- Будя! Пошалили в Москве, и хватит! Что-то ЧК любопытничать начала. Петерс, дьявол, улыбается, а глазами так и сверлит…
Чекисты никогда еще не видали своего председателя таким разгневанным, каким он был в этот день на совещании оперативных работников.
- Это черт знает что такое! Под самым носом у нас, в центре Москвы, в трех шагах от Кремля, действует наглая банда, а мы узнаем о ней случайно, в последний момент. Плохо мы работаем, товарищи, плохо! - Он резко повернулся к Александровичу. - Почему не доложили мне о побеге Филатова?
- Не хотел занимать ваше внимание мелочами, Феликс Эдмундович…
Петерс внимательно посмотрел на Александровича и ничего не сказал.
КАФЕ ПОЭТОВ
Кияткин возвращался из Петрограда в отличном настроении - поездка вышла удачной. Помог "господин случай", а в этого господина Кияткин верил больше, чем в бога. Не познакомься он в поезде с угрюмой усатой дамой мисс Уоррен, боже мой, страшно подумать, как бы сложилась тогда его жизнь!.. Если бы в поезде мисс Уоррен не схватил приступ мигрени… Если бы, наконец, мисс Уоррен, собираясь в путь, не забыла положить мигреневый карандаш в свою огромную, похожую на пасть крокодила сумку, и Кияткину не нужно было бы бежать за карандашом?!
Господин случай сделал все!
Два дня назад в Петрограде господин случай еще раз доказал свое могущество и преданность ему, Митрофану Кияткину.
Молодой, талантливый авиационный конструктор оказался куда более сговорчивым, нежели профессор Пухов.
Понятно, рыбку удалось подцепить не без труда, и "живец" употреблен серьезный, и еще серьезнее обещания, выданные Митрофаном на свой страх и риск, но все должно окупиться - конструктор не просто талантлив, а на грани гениальности…
Однако и Пуховым пренебрегать нельзя - товар жизненно необходимый.
Дверь Кияткину открыл молодой взлохмаченный человек, со злостью спросил:
- Вам кого?
- Профессора Пухова…
- Дома нет…
- А Лидию Николаевну можно видеть?
Мистер Кияткин отметил, что на второй вопрос молодой человек ответил мягче:
- К сожалению, она нездорова.
- Может быть, нужна помощь?
- А вы случайно не из ВЧК?
Кияткин сдержанно улыбнулся.
- Никак нет. С кем имею честь?..
- Пухов.
- Сергей Александрович? - искренне обрадовался Кияткин. - Живы? Здравствуйте! Представляю, как счастлива ваша матушка…
- Сережа! - донеслось из спальни. - Кто там?
- Это я, Лидия Николаевна, Кияткин!.. Поздравляю вас с воскресшим из мертвых…
Поговорили, как посчастливилось Сергею Александровичу раньше других вырваться из германского плена, как невероятно тяжело сейчас ездить по железным дорогам, о том о сем. Угостив хозяина наикрепчайшими сигаретами, Кияткин невзначай равнодушно спросил:
- Куда, вы сказали, уехал Александр Александрович?
- На станцию Шатура…
- Один?
- Право, не знаю. Слышал, что поехал не поездом, а на дрезине. Наверное, что-нибудь связанное с торфом. Сейчас у отца новое увлечение - электростанция на торфе. - Сергей засмеялся и продолжал: - Пощипали большевичков. Угля нет, нефти нет.
Кияткин равнодушно спросил:
- На Шатуре, кажется, торфяное болото?
- Хорошо болото! Я не специалист, и точно не знаю, но слышал, что там сотни миллионов пудов торфа. Хватит до страшного суда и еще останется чертям разогревать для грешников смолу.
Кияткин явно скучал: про болото, хотя оно и торфяное, ему слушать было неинтересно.
- Вы сказали - "не специалист". А какая же у вас, извините за нескромность, профессия?
