- Ты пришел в сознание, мой добрый Вол? Да. Ну, тем лучше. Клянусь Юпитером, это хороший признак! Пусть только теперь явится аппетит. А он приходит, не правда ли, да? Через неделю ты будешь здоров. Эти скоты, всегда полупьяные, вздумали тебя стегать? Да? Неудивительно. Они только это и делают - галльское вино лишило их последней сообразительности. Бить тебя, когда ты едва держишься на ногах… Не говоря уже о том, что у людей галльской крови сдерживаемый гнев может иметь дурные последствия. Но теперь твой гнев утих, не правда ли? Да? Тем лучше. Я больше твоего должен быть зол на этих пьяниц. Ведь злоба, кипевшая в твоей крови, могла задушить тебя! Да эти скоты способны лишить меня двадцати пяти - тридцати золотых, которые я могу выручить за тебя в будущем, мой добрый Вол! Для безопасности я отведу тебя в отдельное помещение, где тебя никто не станет беспокоить и где тебе будет гораздо лучше, чем здесь. Там помещался один раненый, умерший сегодня ночью. Великолепный был раненый! Да, это потеря… В торговле не всегда получаешь прибыль. Идем со мной.
И он отстегнул мою цепь, нажав на секретную, но известную ему пружинку. Меня неприятно поразило, что фактор все время называл, меня Волом. Да и вообще я предпочел бы плеть сторожей развязной болтливости этого торговца человеческим мясом. Я хорошо сознавал, что не брежу, но тем не менее с трудом верил в действительность всего происходившего со мной.
Не будучи в состоянии сопротивляться, я пошел за этим человеком: по крайней мере у меня перед глазами не будет больше этих сторожей, которые били меня и при одном виде которых вся кровь закипала у меня в жилах. Больших усилий стоило мне подняться, до такой степени я был слаб. Фактор отвязал мою цепь, взял ее конец, и так как на руках у меня были кандалы, человек в длинном черном плаще и другой с ящиком под мышкой схватили меня под руки и повели в конец сарая. Тут меня заставили подняться на несколько ступеней и ввели в темное помещение, освещаемое лишь отверстием, заделанным решеткой. Я взглянул в него и увидел большую площадь в Ванне, а вдали дом, куда я часто ходил навещать брата Альбиника и его жену Мерое. В своем новом помещении я увидал скамью, стол и длинный ящик со свежей соломой вместо той, на которой ночью умер другой раб.
Прежде всего меня посадили на скамью. Человек в черном плаще - римский врач - осмотрел мои раны, болтая все время на своем языке с фактором. Он достал какие-то мази из ящика, который носил за ним его спутник, перевязал мои раны и пошел лечить других рабов, пособив сначала фактору привязать мою цепь к деревянному ящику, служившему мне постелью.
Я остался наедине со своим хозяином.
- Клянусь Юпитером! - сказал тот с веселым и довольным видом, все более и более раздражавшим меня. - Твои раны, кажется, заживают. Это доказывает чистоту твоей крови. Ну вот, ты пришел в сознание, мой добрый Вол. Ты будешь отвечать на мои вопросы, не правда ли? Да? Ну так слушай.
И фактор, достав из кармана навощенные таблички и стилет для письма, сказал мне:
- Я не спрашиваю твоего имени, теперь у тебя нет другого имени, кроме того, которое дал тебе я, пока новый хозяин не назовет тебя по-своему. Я назвал тебя Волом. Гордое имя, не правда ли? Оно тебе нравится? Тем лучше!
- Отчего ты назвал меня Волом?
- А отчего я назвал Скелетом высокого старика, твоего недавнего соседа? Оттого, что кости просвечивают у него сквозь кожу. Между тем ты… Что за могучая натура у тебя! Какая грудь! Какая ширина в плечах! Какие крепкие мускулы! - И фактор потирал руки от удовольствия, с жадностью думая о том, какую хорошую цену он возьмет за меня - А рост! Ты на целую пядь выше самых высоких пленных, доставшихся на мою долю. За твое богатырское сложение я назвал тебя Волом! Под этим именем ты отмечен в моем списке под своим номером, и под ним же тебя будут выкрикивать на рынке.
