Мужчина в шинели бросается к колонне соседей и начинает вырывать древко одного из плакатов. Мария смотрит туда и ничего особенного не замечает: те же красные флаги и лозунги, такие же люди в рядах. Она читает плакат: "Долой Брест", "Адлер - освобожден, Либкнехт - на свободе. Выпустите Марию Спиридонову!"
"О чем это все? - думает она. - Кто все эти - Брест, Адлер, Спиридонова? Разве на сегодняшнем празднике могут быть недовольные? И какой плакат там вырывают из рук?"
Перед той колонной было полотнище: "Партия левых социал-революционеров", - но вырывали не это, а другое, на котором было написано: "Долой соглашательскую политику с империалистами!"
В людскую массу протискивается грузовой автомобиль, обтянутый красной материей. Какой-то человек кричит с него:
- Эй, что вы творите! Спешите на площадь! Оставьте в покое товарищей левых эсеров со всеми их лозунгами!
С автомобиля в колонны вихрем летят листовки.
Мария покидает ряды: надо выполнять поручение Ельцина.
Улицу, указанную на пакете, она нашла быстро и удивилась: здесь стояли ветхие деревянные домики, мостовая заросла травой, голые ветки старых яблонь свешивались через заборы.
Но когда она отыскала и дом, то по-настоящему испугалась. Это был не штаб и не контора, а кривобокая землянка в два подслеповатых окошка, в глубине дворика, заросшего ржавыми лопухами. Узенькая тропка вела от калитки к покосившейся двери.
Она постучала.
На пороге показалась старушка, до пяток закутанная в серый платок.
- Мне Антонину Сергеевну Зубавину, - сказала Мария нерешительно, уже уверенная в том, что произошла ошибка.
Старушка спокойно, не выражая ни радости, ни огорчения, смотрела на нее.
- Мне нужно Дорожникова, - произнесла Мария.
Старушка оживилась:
- Заходите! Заходите! Отдохните с дороги…
- Я лучше позже зайду, - сказала Мария и, быстро повернувшись, почти выбежала из дворика.
"Надо штаб искать, - думала она. - Там и про Степана спросить. Какого-нибудь командира встречу, ему и скажу. Надо было сразу так".
Впрочем, все устроилось иначе. Один красноармеец пригляделся к ее узелку, к неясно выпиравшей из него ручке гранаты, остановил Марию и в сопровождении толпы любопытных привел в большое здание с часовым у входа. Там она попала в кабинет к командиру по фамилии Трофимовский и, теряясь под его звенящими окриками, кое-как рассказала о судьбе отряда и о последнем распоряжении Ельцина.
Трофимовский пожал плечами, куда-то вышел, а когда вернулся, то уже совсем другим тоном, с улыбкой сказал, что Дорожников скоро придет. Только тут Мария подняла глаза на Трофимовского и увидела, что он очень молод, одет в кожаную куртку и галифе, что темно-коричневые волосы его вьются, а над верхней губой у него тонкие усики. Она поняла, что своей улыбкой он извиняется перед ней, и тоже улыбнулась.
Минут через двадцать пришел мужчина в черном потертом костюме. С Марией он поздоровался за руку, а Трофимовского, как старый знакомый, просто облапил за плечи и, когда тот качнулся, сказал:
- Но-но, не шарахайся, Виктор Сергеевич. Теперь нас с тобой Брестский мир разделяет, как раз то, что вы соглашательством с империалистами величаете. А коли Германия как империалистическое государство рухнет, что будет разделять?
Трофимовский норовисто вырвался из его рук и, уходя, ответил:
- Вы демагогию бросьте, тоже мне - товарищ Дорожников, - фамилию эту он произнес с ударением. - Свою политику по отношению к крестьянству вы куда денете?
Мария и Дорожников остались одни. Он придвинул к себе ее узелок, лежавший на столе, накрыл его ладонью и спросил так же простецки, как только что разговаривал с Трофимовским:
- Послушай, милая, мне твое лицо очень знакомо. Ты не луганская?
- Что вы! - воскликнула Мария, сразу же совершенно доверяясь ему. - Я из своего города никуда не уезжала. Это, может, вы брата моего знали - Степана Полтавченко. Он на меня похож. Он в шахтерском полку.