- К сожалению, недоучка… Взят в военное училище с четвертого курса.
- Ваш отец говорит, что вы авиатор?
- В далеком прошлом… Больше никогда не влезу ни в один аэроплан - хоть озолотите! Сыт по горло…
- А что собираетесь делать дальше?
- Посмотрю.
- Надеюсь, вы не большевик и не из сочувствующих?
- Помилуй бог!
- Если так, скажу откровенно… Всей этой петрушке скоро крышка!
- К сожалению, вы выдаете желаемое за достигнутое, а это очень опасно - заблуждаться.
- Выходит, по-вашему, всякая надежда - заблуждение? А я надеюсь видеть Россию сильной, великой и чтобы во главе стояли не авантюристы и не немецкие шпионы, а умные, образованные, интеллигентные люди… И чтобы хамье знало свое стойло… Сейчас в России надо уметь вести себя осторожно… У нас в Штатах все ясно, я прихожу в контору и сразу вижу - это младший клерк, это старший, а это хозяин. Я твердо знаю, как с каждым из них себя вести. А здесь все спутано. Я прихожу в какой-нибудь комитет, смотрю и решаю: "Вот это приличный господин, он самый большой начальник". А самым большим оказывается солдат, или матрос, или еще хуже - женщина! Кстати, если заговорили о женщинах… Хотите кутнуть?
Сергей замялся. Вечер предстоял пустой - Анна Федоровна к примирению шла туго, разговаривать разговаривала, но дальше порога не пускала, и в кармане только махорка, да и то на одну закрутку.
- Что вас смущает? Возможно, вы стеснены в финансах? Это легко поправить. Я могу предложить небольшой заем, без векселя и процентов.
Сергей жестко усмехнулся:
- Разумеется, я должен отказаться. Но я возьму, но с одним обязательным условием…
- Выкладывайте.
- Я понимаю, что вы не Рокфеллер и просто так, за здорово живешь, деньги бросать не станете. Следовательно, я вам для чего-то нужен. Верно?
- Вы молодец! Деловой человек.
- Ладно! Комплименты после. Давайте.
Встретились ровно в десять на углу Тверской и Настасьинского переулка. Кияткин открыл дверцу автомобиля и пригласил:
- Располагайтесь как дома. Знакомьтесь…
В машине оказались две девицы: одна - черная, с густо подведенными "трагическими" глазами, с челкой; вторая - совсем юная крохотуля, с маленькими лапками.
Кияткин распорядился:
- Рыжик, занавеску!
Крохотуля задернула занавески, и машина превратилась в маленькую комнатку, а когда включили карманный фонарик, стало совсем уютно.
- Господи благослови, - тихонько пропел Митрофан, разливая по дорожным серебряным чаркам французский коньяк. - За здоровье наших дам!..
Крохотуля пискнула, словно мышонок, но коньяк опрокинула, как городовой, - в один глоток. Не отстала и ее молчаливая подружка.
Прикончив бутылку, пошли в кафе поэтов, где Кияткин заказал столик. Брюнетка повисла на руке у Сергея, очевидно, роли дам были распределены заранее.
Сергей с любопытством оглядывал кафе, он попал в него впервые: усыпанный опилками пол, шумно, дымно. За соседним столиком седой толстяк в черной широкой блузе громко диктовал что-то остроносому молодому человеку, отдаленно напоминающему Гоголя. Видно, молодой человек знал о сходстве, и прическа у него была, как у Гоголя. Толстяк ударял кулаком по столику, мотал в такт лохматой головой.
- Господин Ленин заявил, что швыряться звонкими фразами - это свойство деклассированной мелкобуржуазной интеллигенции. А мы не швыряемся, мы готовы действовать…
Кияткин усмехнулся.
- Анархисты… Готовят очередной номер своей газеты. Их отовсюду повышибали, теперь они тут… Все! Финита ля комедиа!
К столику анархистов подбежал администратор в красном пиджаке с синим бантом.