Я знал, что римляне продавали пленников торговцам рабами. Я знал, что рабство ужасно. Я понимал матерей, которые предпочитали лучше убивать своих детей, чем оставлять их жить рабами. Я знал, что раб становится вьючным животным. Да, я знал все это, и все-таки во время речи фактора я проводил рукой по лбу и ощупывал себя, чтобы убедиться, что это я, Гильхерн, сын Жоэля, предводителя карнакского племени, и что со мной, сыном гордого рода, обращаются, как с волом, назначенным на продажу.
Этот позор, эта жизнь раба показались мне до такой степени невыносимыми, что я принял твердое решение бежать при первой возможности или лишить себя жизни, чтобы соединиться со своими. Эта мысль успокоила меня.
У меня не было ни надежды, ни желания узнать, что моя жена и дети избежали смерти, но вспомнив, что я не видел, как Генори с малюткой Сильвестом и дорогой моей крошкой Сиомарой вышли из повозки, я спросил фактора:
- Где ты меня купил?
- Там, где мы всегда совершаем свои покупки. На поле битвы после сражения.
- Значит, ты меня купил на поле сражения около Ванн? - Да.
- И ты поднял меня, конечно, на том самом месте, где я упал?
- Да, там вас была целая куча галлов, но из нее годным оказался только ты и еще трое. Между прочим, этот высокий старик - твой сосед. Ты помнишь? Тот Скелет, которого критские стрелки мне отдали в придачу, как раба для потехи. Вы, галлы, настолько ожесточенно сражаетесь, что после битвы с вами совершенно невозможно найти живых и не раненых рабов для продажи. Или же если и случается найти, то за страшно дорогую цену. Я же не имею много денег и потому довольствуюсь ранеными. Мой товарищ, верный сын Эскулапа, сопровождает меня всегда в моих обходах поля сражения и помогает мне в выборе. Так знаешь ли ты, что сказал мне этот доктор, исследовав твое раненое и избитое тело? "Купи его, непременно купи. У него все ранения хотя и значительные, но не опасные. Ни один из важных органов совершенно не задет. Рубцы от ран не понизят цену товара, и ты можешь быть спокойным - покупатели на этого галла всегда найдутся". Тогда, видишь ли, я с видом фактора, знающего свое дело, сказал критским стрелкам, толкнув тебя ногой: "Что касается этой туши, она еле дышит. Я не возьму его в свою долю".
- Когда я покупал быков на рынке, - сказал я с насмешкой, все более и более успокаиваясь от сознания, что смерть делает человека свободным, - я был менее искусен, чем ты.
- О, я старый воробей, я знаю, как следует вести свое дело! Стрелки, заметив, что я стараюсь сбить цену на тебя, стали меня уверять, что удары копья и меча нанесли тебе простые царапины. Я, в свою очередь, стал уверять их, что тебя можно топтать, переворачивать, и ты не подашь ни малейшего признака жизни, что ты уже коченеешь. И я не только говорил это, но и на деле пинал тебя ногами, становился тебе на грудь, таскал за волосы, и ты не подавал при этом даже признаков жизни. В конце концов ты пошел всего-навсего за два золотых.
- Я нахожу, что ты за меня дал недорого. Но кому же ты думаешь перепродать меня?
- Итальянским купцам или купцам из Южной Галлии. Они у нас всегда перекупают рабов второго сорта. Некоторые из них уже прибыли сюда.
- И они далеко уведут меня?
- Да, если только ты не будешь куплен одним из тех старых римских офицеров, которые, будучи совершенно негодными для продолжения военной службы, по приказанию Цезаря образуют здесь военные колонии.
- И завладеют, таким образом, нашими землями!
