- За ваше здоровье, мосье! - Рейно поднял стакан.
Все молча выпили.
Мадам Дюваль подошла к четырехугольному бассейну и, ловко выловила большим половником несколько угрей средней величины, пояснив:
- Это для мадам Рейно!
Мужчины уселись в машину и поехали по домам. Солнце палило нещадно.
- Я полагаю, что лучше всего забыть о нашем разговоре, - просто сказал Рейно, когда прощался с офицерами.
Капитан Алоиз Альтдерфер стоял перед высоким зеркалом. Оно было таким великолепным, когда капитан, только что прибывший в замок, впервые осмотрел себя в нем. Он тогда же приказал перенести его в свою прихожую. Сейчас поверхность зеркала стала матовой, покрылась пятнами.
Рядом с зеркалом висела картина, на которой был изображен адмирал с орлиным носом, окруженный целой свитой военных при всех регалиях. Капитан мысленно представил себе в этой свите хорошо знакомые ему лица: на переднем плане генерала Круземарка, а рядом с ним фон Венглина, Мойзеля и Грапентина, а затем строго по рангу своих подчиненных, на самом заднем плане - Эйзельт и Тиль. Капитан хихикнул и бросил взгляд на свое отражение в зеркале. Эта дурацкая привычка хихикать преследовала его с раннего детства. Она придавала ему вид несерьезного, немужественного человека. Одно время он учился перед зеркалом улыбаться как-то иначе, так, чтобы улыбка производила впечатление уверенности, превосходства, даже самодовольства, но из этого так ничего и не получилось.
Капитан засмеялся - это был смех от души, но его холодные глаза внимательно следили при этом за каждым мускулом лица.
Коньяк у генерала был великолепный, а перед этим Альтдерфер выпил много шампанского. От выпитого сильно болела голова. На вечере пришлось постараться, и, выбрав удобный момент, он добился-таки своего.
Отработав еще несколько улыбок, капитан решил сегодня же применить их.
Он завел часы, которые показывали начало одиннадцатого. Нужно было позвонить Мартине. О том, что она сегодня дежурила, капитан уже узнал от обер-лейтенанта Эйзельта.
Коммутатор почему-то долго не отвечал, что дало капитану повод устроить очередной разнос Тимо, который сделал у себя в блокноте пометку на этот счет.
Вскоре его соединили, и он услышал голос Мартины - в точности такой же, каким он его представлял себе вчера ночью, пока не заснул. Он почувствовал, что его охватило смутное волнение, - это случалось с ним не так часто.
- Говорит Альтдерфер, - произнес он в трубку и сделал небольшую паузу. - Я очень сожалею, фрейлейн Баумерт, что в такую великолепную погоду вам приходится сидеть за коммутатором.
- Вы чего-нибудь хотите, господин капитан?
"Я чувствую, как она вся напряглась, превратилась в сплошное внимание. Чувствовать одно это - и то удовольствие. Интересно, велика ли моя власть над ней", - подумал он, а в трубку сказал:
- Вахтмайстер Рорбек сообщил мне об одном деле, которое касается вас…
- Господин Рорбек считает вас единственным человеком, который способен помочь.
В трубке что-то затрещало, и слышимость стала намного лучше.
- Я действительно готов помочь вам.
- Этим вы оказали бы мне большую услугу, а главное - моему брату.
"Как изменился ее голос, как только появилась искра надежды…"
- Будет лучше всего, если я навещу вас после вашего дежурства. Там никто нам не будет мешать, и мы сможем поговорить. Я приеду в четверть пятого.
На противоположном конце провода на несколько секунд воцарилось молчание. Альтдерфер понимал, что Мартина пойдет на все, лишь бы только спасти брата. Если бы она знала, что дело это уже улажено!
"А почему я так поспешно позвонил Пфайлеру? Неужели только ради Мартины? Или просто хотелось, чтобы он узнал о том, что я, как и он, уже командир артдивизиона. Ведь когда я еще в чине лейтенанта стоял навытяжку перед Круземарком, Пфайлер давно уже носил погоны майора и командовал дивизионом…"
- Хорошо, я вас жду, раз вы так хотите.
