В Москву поезд пришел на рассвете. Выйдя на площадь, Андрей не то чтобы струхнул или растерялся, а по-взрослому пожалел, что не сообщил тете Матреше о приезде.
Сначала ему показалось, что на площади, по меньшей мере, полтысячи извозчиков. От их криков и визга полозьев стоял шум, как на шуйском базаре. Но присмотревшись. Андрей понял, что извозчиков не так уж много, не больше трех десятков, а шумят они потому, что большинство пассажиров проходит мимо, не обращая на них внимания.
Куда идти? Где находится эта самая Ордынка, на которой живет тетя Матреша? Направо? Налево? У кого спросить? Все бегут, спешат - то ли по делам, то ли потому, что мороз градусов двадцать пять.
Андрей не предполагал, что самая большая неприятность ждет его на Ордынке…
Не заметив кнопки звонка, Андрей постучал. Женский голос из-за двери спросил:
- С острой болью?
Андрей, не зная, что ответить, промолчал.
- Если с острой, я разбужу, а так принимают только с восьми.
Андрей набрался духу и ответил:
- У меня ничего не болит. Я к тете Матреше.
Дверь открылась. Пожилая женщина с удивлением посмотрела на Андрея.
- К тете Матреше?
- К Матрене Ивановне Мартыновой… Она тут кухарка.
- Кухарка тут я, - объяснила женщина. - А твоя тетя Матреша здесь уже не живет.
Кухарка собралась захлопнуть дверь, но увидев, как разволновался неожиданный посетитель, продолжала расспросы:
- А ты кто ей?
Андрей объяснил. Тогда кухарка впустила его в прихожую и показала на большой сундук.
- Посиди…
И ушла. Вскоре она появилась в сопровождении молодой женщины, одетой, как показалось Андрею, по-царски - в длинное до пят красное платье с голубыми цветами, подвязанное толстым шнуром. Платье блестело, как поповская риза.
Женщина посмотрела на Андрея и сказала:
- Бог с ним.
Между хозяйкой и кухаркой начался мало понятный Андрею разговор о том, что Петр Яковлевич любит мадеру, а Константин Семенович неравнодушен к рябиновой, а Анна Павловна обожает грибную икру. Хозяйка расспрашивала, купила ли кухарка моченых яблок, вязиги, где брала кильки и не забыла ли про лимон для заливного судака. Вопрос хозяйки, положила ли кухарка селедку в молоко, рассмешил Андрея, и он, не выдержав, неожиданно для себя спросил:
- Зачем молоко портить?
Хозяйка строго посмотрела на него, а кухарка засмеялась, потом, видно, спохватилась и погрозила:
- Сиди, тебя не спрашивают…
Андрей работал весь день - выносил мусор, колол дрова, два раза бегал в лавочку. Вечером хозяин приказал ему находиться в передней, помогать господам раздеваться - ставить трости, убирать калоши.
Хотя Андрею было грустно, но он чуть не засмеялся, увидев первых гостей. Муж был худой, очень высокий, а жена маленькая, кругленькая, румяная, как колобок, и, видно, добрая - сразу дала Андрею карамельку. Когда хозяева увели гостей в комнаты, Андрей поднял с полу белый пуховый платок гостьи и аккуратно положил эту дорогую вещь на сундук.
Потом пришли студент с девушкой. Последним явился солидный господин, одетый только в костюм, без пальто. Хозяин ему очень обрадовался, а жена хозяина прямо повисла на госте и все повторяла:
- А мы вас ждем, Иван Севастьянович, ждем.
Кухарка объяснила Андрею, что это домовладелец Артемьев и что он очень богатый.
Андрей долго сидел на сундуке. Из комнат доносились голоса гостей - сначала тихие, а потом все громче и громче.
В переднюю вышел студент. Он достал из кожаного портсигара длинную тонкую папиросу и предложил Андрею:
- Кури!
- Не занимаюсь, - ответил Андрей и отодвинул подальше пуховый платок, потому что студент бросил спичку прямо на сундук.
Студент постоял, слегка покачиваясь.
- Может, ты жрать хочешь? Я тебе сейчас пирожок вынесу…
В переднюю вбежала девушка, схватила студента за рукав.