Лицо Дорожникова расплылось в улыбке:
- Постой, постой… Как же я тебя зараз не признал! Мы ж с тобой, родная, даже встречались однажды!
Мария встревожилась:
- Я вас не знаю, - проговорила она, глядя на него, и вдруг поняла, что уже действительно видела его когда-то.
Да. Видела. Глаза его видела, нос. Но только было это все у того самого нищего, которого она встретила, когда шла с Леонтием к Цукановской шахте! Но разве ж такое могло быть?
Спорить Дорожников не стал.
- Хорошо, пускай… И того довольно, что я с твоим Степаном и верно в одном полку служил!
- Степа здесь?
- В отъезде он. Дней через десять вернется, а ты пока подождешь. На паек поставим, ты не печалься! Обижать тоже не будем. Здесь на фабрике его жена работает. Ольгой зовут. Она, правда, кубанская, ну да вместе с ним отступила.
Мария всплеснула руками:
- Степка женился!
Дорожников внимательно посмотрел на нее - ей показалось, что он словно бы вдруг заподозрил ее в чем-то - и встал:
- А ты и не знала? Вот же как! - он взвесил в руке узелок, развязал его, отделил пакет от гранаты, сунул его в боковой карман, гранату осмотрел, попробовал, не съезжает ли предохранительное кольцо, положил в карман брюк, еще раз внимательно посмотрел на Марию. - Хочешь, я тебя к ней домой провожу?
- Ой! Да пойдемте ж! - воскликнула Мария. - Может, она и про Степу что знает?
- Одну минуту только, - Дорожников протянул руку к телефону. - Я позвоню, чтобы за пакетом пришли…
* * *
Ольги не было дома, но ее каморка в длинном и низком бараке оказалась открытой, и они вошли туда. Там стояли две узкие кровати, застланные серыми солдатскими одеялами, столик, покрытый газетой. Над столиком, рядом с зеркальцем, висели две фотографии. На одной Мария, на другой Степан под руку с невысокой, крепкого сложения и красивой женщиной в солдатской гимнастерке и стриженой. Ниже был наклеен плакат с постановлением Второго Кубанского съезда Советов от 14 апреля 1918 года. Марии бросились в глаза слова, обведенные красным карандашом: "Женщины-труженицы, мы восторгаемся вашей доблестью. Вы доказали перед всем миром, что вы, неприлично одетые и плохо воспитанные, выше умом и сердцем против одетых в шелка и бархат и получивших высшее светское образование. Слава вам, слава павшим! Живые, к новым битвам и победам… Да здравствует Красная социалистическая армия! Да здравствует социализм!"
Мария прочитала эти слова, и, когда потом снова взглянула на фотографию Степана с женой, ей показалось, что Ольга говорит всей своей позой и выражением лица: "А вот я такая и есть - неприлично одетая и не получившая высшего светского образования".
Дорожников тоже почитал постановление, посмотрел на фотографии, потом на Марию, сказал:
- На улице она. Такая разве дома усидит? Мы ж годовщину Октября празднуем. Назло всем врагам. Пошли и мы, что ли? Или устала? Еще бы! Ты ж всю ночь ехала, потом шла… Ложись лучше и спи с полным правом!
И как только дверь закрылась за ним, она повалилась на одну из коек.
* * *
Проснулась она, когда уже за окном было темно. Вышла на улицу. На углу светилась какая-то цепочка. Она подошла: разноцветные электрические лампочки горели на улице. На улице! Просто так! Такого она еще не видела.
Потом небо прочертили ракеты. Но что это такое, она уже знала.
Снова промчались наездники в синих блузах.
- Все! - кричали они. - Все на площадь Третьего Интернационала! Туда скрылась гидра контрреволюции! Спешите поймать и сжечь гидру!
Площадь Третьего Интернационала была совсем рядом. Странно, но в этом городе Мария никого не боялась. Ни от кого не сторонилась.
Она вышла на площадь. Грузовые автомобили, украшенные под огромные лодки, стояли здесь. В одной сидел Стенька Разин с товарищами. Это была праздничная лодка. Вокруг нее то и дело раздавалось "ура". В другой - сидели Краснов, Вильгельм, австрийский генерал и буржуй в цилиндре и фраке. Посреди площади на помосте высилась громадная ящерица о трех головах.