Альтдерфер чувствовал, прощаясь с Мартиной, что рот его, несмотря на тренировку перед зеркалом, растянулся не в такую улыбку, какой требовала ситуация.
После разговора с Мартиной капитан позвонил генералу, но дежурный офицер по штабу утверждал, что с господином генералом в данный момент говорить нельзя.
- Передайте господину генералу, что речь идет об очень срочном деле, имеющем важное значение. Вы лично несете ответственность за то, будет господин генерал немедленно извещен о деле или нет.
Стоит только прусскому офицеру напомнить о том, что он несет за что-то ответственность, как он тотчас же пойдет на все, лишь бы только вывернуться из подобного положения и сбросить со своих плеч всякую ответственность.
- Что случилось, Альтдерфер? - произнес генерал заспанным голосом.
Альтдерфер изложил господину генералу свою просьбу - перевести обер-лейтенанта Генгенбаха на должность командира батареи к майору Пфайлеру. Для Генгенбаха это будет равносильно продвижению по службе, а для артдивизиона Альтдерфера - не что иное, как очищение. Капитан отнюдь не забыл напомнить генералу слова о "взаимной услуге".
- А я уж думал, что у вас что-нибудь случилось. - Генерал успокоенно зевнул в трубку. - Нет ничего проще. Выпишите ему направление и отправьте, а я передам Мойзелю, чтобы он отдал приказ.
Альтдерфер поспешил заверить господина генерала в своей преданности ему.
Начальник штаба Эйзельт немедленно выписал Генгенбаху предписание, а обер-лейтенант Андерс назначался до прибытия капитана Мюллера исполняющим обязанности командира батареи. Все шло гладко: ничто не мешало Генгенбаху самое позднее завтра вечерним поездом выехать из Марселя, а через пятнадцать часов уже оказаться в Кане.
Обращаясь к Эйзельту, Альтдерфер распорядился:
- Обо всем этом лично сообщите Генгенбаху. Если же он начнет жаловаться, передайте ему, что на новом месте он встретит кое-кого из своих прежних друзей из старой шестой артиллерийской батареи. Скажите ему, что господин генерал и подполковник Мойзель не соглашались с его переводом, но приказ этот пришел сверху.
- Господину капитану вчера вечером удалось чего-нибудь добиться по делу о пропаже секретных документов?
- А как вы думаете, дорогой Эйзельт? До утра вряд ли кто будет вести об этом разговор, а окончательное решение последует только после этого. Пока документы хранятся у меня. Было бы несправедливым возлагать такую ответственность на гауптвахтмайстера. - Проговорив все это, Альтдерфер дал начальнику штаба задание подумать над одной более сложной проблемой, а сам, извинившись, пошел к себе закусить.
Капитан еще раз созвонился с Пфайлером, разговор с которым несколько затянулся. Оба долго заверяли друг друга в глубоком уважении, выражали полное свое удовлетворение по поводу того, что такое сложное дело, в котором они оба были заинтересованы, успешно решено и в такой короткий срок.
- Если бы вы, Альтдерфер, не действовали столь энергично и не выручили бы меня, строгого дисциплинарного взыскания мне было бы не избежать! Под вашим командованием Мюллер быстро приживется на новом месте.
- Разумеется! - произнес Альтдерфер, а про себя подумал; "При первой возможности он все равно полетит". А в трубку же добавил: - Желаю вам спокойно и приятно провести это лето на вашем великолепном пляже.
- Ривьера есть Ривьера, тут ничего не скажешь, а уж ваш организаторский талант я очень хорошо знаю!
Капитан поел и начал тщательно готовиться к предстоящему свиданию. Духами "шанель" опрыскал даже сиденья в машине. "Вот дурень!" - уразумев, в чем дело, выругался обер-ефрейтор Зеехазе, шофер машины.
Машина мчалась по дороге в Нарбонн. Альтдерфер, развалившись на сиденье, блаженно размышлял о том, как хорошо, что он сейчас находится здесь, а не на Восточном фронте, где положение подчас складывается такое, что дай бог ноги унести.