- Ну понятно. Я надеюсь получить за тебя по крайней мере двадцать пять - тридцать золотых. И даже больше, если ты окажешься или кузнецом, или плотником, или ювелиром, или каменщиком, или вообще знающим какое-нибудь ремесло. Вот об этом я и хочу теперь расспросить тебя, чтобы занести твою специальность и все подробности о тебе в свой продажный список. Значит, мы запишем… - И фактор по мере дальнейшего разговора стал записывать касающиеся меня сведения при помощи стилета на имевшуюся у него в руках навощенную табличку. - Твое имя Вол, галльско-бретонской породы. Я вижу это сразу, я большой знаток… Я никогда не смешаю бретонца с бургундцем, жителя Пуатье с овернцем. В прошлом году мне пришлось продать много овернцев после битвы при Пюи. Твой возраст?
- Двадцать девять лет.
- Двадцать девять лет, - записал он на своей таблице. - Твоя специальность?
- Землепашец.
- Землепашец? - повторил фактор с разочарованием, почесав за ухом стилетом - Так ты всего-навсего землепашец?
- И солдат еще.
- О, солдат, который носит железный ошейник и за всю свою жизнь ни разу не коснется ни копья, ни меча. Значит, так, - прибавил фактор со вздохом, перечитывая записанное на своей табличке. - "Номер семь. Вол, галльско-бретонской расы, очень высокого роста и большой силы, двадцать девять лет, превосходный землепашец…" Твой характер? - спросил он.
- Мой характер?
- Да, каков он? Буйный или послушный, открытый или замкнутый, стремительный или хладнокровный, радостный или грустный? Покупатели всегда справляются о характере приобретаемого раба, и хотя отвечать им мы не обязаны, но все-таки невыгодно вводить их в обман. Ну скажи-ка, дружище Вол, каков твой характер? Ради своих же интересов ответь вполне искренне. Хозяин, который тебя купит, рано или поздно узнает же правду, и тогда твоя ложь обойдется тебе гораздо дороже, чем мне.
- Ну так пиши на твоей табличке: "Землепашец Вол страстно любить рабство и всегда лижет бьющую его руку".
- Ты шутишь! Галльская раса любит рабство! Это все равно что сказать: орел или сокол страстно любят клетку.
- Ну тогда запиши, что как только у меня вернутся силы, я при первой возможности разобью свои оковы, убью хозяина и убегу в лес, чтобы снова зажить свободной жизнью.
- Вот в этом больше правды. Те скоты сторожа, которые тебя били, рассказывают, что после первого удара ты ужасно рванулся в своих цепях. Но, видишь ли, друг мой, если я предложу тебя покупателям с такой опасной рекомендацией, найдется очень мало желающих тебя купить. Кроме того, если честный купец не имеет права хвалить свой товар сверх меры, он и не должен его ругать. Я, значит, запишу о твоем характере так: "Характер буйный, мрачный, не привыкший к рабству, но который можно смягчить лаской и хорошим обращением".
- Перечитай еще!
- Зачем?
- Я хочу знать, под каким ярлыком я пойду на продажу.
- Ты прав, мой сын. Необходимо удостовериться, хорошо ли звучит этот ярлык, и вообще представить себе, что эти сведения выкрикиваются на аукционе. Итак: "Номер семь. Вол, галльско-бретонской расы, очень высокого роста и большой силы, двадцать девять лет, превосходный землепашец, характер буйный и мрачный, не привыкший к рабству, но который можно смягчить лаской и хорошим обращением".
- Вот что, значит, осталось от гордого и свободного человека, единственным преступлением которого является защита родины от Цезаря, - сказал я с глубокой горечью. - Того самого Цезаря, который, продав нас всех в рабство, поделит между своими солдатами землю наших отцов! И я не убил этого Цезаря, а ведь он был у меня во власти, я держал его перед собой на своей лошади!
- Как? Ты, храбрый Вол, имел пленником великого Цезаря? - сказал мне с насмешкой фактор. - Жалко, что я не могу громогласно объявить об этом. Это послужило бы хорошей рекламой при твоей продаже.
Мне стало досадно, что я произнес перед этим покупателем человеческого мяса слова хоть несколько похожие на жалобу. Только желание задать ему один беспокоивший меня вопрос заставляло меня сносить болтовню этого человека. Я спросил его:
- Так как ты меня поднял на поле битвы как раз в том месте, где я упал, ты мог видеть боевую повозку, запряженную четырьмя быками, с женщиной, висевшей на дышле вместе с двумя детьми?