- Сережа! Куда вы исчезли?..
Обещанного пирожка Андрей так и не получил.
Потом Андрей уснул. Разбудил его хозяин.
- Подай галоши, мальчик!
Уходил высокий, тощий гость с маленькой женой. Провожали их хозяин и студент. Из комнат еще громче доносилась музыка - там танцевали.
Хозяин целовался с мужем, а студент подал "колобку" ротонду.
- Рано вы нас покидаете, Евгения Сергеевна… С вами так приятно.
- А где мой платок? - спросила Колобок.
Платка на сундуке не было.
- Мальчик, где платок? - сердито крикнул хозяин.
Андрей и сам не мог понять, куда девался платок, - совсем недавно он лежал на сундуке.
Высокий муж присел на сундук и, клюя носом, говорил:
- Пошли, Женечка, пошли, потом найдем.
- Ты сошел с ума, в такой мороз!
В передней появилась хозяйка и с ней Артемьев. Хозяйка начала успокаивать гостью:
- Сейчас, Евгения Сергеевна, одну минуточку.
Артемьев с размаху, как-то ловко, словно играя, ударил Андрея по лицу:
- Я тебе, мерзавец, зубы выщелкаю!
Хозяйка вскрикнула:
- Иван Севастьяныч!
Все громко заговорили. Студент кричал:
- Вы не имеете права! Это стыдно, милостивый государь.
Девушка подняла тужурку, упавшую с плеч студента. Иван Севастьяныч злобно сверкнул маленькими глазками.
- Господин студент, богом отпущено человеку два уха и один язык - поменьше говорите, побольше слушайте.
- Идемте, Сережа, идемте, - повторяла девушка.
Артемьев еще раз ударил Андрея и тихо процедил:
- Ну говори, куда ты его спрятал?
Кухарка подлила масла в огонь:
- Скажи, куда он тебе?
- Не брал я! За что вы меня бьете?
- А ты мне, сволочь, вопросов не задавай! Мое дело спрашивать, а твое, сукин сын, отвечать! Я тебе без щипцов зубы повыдергиваю!
Хозяин выкинул за дверь пальто Андрея.
До рассвета Андрей просидел на лестнице. Прошли студент с барышней. Андрей притворился спящим.
Кухарка рассказала потом тете Матрене, что как только хозяин выставил Андрея за дверь, студент нашел пуховый платок - он завалился за сундук.
ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ…
Закончив допрос Артемьева, Андрей пошел домой.
От ВЧК до Большой Пресненской, где жил Андрей, было полчаса ходьбы. На Бронной он переложил наган из кобуры в карман - у Патриарших прудов с наступлением темноты "пошаливали". Люди в черных балахонах, в масках раздевали прохожих до белья, а тех, кто пытался сопротивляться, избивали. В начале марта мужа, не давшего снять с жены пальто, голым опустили в прорубь.
В Ермолаевском переулке Андрей услышал крики, потом частые выстрелы - словно кто большим молотком заколачивал в шпалы костыли.
Поперек переулка стоял легковой автомобиль. Двое здоровенных парней вытаскивали шофера, третий, в солдатском, стрелял в воздух. "Не имеете права! Я буду жаловаться…" - кричал шофер.
Когда Андрей подбежал, стрельба прекратилась. Солдат угрожающе сказал Андрею:
- Проваливай, пока цел!
Андрей рассмотрел - у солдата не револьвер, а пугач.
- Проваливай!
Шофер, угадав союзника, закричал:
- Товарищ! Я прошу вас, товарищ…
- Отпустите его.
- А кто ты такой, чтобы командовать?
- А кто вы?
- Мы "немедленные социалисты", - гордо сказал солдат. - Непримиримые борцы со всякой собственностью. Нам нужен автомобиль, а он свободный, стоял на улице…
- Стоял! - закричал шофер. - Я на минуту, а вы сразу цап-царап!
- А я из "Урагана", - заявил один из парней.
- Анархист?
- А ты кто?
- Я из Чека, - с подчеркнутой вежливостью ответил Андрей.
Солдат спрятал пугач и миролюбиво произнес:
- Так бы и говорил! Пошли, товарищи.
- А может, он один, - тихо сказал другой.