Когда Альтдерфер позвонил перед дверью Мартины Баумерт, девушка сама открыла ему. Часы показывали ровно четверть пятого, хотя Мартине казалось, что время тянется безумно медленно и капитан опоздал на целый час. От нее не ускользнуло, что на сей раз Альтдерфер держался более уверенно, чем на вечере в замке. И все-таки каждый жест капитана внушал ей отвращение.
- Можно войти? - спросил он, чувствуя, как нелепо звучит этот вопрос в данной обстановке.
Войдя в комнату, капитан снял фуражку и положил ее вместе с перчатками на маленький ночной столик. Взгляд его мельком скользнул по аккуратно заправленной постели Мартины. На предложение выпить кофе капитан ответил согласием.
Мартина пыталась правильно представить себе всю картину исчезновения секретных документов и понять, какие последствия могут ждать брата. Понимала она и то, в каком сложном положении оказалась сама. Во всяком случае капитан, безусловно, заметил страх, в котором она находилась с того самого момента, как распечатала злополучное письмо.
Альтдерфер осмотрелся: на подоконнике - цветы, на стенах - несколько фотографий. Кругом абсолютная чистота. Казалось, капитан внимательно слушал рассказ Мартины, однако на самом деле он его нисколько не интересовал. Затем Альтдерфер изложил ей свои мысли, каждый раз ссылаясь на ту или иную статью закона, не забывая при этом упомянуть и то, какое наказание по ней предусматривалось. При этом он внимательно следил за тем, как в зависимости от его слов менялось выражение лица Мартины. Он подробно рассказал об особенностях применения ранее перечисленных им законов и статей в условиях военного времени, остановившись под конец на конкретном случае, о котором шла речь.
Когда Мартина разливала в чашки кофе, руки ее дрожали. Она робко спросила:
- Вы полагаете, что господин генерал одобрит ваше желание помочь мне в этом деле?
- Трудно сказать, уважаемая фрейлейн. Дело сложное.
- Я понимаю. Но какое отношение может иметь к нему генерал Круземарк?
Альтдерфер постарался выдать в ответ на это одну из тщательно отрепетированных им улыбок.
- Меня лично пугает тот факт, что круг лиц, которым известны обстоятельства этого дела, достаточно широк. Подумайте сами: радиотехник, обер-лейтенант Эйзельт, гауптвахтмайстер. Если бы вы с самого первого момента обратились за помощью ко мне, тогда бы…
- Так уж получилось, ничего не поделаешь…
- Но на будущее, уважаемая фрейлейн, знайте…
- Как это понимать?
- Я, например, приказал, чтобы документы эти были немедленно направлены мне. Обер-лейтенант Эйзельт не смог заняться этим делом. Я надеюсь, что вы лично никому не рассказывали об этой истории?
- Я никому ничего не говорила, кроме…
Альтдерфер махнул рукой, перебил ее:
- Вы должны понять, что я только тогда решусь побеспокоить господина генерала, если буду убежден и смогу заверить его в том, что никто, кроме нас с вами…
- Я понимаю вас, - проговорила Мартина. - Но это будет значить, что…
- Что все, о чем мы с вами сейчас говорим, не должно быть известно никому, в том числе и радиотехнику Рорбеку.
Мартина откинулась на спинку стула, лицо ее побледнело.
"Вот он, конец, - подумала она, - конец всего… Меня хотят специально разлучить с Гансом. Если я не приму условий капитана, он и пальцем не пошевелит ради меня. А почему ради меня? Ведь речь идет о судьбе Вольфа. Может быть, он уже арестован? А если дело получит широкую огласку, тогда, как говорит Альтдерфер, последствия будут тяжелыми, в этом капитану можно поверить. Значит, нужно решать, кто для меня важнее: Вольф или Ганс Рорбек… Ганс любит меня. Я должна ему обо всем рассказать. Обо всем? Интересно, что потребует от меня Альтдерфер еще? И есть ли какой-нибудь выход из этого замкнутого круга?"