- О, как же, я ее видел! - воскликнул фактор. - Мы насчитали в этой колеснице до одиннадцати женщин или молодых девушек.
- И в этой колеснице…. не было живых женщин и детей?
- Женщин? Увы, нет! Ни одной, к большому горю римских солдат и моему также. Что же касается детей, то, помнится, двоим или троим удалось избежать смерти, которой их хотели обречь эти свирепые галльские женщины, разъяренные, как львицы…
- Но где же они теперь? - воскликнул я, думая о том, что эти оставшиеся в живых дети могли быть моим сыном и дочерью. - Где эти дети? Отвечай… отвечай!..
- Я же тебе сказал, мой храбрый Вол, что я покупаю только раненых. Один из моих собратьев должен был купить этих детей, так же как и еще некоторых крошек, найденных живыми в других повозках. Но тебе какое дело до того, есть ли для продажи дети или нет?
- Но в этой повозке находились мой сын и моя дочь, - ответил я с разрывающимся от муки сердцем.
- А сколько лет твоим детям?
- Дочери восемь лет, сыну девять… Послушай, мне было бы гораздо отраднее знать, что мои дети умерли, чем думать о том, что они могут быть обречены на рабство. Возможно, что мой сын и моя дочь находятся среди тех детей, которых скоро продадут. Как могу я об этом узнать?
- А зачем тебе знать это?
- Да чтобы дети мои были, по крайней мере, при мне!
Фактор, пожимая плечами, разразился смехом:
- Ты, значит, плохо слышишь? Я же тебе сказал, что я не продаю и не покупаю детей…
- Мне нет дела до этого!..
- Да пойми же ты, что из ста покупателей рабов вряд ли найдется десяток таких, кто согласился бы взять раба с двумя детьми и без матери. Продавать тебя с твоими малютками, если бы они оказались в живых, это значило бы рисковать получить за тебя половинную цену. Повторяю тебе, никому нет охоты приобретать себе лишнюю обузу и лишние рты. Понял ли ты, наконец, медный твой лоб? Ты смотришь с таким видом, как будто ровно ничего не понимаешь. Ну так вот, что я тебе еще скажу. Если бы мне пришлось непременно приобрести твоих детей или если бы мне их при покупке раненых дали в придачу, вот так, как дали Скелета, то и тогда я ни за что не стал бы продавать их вместе с тобой. Ну, понял ты наконец?
Да, я наконец понял, я постиг весь и не подозреваемый даже ужас рабства. Я не мог представить себе, чтобы возможно было, раз мои дети живы, продать их на сторону без меня. Мне это казалось слишком ужасным и потому невозможным. Сердце мое разрывалось от горя на части, и я почти умоляющим голосом спросил фактора:
- Но что же в таком случае ожидает моих детей? Ты называешь их лишними ртами. Кто же купит их тогда?
- Те, кто торгует детьми, имеют особых и верных покупателей, особенно если дети красивы. Твои дети красивы?