- Вот она самая - гидра! Бей ее, братцы! - кричали, сгрудившись возле этого помоста, красноармейцы. - Побьем да домой и поедем!..
Толпой Марию принесло к лодке с Вильгельмом. Он крутил усы.
- Покручивай! - кричали из толпы. - Скоро от тебя останутся рожки и ножки!
Длинный парень в белой рубахе и картузе, взобравшись на борт лодки, кричал почти в самое лицо Вильгельму:
- А где твой трон, гражданин Вильгельм? А? Ну где, гада ползучая?
Вильгельм молчал.
- Не сидеть тебе на нем больше! - торжествовал парень. - Не видеть его! Скоро отправят к Николашке. Небось соскучился?
- Соскучился! - выкрикнул Вильгельм и приложил к глазам платок.
- А ты знаешь, где сейчас Николашка твой? На том свете! И тебя отправим туда, раз соскучился, - не унимался парень, чем-то настолько похожий на Федорку, что Мария вдруг изумленно спросила себя: "Да не он ли это?"
Сегодня все могло быть. Оказался же Дорожников тем самым нищим, которого она встречала в своем родном городе!
Вдруг раздались крики "ура", площадь осветилась: загорелась гидра контрреволюции.
- Братцы, - услышала Мария молодой взволнованный голос. - А воевать-то с кем теперь, коли гидру спалили?.. Ой, да какая ж это чудная жизнь без войны будет!..
К Марии, смотревшей, как полыхает, прорываясь сквозь огромные, словно обручи, ребра гидры, огонь, подошел Дорожников, сказал с улыбкой:
- Здравствуй. Как тебе у нас? Нравится? Очень даже?.. Но чего ж это ты - такая красивая - и вдруг в одиночестве?
"Следил он за мной, что ли, все это время? - подумала Мария. - Но зачем я нужна-то ему?"
И в то же время ей было приятно, что здесь, в этой праздничной толпе, хоть кто-то знает ее, проявляет к ней интерес.
ГЛАВА 19
Поздно вечером 29 октября (11 ноября по новому стилю), Семен Варенцов только прилег на диване за ширмой в своем кабинете, как его снова подняли: из Новочеркасска прибыл курьер, привез пакет из атаманской канцелярии от генерала Родионова.
Растерев щеки руками, чтобы скорее сбросить с себя дремоту, Варенцов принял пакет, отпустил курьера. И долго сидел, перечитывая содержавшиеся в пакете две бумаги. Спать уже не хотелось.
"Донской епархиальный совет, принимая во внимание, что протоиерей Георгий Благовидов невольно оказался располагающим сведениями, являющимися высокой государственной тайной, соглашается с предложением об изоляции вышеупомянутого священнослужителя. Вместе с тем епархиальный совет доводит до сведения надлежащих лиц, что местом такой изоляции может являться только Соловецкий монастырь, куда о. Благо-видов и должен быть помещен без права совершать богослужения. Исполнение оного, как не подлежащее публичности, указанием атаманской канцелярии возлагается на контрразведывательное отделение…"
Соловки! Где эти Соловки! В Соловках давно сами монахи организовали трудовую коммуну. До Соловков тысячеверстное пространство Советов! Уж если даже он знал это, так неужели там, в Новочеркасске, все настолько потеряли голову?… Красные отбили удар на Воронеж. Как дальше повернется все дело, совершенно не ясно. Фронт держится, но истекают кровью казачьи войска, а эти там, в Новочеркасске, играют в мудрых и всемогущих. Подумать только! Ну какой тайной владеет Георгий Благовидов? На исповеди услышал бред выжившего из ума старца. Этот бред вдруг приняли за истину, соединили с "делом Бурдовина", и вот приказ: "Сослать попа в Соловки". Сослать на Луну!
А может, потому и сослать, чтобы не раскрыл, откуда все пошло? Краснов уже несколько раз говорил на заседаниях Войскового Круга о неких "новых технических средствах". Вот и надо запрятать концы.