- Пошли, - настойчивее повторил солдат.
И они побежали, часто оглядываясь.
Шофер завел мотор и предложил:
- Подвезти? Вот бесы!
Автомобиль на ходу дребезжал, как большая железная копилка.
Шофер пожаловался:
- Работаю как оглашенный, день и ночь… Мотаюсь черт те где, по всей губернии. То в Кунцево угонят, то во Всехсвятское. Позавчера в Тушино два раза посылали. А у нее и так все внутренности вываливаются.
Андрей слушал невнимательно, думал о своем: "Наверное, дома отец…"
Четырнадцатого марта в Москве начался IV Всероссийский Чрезвычайный съезд Советов, и старший Мартынов, как делегат от Иваново-Вознесенска, приехал в столицу.
- Если бы по делу гоняли, - продолжал шофер, - а я девок развожу и пьяниц собираю… Ты думаешь, я сейчас освобожусь и на печку? Черта с два! Я на Ермолаевский поеду, за товарищем Германовым.
- За кем?
- За Германовым. Шишка на ровном месте! Начальство! Большой дом на Воздвиженке занял со своей матросней. Надо его от мамзели восвояси доставить, пешком не доберется. Хотя и балтиец, а опять, наверно, так намок, что в ложке утонуть может.
Андрей был уже около дома, выпрыгнул из машины, пожал шоферу руку.
- Спасибо!
- Тебе спасибо!
За столом сидел отец и неизвестный Андрею крупный темноволосый человек. От левого виска у него через всю щеку спускался к подбородку багровый шрам.
- Познакомься, - сказал отец, - мой Андрей.
Темноволосый протянул огромную, как лопата, ладонь.
- Дюшен.
Больше никакого внимания на Андрея гость не обращал, как будто пришел не хозяин квартиры, а кто-то совершенно посторонний, некстати помешавший серьезному разговору.
- А по-моему, Мартынов, ты договора просто не читал. Ты не вник в него: посмотрел и все, - говорил Дюшен.
Шрам у него задергался, словно в него включили электрический ток.
Андрей понял, что гость спорит с отцом по поводу Брестского договора.
- Предположим, - ответил отец, - предположим, что я прочел договор невнимательно. Но это только по-вашему.
- Ну, если ты прочел, как надо, тогда должен знать, что немцы оставляют за собой Польшу, Эстонию, Латвию, Литву.
- Знаю…
- Рижский залив у немцев. Рига у немцев. Либава и Виндава тоже у них. Все, за что Россия пролила столько крови, все, при этом совершенно добровольно твой Ленин отдает немцам… Ты понимаешь, о чем я говорю?
- Понимаю…
- Поразительно! Человеку наступают на мозоль, а он говорит "мерси". Армии у России быть не должно! Украина отходит от России и становится "территорией", слышишь, "территорией", зависимой от Германии. Ты и это понимаешь?
- Понимаю…
Дюшен тыкал пальцем в бумажки, лежавшие на столе.
- Батум отдать туркам. Военные корабли Черноморского флота разоружить!
- Не только Черноморского. Все военные корабли.
Дюшен подозрительно посмотрел на Михаила Ивановича: "Что он - издевается? Не понимает ни черта, что происходит?" Стукнул огромным кулаком по столу.
- Все, что делали для русской славы Ушаков, Нахимов, Макаров, - все к черту! По-моему, вы с вашим Лениным просто сумасшедшие. Прочти хотя бы вот этот пункт: "Россия прекращает всякую агитацию или пропаганду против правительства или общественных учреждений Украинской народной республики". И это по поручению Ленина подписывают! Как это назвать?
Мартынов рассмеялся.
- А ты все такой же! Помнишь, в Манзурке становой Витковский запретил нам участвовать в кассе взаимопомощи. И ты, один из всех ссыльных, его послушал.
- Ну и что? Я дисциплинированный человек.
- Так вот, Дюшен, запомни, мы, большевики, в отношениях со становыми, жандармами не были дисциплинированными. Они запрещали говорить правду народу, а мы говорили и кое-чего, как видите, этим добились… Немцы запрещают нам вести агитацию и пропаганду на Украине, а мы будем говорить правду народу и опять добьемся…
- Позорный, ужасный мир! Помяни меня - от России скоро останется Москва, Рязанская, Нижегородская, Владимирская губернии и твой любимый Иваново-Вознесенск.
