представлял себе, будто сам видел плавающие ледяные горы, шумливые птичьи базары, клыкастых моржей и круглоголовых тюленей.
Уже в шлюпке Носков начал рассказывать историю Чернорецка, слышанную им в первый приезд сюда. И опять с такими подробностями, словно все пережил сам.
- Когда-то всего этого здесь не было, - говорил он, как искусный оратор, проводя рукой вдоль берега. - Пришел сюда маленький караван и высадил на берег сразу двести человек. А дело позднее. Снег пошел, шуга по реке двинулась. Караван уйти не мог и тоже зазимовал тут… Зимовать, оно ничего - ребята молодые, горячие. А только где зимовать - в поселке всего семь домиков. А мороз - пятьдесят и шестьдесят градусов. Поставили палатки, печи железные соорудили. Что дальше делать? Строиться? Но с чего начать?
- Известно, с чего начинать, с жилья, - сказал Юсуп.
- Нет, они решили другое…
- Зачем другое? Человек жилье должен иметь.
- А они взяли и построили электростанцию. Вот! Носков сказал это с такой гордостью, будто это сделано было по его личному совету.
- Рискованно, - поддержал Юсупа Сергей Алферов. - Электричеством в такой мороз не нагреешься. Плохо думали начальники.