- Господа! Вы же обещали не шуметь!.. Дали слово, что не будете у нас заниматься политикой.
Толстяк деловито выругался:
- Да идите вы к черту!.. Что нам, на улице прикажете работать?
Администратор умоляюще сложил руки.
- Тогда хоть потише…
В кафе появился еще один посетитель: чернобровый, высокий красавец. Постоял у двери, оглядел публику и направился к буфету.
Кияткин радостно окликнул его:
- Алексей Илларионович!
Красавец подошел, с небрежной милостивостью протянул руку.
- Познакомьтесь, господа… Это поручик Пухов…
- Сидоров, - представился красавец и с усмешкой добавил: - Если интересуетесь чином моим и званием, то к вашим услугам - сотрудник московской продовольственной милиции…
ВИКТОР ИВАНОВИЧ МЕНЯЕТ КУРС
Ни одного дня не проходило без восстания и мятежа. Их поднимали в городах и селах, на железнодорожных станциях, в почтово-телеграфных конторах. Захватывали эшелоны, пароходы, грабили банки. Много было кандидатов в спасители отечества. В тихом уездном Гороховце, в тишайшем Алатыре, в глухой Чухломе какой-нибудь до этих пор не известный никому, кроме своей семьи и соседей, Пенкин или Белкин собирал отряд и начинал "крестовый поход" на большевиков. Кому как везло - были отряды из пяти человек, были и посолиднее - до полусотни. Многое этому благоприятствовало - неопытность Советской власти на местах, малочисленность большевистских организаций, особенно там, где не было рабочих. Многим средним и мелким авантюристам казалось - лиха беда начало! Мы начнем в Юрьевце, в Елабуге и еще где-нибудь, а там покатится до самой Москвы. Немало находилось предводителей с ограниченным, так сказать, кругом действий - схватить, что плохо лежит, и до поры до времени исчезнуть.
Чернобровый красавец, с которым Кияткин в кафе поэтов познакомил Сергея Пухова, и был одним из таких средних авантюристов. Свой "священный поход" (без слова "священный" тогда обходились редко) на Москву он собрался начать в Елатьме в феврале, но вместо похода вышел конфуз. "Героическую, преисполненную священной ненавистью к большевикам" армию из двадцати семи человек в пух и прах разбили рабочие кожевенного завода. "Главнокомандующий" вооруженными силами Елатьмы Георгий Петрович Аваев бежал в Москву, успев захватить деньги, добытые при ограблении уездного банка. Операция по изъятию из подвала банка нескольких пачек была единственной победой.
В Москве Аваев разжился на Сухаревке документами и стал Алексеем Илларионовичем Сидоровым. Из бывшего офицера превратился в безработного интеллигентного человека, согласного на любую работу.
Деньги, захваченные при ограблении банка в Елатьме, растаяли быстро. Кто-то из собутыльников свел Аваева обедать на Большую Полянку, в бывшую столовую "Курляндия".
Кормили средне, без кредита, за наличный расчет, но по умеренным ценам. Кормили не всех, а только избранных, по рекомендациям.
На третий день к Аваеву подсел человек лет под тридцать. Разговорились. Новый знакомый произносил слова с легким акцентом. О себе он ничего не рассказывал, больше спрашивал: кто? откуда? надолго ли в Москву? не служил ли в армии? в каком чине?
- Зачем же вам работать? На кого? На большевиков? Вы можете служить России…
- А вы или очень смелый или провокатор, - спокойно ответил Аваев. - А если я сейчас милиционера кликну?
- Пожалуйста, - вежливо ответил незнакомец, - кричите, но запомните - это будут ваши последние слова.
- Ничего вы со мной не сделаете.
- Только одно - убью! - вежливо сообщил незнакомец. - Хватит валять дурака… Вы бывший офицер, документы у вас фальшивые, денег ни копейки… Я вас устрою вполне прилично… Давайте знакомиться по-настоящему, без вранья. Где учились?