- Неплохой город, - шутливо сказал отец. - Ладно, товарищ Дюшен, хватит спорить. Давай ужинать.
Дюшен тоскливо посмотрел на Михаила Ивановича.
- Неужели, Мартынов, ты не понимаешь, за какой мир сегодня проголосовали? За мир, унижающий Советскую власть.
- Совершенно верно, - ответил Мартынов. - Невероятно тяжелый, позорный, унижающий Советскую власть. Полностью с тобой согласен, но ты на этом ставишь точку, а я лишь запятую - унижающий, но не уничтожающий Советскую власть мир. И совершенно сейчас Советской власти необходимый. А ты вот этого, самого главного и не понимаешь.
Хлопнула дверь. Из прихожей донесся голос Нади:
- Конечно, можно… Ждет.
Вошел Анфим Болотин. Андрей не видел его с тех пор, как уехал из Шуи, но сразу узнал друга отца.
Анфим обнял Андрея, поцеловал.
- Ничего себе, дитятко! Верста коломенская… Ну, знакомь с женой… Я, Надя, его ругать собрался: у нас, в Иваново-Вознесенске, своих невест полно, а он на москвичке женился.
- Я кинишменская, - объяснила Надя.
- Тогда все! Молчу! Выходит, наша…
- Сосватали? - спросил отец Анфима.
Болотин кивнул.
- Упирался я, а Свердлов говорил: "В Иваново-Вознесенске большевиков хватает, а в Ярославле…"
- Что еще вам Марат сказал? - вызывающе спросил Дюшен.
- Я вас не познакомил, - попытался сменить разговор отец. - Товарищ Болотин, а это, Анфим, товарищ Дюшен из Ярославля.
Анфим подал руку. Шрам у Дюшена задергался.
- Выходит, будем земляками, товарищ Дюшен, - спокойно заметил Болотин. - Вы там что делаете?
- Что еще вам "непримиримый" Свердлов заявил? - раздраженно настаивал Дюшен.
Болотин усмехнулся.
- Яков Михайлович сказал, что у нас в Иваново-Вознесенске меньшевикам никогда не везло, а вот у вас, в Ярославле, их многовато, и надо…
- Добивать? - почти выкрикнул Дюшен. - Иного вам Свердлов предложить не мог.
- Не торопитесь с предложениями, товарищ Дюшен, - спокойно ответил Болотин. - Никто вас "добивать" не собирается. Придет время, сами исчезнете…
Дюшен вскочил, ударом ноги распахнул дверь, с порога крикнул старшему Мартынову:
- Будь здоров!
- Озлобился, - сказал отец. - А был хороший человек, храбрый… В Александровском централе бандита Ваську Клеща утихомирил… Тот напился и полез с ножом… Это он ему лицо испортил.
В окно стукнули. Надя пошла открыть.
Вошел человек в солдатской форме, среднего роста, широкоплечий, плотный, прическа "ежиком".
Отец кивнул ему - видимо, они сегодня уже встречались.
Крепыш посмотрел на Андрея, в голубых глазах сверкнули озорные искорки.
- Андрей!
И не дождавшись ответа, обнял младшего Мартынова.
- Помнишь, как я тогда, в лесу, у тебя самый большой гриб сломал?
Отец засмеялся.
- Где ему помнить. Ему в то время семи лет не было.
- Семь было Петьке, - поправил Андрей, - а мне десять. А Анфим Иванович вам тогда про огурец сказал.
- Ты смотри, - засмеялся крепыш. - Помнит.
Отец серьезно добавил:
- Выросли, пока мы по тюрьмам мотались.
- А где Дюшен? - спросил крепыш. - Ты говорил, что он к тебе собирался?
- Ушел… Только что.
- Рассердился и покинул нас, - полушутя объяснил Болотин. - Не сошлись во взглядах… Впрочем, Миша, он сегодня мог быть твоим союзником…
Крепыш засмеялся.
- Язва ты, Анфим…
- Почему язва? Ты против Брестского мира, и он против. Выходит, у вас общая точка зрения.