Вторая бумажка была о том же.
"Ускорьте дело механика Бурдовина. Ответ нужен до 24-х часов. От него зависит планирование текущих операций по обороне железнодорожных подходов…"
Так и есть. Доболтались об этих "новых технических средствах".
Варенцов отшвырнул бумаги и приказал привести Бурдовина.
* * *
И вот он перед ним: седой, съежившийся, в пиджачке, в латаных брючонках. Тоже мне - чудотворец!
- Садитесь, - Варенцов кивает на стул.
Конвоиры уходят.
- Последний раз беседуем, - Варенцов говорит холодно, презирая себя за ту роль, которую играет в этой истории. - Одно из двух: или секрет свой раскроете, или…
Бурдовин, закрыв глаза, крутит головой:
- Не знаю я. Ничего не знаю.
- Вы подумайте, - продолжает Варенцов. - Вы можете Дон спасти. Услуга такая, что стоит задуматься.
Он говорит это, а сам уже в который раз думает: "А может, и верно не знает? В Новочеркасске профессора есть! У них спросили бы! Может, я и в самом деле невозможного требую? Я ж тогда перед ним дурак дураком! - он искоса приглядывается к Бурдовину: обросшее худое лицо, плотно сжатые губы, запавшие глаза. - А что, если и действительно никакого секрета у него нет?"
Но теперь эти мысли - не утешение. Приказ категорический: во что бы то ни стало заставить Бурдовина. "От этого зависит планирование текущих операций".
- Собирайся. Домой поедешь, - встретив недоверчиво враждебный взгляд Бурдовина, Варенцов умолкает.
Сколько он работает в контрразведке? Шесть месяцев. А он уже люто ненавидит всех этих шахтеров, слесарей, токарей, машинистов. И теперь он ясно понимает, почему: с ними всегда неизвестно, что они на самом деле не знают, не умеют, не могут, а что просто не хотят, не считают нужным исполнить. Бурдовин такой же. Он всегда подозревал это, но теперь знает точно.
- Аппараты соберешь и - на позиции. Бронепоезда красных не остановишь, как тогда, в Сергинской балке, тут же и кончишься. И сам, и дети, и старики. Всех соберем! - Варенцов почти с наслаждением увидел, что Бурдовин откидывается назад руками и головой, заходится в немом крике.
"Вот-вот, - думает он. - Стоит лишь хорошо приказать, стоит лишь найти человека, который сумел бы хорошо приказать, и все наладится. Ты, Семен, - такой человек".
Это была ложь, но такая необходимая ему сейчас, что он поверил в нее.
"Потому-то тебе и дали приказ из Новочеркасска… Но ведь тебе и про Соловки дали!.."
- А… а далеко красные? - спрашивает Бурдовин.
- Ждешь? Им все хочешь оставить?
- Хоть верьте, ваше благородие, хоть нет - это ж вы чуда просите. А я простым сплавлением металлов занимался. Чуда просите, - повторяет Бурдовин. - Силы-то нет, вам только тот и хорош, кто брешет да треплется. Так и меня обрехали, проклятые!
"Списать, - думает Варенцов. - Немедленно. Поставить на этом точку. Хватит дурачить себя! Это же самое страшное, когда себе самому начинаешь не верить".
* * *
На следующий день он поехал в Новочеркасск к генералу Родионову. Узнав о расстреле Бурдовина, тот поднялся из-за стола:
- Ты погубил Дон, - сказал он. - Ты отдал нас большевикам!
Однако в голосе его Варенцов не почувствовал настоящего гнева и, пожалуй, потому только решился возразить.
- Я Дон погубил? - спросил он. - Разговорами все хотят чудо творить, - он не заметил, что повторяет слова Бурдовина. - Все сулят: помощь придет, помощь придет, а от кого? От германцев? От французов? От англичан? Грабить все только горазды.
Родионов вдруг хватил кулаком по столу.
- Правильно! Всегда они нас продавали!
Варенцов вышел в коридор, оперся плечом о стену: "Та-ак. Что ж происходит? Как это все понять?"
Адъютант Попова выглянул из двери:
- Семен Фотиевич! Срочный документ поступил. Зайдите немедленно ознакомиться…