- Ну, вы подумали, решили?
"Как победоносно он улыбается. Возможно, я все себе не так представляю. Быть может, капитан беспокоится о своей собственной безопасности и не желает поставить в неудобное положение генерала, и только?"
- Решила.
- Я бы сформулировал ваш ответ так: вы даете мне слово, что никогда никому ни словом не обмолвитесь о том, что я предпринял в связи с этим делом.
- Я даю слово. - Стараясь не глядеть капитану в лицо, Мартина закурила.
"А она не такая, как другие, - думал Альтдерфер. - Она не с каждым ляжет в постель. Трудно даже представить, что я лежу с ней на этой вот кровати…" Капитану показалось, что комната вдруг поплыла. Чтобы отделаться от этого ощущения, он уставился на фотографию, висевшую на стене. Наверняка это ее семья. Отец, мать… По-видимому, люди небогатые. А рядом с матерью она, Мартина, в простеньком летнем платьице. Выглядит она сейчас так, как будто до нее вообще никогда не дотрагивался ни один мужчина…
Внезапно перед мысленным взором капитана возникло лицо радиотехника. "Неужели она влюблена в него? А он в нее? Правда, он мне не конкурент. Но тогда почему она с такой нерешительностью дала мне ответ? Не нужно торопиться, спешить. Важно не отпугнуть ее, но дать почувствовать, что речь идет о жизни и смерти ее брата… И все-таки без нажима здесь, наверное, не обойтись".
Без нескольких минут пять Альтдерфер стал прощаться, сказав, что они расстаются ненадолго. Возможно, что даже завтра утром он уже сможет сообщить ей о своем разговоре с генералом. Капитан еще раз попросил не обижаться на него за то, что он снова напоминает о данном слове.
После ухода Альтдерфера Мартина Баумерт несколько минут сидела неподвижно, в глубокой задумчивости. Вдруг помимо своей воли она мысленно увидела руки капитана Альтдерфера, представила себе его пальцы, короткие и толстые, чуть скрюченные. Стоило ей только подумать о том, что эти руки касаются ее, как ее тотчас же замутило.
На пять часов у нее было назначено свидание с Гансом, но она не рискнула пойти на него, боясь нарушить только что данное Альтдерферу слово.
"Вот я и попалась в ловушку", - устало подумала Мартина.
- Я довезу тебя до Нарбонна, а оттуда тебя заберет кто-нибудь из твоих людей. Потом я вернусь обратно и доложу командиру полка, - предложил Тиль Генгенбаху.
Машина ехала быстро, оставляя за собой густой шлейф пыли. На горизонте виднелось море.
- Довольно странный разговор был у нас сегодня с Рейно и этим рыбаком, - начал Генгенбах.
- Ты не считаешь сенсационным то, что нам сообщили оба француза?
- Нет. Однако определенное мнение о нас у них сложилось.
- Например?
- О том, что мы являемся сомнительными представителями Гитлера и великого германского рейха. Они нам довольно открыто высказали свои левые взгляды.
- Однако мы не соглашались ни с одним их утверждением, а наши аргументы…
- Которые их ни в чем не убедили, - прервал друга обер-лейтенант.
- Глупо было бы убеждать их в том, что есть и такие немцы, которые не позволят только в угоду кому-то сделать зло другому.
- Возможно, ты и прав. Но они могут подумать о том, что нашу точку зрения разделяют многие.
- А ты как сам считаешь? - спросил Тиль.
- Трудно сказать. Кто у нас вообще ведет политические разговоры? Обычный цинизм принимать во внимание не будем.
- Наверное, мы тоже относимся к категории обычных циников.
- Ты родом из бедной семьи и воспитан на других понятиях, чем я. У нас, например, в доме считалось, что самое почетное в жизни - это стать крупным чиновником.
- Мне же уже в детстве прививали практичность: если воротник у рубашки протерся, то ее нужно не выбрасывать, а всего лишь перелицевать. Главное же, чтобы галстук не съехал набок. И чтобы внешним видом не походить на пролетария.