- В гимназии. Шесть классов.
- Меня гражданское не интересует. Военное?
- Окончил Виленское военное училище.
- Звание?
- Штабс-капитан.
- Откуда родом?
- Из Елатьмы. Дворянин.
- Вот теперь другое дело…
Подал руку, небольшую, крепкую.
- Пинка, Арнольд.
На другой день после встречи в "Кафе поэтов" в той же "Курляндии" сидели втроем - Аваев, Пинка и Пухов. А еще через день в седьмом номере гостиницы "Малый Париж" на Остоженке Георгий Аваев представлял помощнику Савинкова капитану третьего ранга Казарновскому кандидата на должность командира роты Сергея Пухова.
Представляя нового члена "Союза защиты родины и свободы", Аваев, как полагалось по уставу, сообщил самые необходимые сведения: год рождения, происхождение, военное образование, последнюю должность. И только в заключение добавил патетически:
- Предан нашему делу беспредельно! Всей душой ненавидит кремлевских владык. Готов на все!
Казарновский крепко пожал Пухову руку и осведомился:
- С "Положением" ознакомлены? У вас еще есть несколько дней на размышления, если вас, понятно, будут одолевать сомнения…
- Для меня все ясно.
- Очень приятно.
Когда уходили, Казарновский приказал Аваеву:
- Приготовьтесь! Смотр через три дня.
В конце пятого часа пополудни, перед концом занятий в советских учреждениях, на Пречистенском бульваре, неподалеку от памятника Гоголю, к скамейке, стоявшей по правую сторону, если смотреть от Арбатской площади, осторожно передвигаясь, поплелся старец с суковатой клюшкой.
На старце висело изрядно потрепанное, все в масляных пятнах пальто. Порыжевшие, заплатанные кожаные галоши вели свое летосчисление со второй половины девятнадцатого века. К тому же времени относилась широкополая шляпа, считавшаяся непременным элементом наряда художников - современников Крамского и Перова.
Несмотря на теплый вечер, воротник пальто у старца был поднят и закрывал седую бороду.
Старик с трудом опустился на скамью, оперся ладонями на клюшку, громко вздохнул и замер, полузакрыв глаза.
Почти одновременно на скамейку, стоявшую напротив, сел полковник Перхуров. Он снял подержанную офицерскую фуражку, на которой виднелось невыгоревшее место, где когда-то красовалась кокарда, и положил ее слева от себя. Достал белый носовой платок, вытер лоб и так и остался сидеть с платком в руке.
Публики на бульваре было немного - бабушки с внуками, несколько парочек, увлеченных разговором и ни на кого не обращавших внимания.
От Арбатской площади мимо задумчивого Николая Васильевича Гоголя по одному проходили люди, преимущественно среднего и молодого возраста. Вступив на бульвар, они, словно по команде, снимали фуражки, кепки, шляпы - брали их в левую руку.
Никто из них не остановился, не задержал взгляда на Перхурове, никто не присел отдохнуть - проходили неторопливо, но скоро, и только некоторые, особенно помоложе, искоса посматривали на старца.
Одним из последних прошел Сергей Пухов. Пальто нараспашку, в левой руке студенческая фуражка, новые, вчера купленные на Сухаревке ботинки на толстой "американской" подошве.
Ровно в семь часов Перхуров поднялся и медленно, прогуливаясь, пошел вниз, к Пречистенским воротам. Старец за ним. Перхуров вошел в небольшой домик, стоявший позади церкви Покрова на Грязях. Старец поспешил за ним…
Капитану третьего ранга Казарновскому было бы гораздо легче, если бы Перхуров накричал на него, даже наорал - Петр Михайлович знал буйный нрав полковника, иногда он становился бешеным. Но все вышло спокойно, зато было столько презрения и унизительной деликатности, хоть провались.