- Да! - воскликнул я невольно, вспоминая с исключительной яркостью прелестные белокурые головки своего маленького Сильвеста и своей Сиомары, которые я обнимал в последний раз за минуту до битвы при Ванне. - Да, они прекрасны! Так же прекрасны, как была прекрасна их мать…
- Если они прекрасны, то успокойся, мой добрый Вол-землепашец. Их будет легко пристроить. Продавцы детей в числе своих наиболее выгодных клиентов имеют римских сенаторов, дряхлых и пресыщенных, которые любят незрелые плоды. Как раз теперь ожидается скорый приезд очень богатого и благородного сенатора Тримальциона, старого и привередливого любителя такого рода плодов. Он путешествовал в римских колониях Южной Галлии и, говорят, прибудет сюда на галере, великолепной, как дворец. Он, без сомнения, пожелает взять с собой в Италию несколько хорошеньких образчиков галльских ребят. И если твои дети красивы, их судьба решена, так как Тримальцион как раз клиент моего собрата. Нет более блестящей и радостной жизни, как жизнь этих маленьких девочек, играющих на флейтах, этих маленьких танцовщиков, которые забавляют старых богачей. Если бы ты видел этих плутишек со щеками, покрытыми белилами, с головками, увенчанными розами, в развевающихся, украшенных золотыми блестками платьях, с богатыми серьгами… А маленькие девочки! Если бы ты увидел их в туниках…
Я не мог больше слушать фактора. Глаза мои наполнились кровью, и я, разъяренный и взбешенный, рванулся к этому подлецу. Но и в этот раз цепь моя внезапно натянулась, я поскользнулся и повалился на свою солому. Я посмотрел вокруг себя - не было ничего, ни палки, ни камня. Тогда в припадке острого безумия, как мне думается, я забился в судорогах и, как дикий, посаженный на цепь зверь, схватил зубами свою цепь.
- Какой свирепый галл! - воскликнул фактор, пожимая плечами и становясь подальше от меня. - Скачет, ревет, кусает цепь, словно волк на привязи, и все это только потому, что ему сказали: если твои дети красивы, они будут жить в богатстве, наслаждениях и неге. Но знаешь ли ты, глупец, что случилось бы с ними, если бы они были некрасивы и неуклюжи? Знаешь ли ты, кому бы их продали? Да тем богатым вельможам, которые с огромным интересом занимаются чтением будущего по трепещущим внутренностям детей, специально зарезанных для этого гадания!
- О Гезу! - воскликнул я, внезапно охваченный надеждой. - Сделай так, чтобы и с моими детьми случилось то же самое, несмотря на их красоту! Пошли им смерть! Пусть они воскреснут во всей невинности там, возле своей чистой матери! - И я не мог удержаться от новых слез.
- Послушай, друг Вол, - сказал фактор недовольным голосом. - Я не ошибся, когда заносил на свою табличку, что у тебя буйный и вспыльчивый характер, но я боюсь, что у тебя есть более крупный недостаток, а именно - склонность к грусти. Я знаю, что грусть заставляет худеть, а мне это вовсе не выгодно. До дня аукциона остается всего пятнадцать дней, это немного, чтобы довести тебя до желаемой степени упитанности. Чтобы достигнуть ее, я не пожалею ни хорошей питательной пищи, ни тщательного ухода за тобой. Я прибегну, наконец, ко всем известным мне ухищрениям, дабы ко дню аукциона ты имел привлекательный вид. Но ты, со своей стороны, должен мне помочь, и если ты вместо этого предпочитаешь плакать, причитать, вспоминать детей - словом, делать все то, что прямо вредит интересам твоего хозяина, то, друг Вол, берегись! Я не новичок в своем деле, я промышляю им уже давно и во всех странах. Мне приходилось укрощать еще более неподатливых, чем ты. Я сардов делал послушными, а сарматов - кроткими как овечки. Суди же сам о моем умении. Итак, советую тебе: не причиняй мне убытка! Я очень добрый и снисходительный человек и ненавижу наказания, ибо они всегда оставляют после себя знаки, уменьшающие ценность невольника, но если ты меня к тому принудишь, то я буду беспощаден. Поразмысли об этом хорошенько, друг мой. А теперь наступает время обеда. Тебе принесут всего в изобилии, ибо доктор позволил давать тебе всякого рода пишу. Поешь хорошенько, вместо того чтобы плакать. Набирайся сил, нагуливай себе жир. Ешь сколько влезет, я буду давать тебе еды сколько хочешь. Ешь больше и помни, что слишком много ты не сможешь съесть и что через пятнадцать дней настанет аукцион. Ты должен быть к этому времени в теле. Я тебя оставляю, поразмысли о том, что я тебе сказал. Молись богам, чтобы они оказали тебе милость, иначе… О, иначе мне жаль заранее тебя, друг мой Вол!
С этими словами фактор вышел, затворив за собой тяжелую дверь каземата, в котором я остался один, закованный в цепи.