Генгенбах рассмеялся:
- А меня лично учили: карабкаясь наверх, никого не пропускай вперед себя.
- Ну вот видишь! Теория твоих родителей подтвердилась. У меня отец был мелкий ремесленник - из меня вышел лейтенант, а ты перерос меня на целое звание…
- Но я дольше тебя служу в армии.
- Я сам удивляюсь, как это меня произвели в офицеры с такой родословной.
- Этому, Хинрих, есть объяснение. Ты был хорошим спортсменом, выступал на международных соревнованиях, принес рейху не одну спортивную победу.
- Да.
- Вот поэтому тебя и допустили в круг избранных, и тебе не пришлось быть ни членом гитлерюгенда, ни состоять в СА, как мне, например. А ты талант.
- Знаешь, Герхард, зря мы все-таки разболтались с французами.
- А что особенного мы сказали? - Генгенбах внимательно посмотрел на своего друга.
- Я думаю, что после пяти лет войны у нас будет время подумать кое о чем. Оказывается, существует антигитлеровская коалиция, а мы впервые сегодня узнали об этом… Вон уже город виден. Жаль, что не удастся продолжить этот разговор.
- В бистро об этом, разумеется, не поговоришь: кто его знает, что это за люди, хотя на первый взгляд безобидные гражданские. У гестапо в тайных агентах недостатка нет.
Тиль молча кивнул.
- Запомни, Хинрих, что я твой друг, - с воодушевлением неожиданно сказал обер-лейтенант. - На меня ты всегда можешь положиться.
У Тиля был такой вид, будто ему что-то попало в глаз. Однако даже порыв откровенности Генгенбаха никак не мог придать ему сил признаться и сказать: "Герхард, настоящая любовь посылается как небесный дар. Дениз ни в чем не виновата перед тобой, я тебя тоже не предавал. Любовь сильнее войны, можешь мне поверить…"
Хинрих Тиль боялся причинить другу боль своим откровенным признанием, боялся огорчить его, боялся омрачить их дружеские отношения, однако чувствовал, что, ничего не говоря другу, все глубже и глубже запутывается в собственных противоречивых чувствах.
Не глядя на Генгенбаха, он быстро сказал:
- Спасибо тебе. Я тебе очень доверяю и потому хочу кое-что рассказать, хотя это и небезопасно для меня.
Тиль прижал машину к обочине дороги и остановился, выключил мотор. Он подробно рассказал другу о том разговоре, который вел с ним в поезде Грапентин, затем рассказал о встрече с Дернбергом.
- Теперь ты понимаешь, почему я так неохотно иду к Грапентину на доклад. Видимо, не случайно, что он ни словом не обмолвился с Эйзельтом о назначении.
Обер-лейтенант задумался, а потом произнес:
- Они чего-то хотят от тебя.
- Интересно - чего?..
- Хинрих, дружище, мы с тобой еще как следует поговорим обо всем. Мне кажется, это чертовски важно.
- Сейчас десять минут шестого, мне нужно спешить, а то шеф меня расстреляет…
Они пожали друг другу руки. Генгенбах дальше пошел пешком, стараясь вспомнить по дороге о том, зачем именно он должен позвонить Эйзельту.
Грапентин, казалось, нервничал.
- Всего десять минут осталось… - начал было выговаривать он Тилю.
- Прошу прощения, господин капитан, машина что-то забарахлила.
- Садитесь. Как самочувствие? Париж понравился?
- Благодарю вас, господин капитан. Париж великолепен.
- Да, Тиль. Представьте себе, неизвестно куда исчезла Дениз, и как раз в тот день, накануне которого вы были с ней.
Тиль остолбенел. "Исчезла Дениз? Утром я с ней распрощался, а днем она исчезла… Значит, за мной следили! Следили шпики Дернберга? Уж если Дениз может многое рассказать о Грапентине и Дернберге, то можно только догадываться о том, как много они знают о ней самой", - подумал он, а вслух сказал:
- Я не имею ни малейшего представления об этом. И она уже не выступает в "Лидо"?
- Она не может там выступать, она исчезла.
- Я ничего не знаю.