- Разрешите спросить, многоуважаемый Петр Михайлович, где вы раздобыли этот замечательный маскарадный наряд? В костюмерной какого театра вам его одолжили? И еще позвольте вас спросить - где вы приобрели эту милую шляпу? Получили в наследство от прадеда? И еще позволю себе спросить - кто приготовил вам эту бороду? Чтобы я вас никогда больше в этом идиотском наряде не видел! Ясно?
- Я же не мог в естественном виде…
- А почему я мог?
- Надо же как-то конспирироваться…
- Это собачий бред, а не конспирация, - сорвался Перхуров. - Находка для чекистов! Сидит болван с приклеенной растительностью… Сколько вы насчитали?
- Сто семнадцать…
- Я - сто девятнадцать…
- Возможно, я кого-то пропустил. Должно было пройти сто двадцать. Поручик Козловский болен…
А закончилось все мило. Перхуров, подводя итог, соизволил даже пошутить:
- За вычетом бороды, я смотром в общем доволен… Бравые ребята!
Бравых ребят в "Союзе защиты родины и свободы" с каждым днем становилось все больше. К подпольной контрреволюционной организации тянулись большей частью бывшие офицеры. К весне тысяча девятьсот восемнадцатого года в столице собралось несколько тысяч бывших офицеров: бежавшие с фронта, осевшие после лазаретов; приехавшие из других городов по самым разным причинам - одни не хотели регистрироваться, а у себя на родине их знали, другие - в поисках работы. Немало съехалось в прошлом богатых, разоренных революцией людей - они были самыми яростными в "Союзе защиты родины и свободы".
Немало было интеллигентов: учителей, студентов, которых начали призывать в армию в 1915 году и наспех готовить из них прапорщиков. Были люди искренне считавшие, что большевики, Советская власть приведут Россию к гибели, и решившие драться за спасение России от "варварства".
Путей-дорог перед офицерами лежало много.
Один путь вел на Сретенку, к третьему подъезду дома шесть, где разместились отделы Всероссийской коллегии по организации Красной Армии, в недавно созданные районные военные комиссариаты. Добровольно записываться в Красную Армию призывали объявления, расклеенные на всех углах, воззвания, публикуемые в большевистских газетах.
Многие так и поступали - приходили, записывались и вскоре ехали на фронт под хутор Михайловский или под Оршу. Только за один день пятнадцатого апреля в комиссариат Даниловского района, явилось более двухсот добровольцев, тридцать семь из них были офицеры.
Пришел поручик Михаил Лукин. Явился и полковник генштаба Иван Николаевич Струков, которого районный военный комиссар большевик Рыбин немедленно, что называется, не сходя с места, назначил начальником мобилизационно-оперативной части.
В феврале 1915 года полковник Струков, младший унтер-офицер Рыбин и несколько солдат больше двух недель бродили по августовским лесам, выходя из окружения. В деревне Серский Лес Рыбин пять дней выхаживал в заброшенном овине раненого Струкова, по ночам лазил в пустующие дома - добывал съестное.
Пять дней - достаточный срок, чтобы поговорить по душам, и Рыбин узнал, как остро и больно переживает полковник все беды, свалившиеся на русский народ. Тогда, в феврале 1915 года, Рыбин, по понятным причинам, не мог сказать полковнику, которого он спас от смерти, что он, Рыбин, восемнадцати лет, в 1905 году в Иваново-Вознесенске вступил в большевистскую партию.
Полковник и рядовой, пусть не до конца, но поняли друг друга. Потом война раскидала их в разные стороны - и вот неожиданная встреча.
…Путей-дорог перед бывшими офицерами лежало много - каждый выбирал тот, что казался наиболее подходящим.
"Союз защиты родины и свободы" входил в силу. Савинков при каждой встрече не забывал напомнить членам центрального штаба:
- Ищите наших людей, работающих у большевиков. Удастся зацепить кого-нибудь из кремлевских - расцелую!
К Перхурову привели шатена с лицом Шерлока Холмса. Представили:
- Из Кремля. Человек надежный.