- Хочешь спорить, тогда давай, - ответил крепыш. - Только имей в виду, если ты еще раз рискнешь заявить мне, что у меня общая точка зрения с меньшевиками, я тебя так измолочу… - Вздохнул и грустно сказал: - Жизнь покажет, кто прав… Но я и сейчас уверен, что многие из пятидесяти пяти большевиков, подавшие вчера заявление в президиум съезда Советов о своем несогласии голосовать за Брестский мир, многие искренне жалеют, что им пришлось выступить против Ленина. И я жалею… Я впервые не согласился с Владимиром Ильичей… Но ты, Анфим, не клади меня вместе с меньшевиками в один мешок, даже с такими, как Дюшен.
- Не обижайся на меня, товарищ Фрунзе, - сказал Болотин.
Андрей посмотрел на крепыша: "Так вот ты какой, товарищ Фрунзе!"
Тогда, в марте 1918 года, никто, понятно, не предполагал, что пройдет немного времени, и эта редкая в России фамилия станет известна всем. Тогда еще не было легендарного полководца, победителя Колчака и Врангеля. Рядом с Андреем стоял человек в солдатской гимнастерке, подпоясанный черным ремнем с медной пряжкой, и, чего греха таить, в его облике не было ничего воинственного, ремень опущен ниже талии, сапоги давно нечищены, со сбитыми каблуками.
Но у Андрея защемило сердце, он даже растерялся. "Вот ты какой, товарищ Арсений! Так это ты дважды сидел в камере смертников, это тебя темной зимней ночью выводили в кандалах к эшафоту".
Андрей вспомнил все, что ему рассказывали об этом изумительном человеке.
А отец попросту сказал:
- Давайте, мужики, ужинать!
И подал Наде сверток.
- Тут наши пайки. Приготовь, Надюша…
Рано утром, когда все гости еще спали, Надя достала из-под подушки карманные часы, их тогда называли "чугунными", и синий шерстяной шарф.
- С днем рождения, Андрюша!
- Спасибо, родненькая. Где это ты все раздобыла?
- Часы папины. Когда он уходил на войну, не взял их, сказал: "Еще потеряю!" А шарф сама связала.
- Давай не скажем никому, что у меня день рождения, - предложил Андрей.
- Все-таки не шутка, двадцать исполнилось… Третий десяток пошел.
- Совсем старик, - весело крикнул отец. - Ничего не выйдет, сынок. Я не забыл.
Он вошел в комнату, подал Андрею полевую сумку.
- Мне она не нужна, а тебе пригодится.
Фрунзе, узнав о семейном празднике, сначала посокрушался, что ничего не может подарить Андрею, затем вынул из кармана браунинг.
- Подойдет? Бери!
Анфим Болотин обнял Андрея, пожелал долгой жизни и тут же ушел, сказав на прощанье:
- Пора. Поезд на Ярославль, говорят, сегодня рано уйдет.
Утро 16 марта было холодное. Ночью намело сугробы. Дул резкий северный ветер.
На Ваганьковском кладбище истошно, словно жалуясь, кричали поторопившиеся прилететь грачи.
На пустынной Большой Пресненской почти не было прохожих, только старуха в ротонде медленно передвигала ноги в тяжелых кожаных галошах, привязанных к валенкам бечевкой. Андрей обогнал старуху и оглянулся - на него из-под лохматой мужской шапки хмуро посмотрели усталые, печальные глаза.
Пробежал человек в офицерской шинели без погон. Поверх поднятого воротника повязан башлык, на ногах новые желтые "австрийские" ботинки с обмотками.
С высокой круглой афишкой тумбы старик расклейщик сдирал старые афиши и складывал в санки - на растопку. Содрал, поскоблил скребком тумбу, привычно мазнул кистью, приложил и расправил свежую афишу:
"Большой театр. Воскресенье 17 марта (нов. стиля) "Лебединое озеро". Вторник 19 марта "Борис Годунов". Федор Иванович Шаляпин".
Расклейщик еще раз махнул кистью и приклеил афишку поменьше.
"Дом анархии. Диспут на тему: "Куда идет Россия". Вход свободный для всех желающих. В буфете бесплатно кипяток".