- Только людей пугают, - добавила Надя. - Утром на Поварской, около олсуфьевского дома, бомбу бросили - дыму черного напустили. А сейчас, наверное, к нам на Прохоровну поскакали, склад готового товара грабить… Когда их, окаянных, утихомирят?..
Утром все вместе проводили Надю до угла Воздвиженки и Моховой, где в большом зеленом доме разместилась крестьянская секция ВЦИКа. Надя работала там секретарем у председателя секции Спиридоновой.
У самого входа в дом они столкнулись с женщиной. У нее были тонкие темные брови, резко очерченный энергичный рот. Большой, прямой нос придавал лицу неженскую суровость. Несмотря на морозное утро, она была без платка - густые волосы, расчесанные на прямой пробор, закрывали уши, оставив на высоком лбу открытым небольшой треугольник.
Фрунзе молча кивнул женщине. Она хмуро посмотрела на Михаила Васильевича, едва ответив на приветствие.
- Кто это? - спросил Андрей.
- Как кто? Моя Спиридонова! - ответила Надя. - Сейчас она мне всыплет, почему позже ее пришла…
Через несколько шагов отец, усмехнувшись, спросил:
- Что это она, Миша, на тебя чертом смотрит?
- А она на всех… Бешеная, когда не по ее получается…
На Большой Лубянке они расстались. Андрей крепко пожал руку Фрунзе.
- До свидания, Михаил Васильевич.
- Приезжай к нам в Иваново-Вознесенск…
Отец обнял Андрея:
- Он и к матери не может заглянуть. Приезжай, сынок. Мать истосковалась, да и Наташа с Петром ждут не дождутся.
1918, МАРТ
Когда-то верноподданный, благонамеренный, его Величество российский обыватель, теперь оглушенный, ошарашенный неожиданно нахлынувшим на него водопадом событий, растерялся.
Оставалось только беспредельно удивляться и возмущаться.
- Перво-наперво о жратве… Бывало, в Москве, в Охотном ряду, завсегда все было, все, что твоя душа захочет, - говядина, телятина, дичь разная, молоденькие поросеночки, розовенькие, маленькие такие, чистенькие! Куры, гуси, индейки, цыплята. "Вам которого-с? Вот энтова? Сей секунду! Печеночки телячьей не возьмете-с? Что вы, мадам, да у нас все свеженькие… Фазанчиков посмотрите! А вот, драгоценная, рябчики! Что-с? Требуете перепелочек? Ради бога, ваше сиятельство, куропаточки! Утром еще по травке бегали… Желаете уточку? Пожалуйста… А у Елисеева на Тверской! Господи ты боже мой, войдешь и поначалу даже обалдеешь, глаза разбегаются, забудешь, за чем пришел. Одной горчицы - семь сортов! Семь, в том числе - французская. И не какая-нибудь подделка, а самая настоящая, во французской баночке, с французской этикеточкой… А сейчас?
- Перво-наперво о почтении. В воскресенье или в какой другой неприсутственный день я со всей семьей шел в церковь. И все меня знали. Пока до собору дойдешь - картуз раз сорок сымешь…
- Перво-наперво про землю. Ежели она была моя, тогда и никаких по этому вопросу разговоров. Хочу - пустопорожней держу, хочу - под дело пускаю: пашу, удобряю, урожай снимаю. Хочу - продам, хочу - в Земельном банке заложу…
- Перво-наперво о большевиках. Если считать по старому, конечно, стилю - пусть уж по новому, нечестивому, они живут (мыслимо ли дело, рождество Христово испокон веку 25 декабря праздновали - за неделю до Нового года, а теперь, пожалуйте - 7 января, через неделю после Нового года!) - так вот, если считать по старому, то со дня большевистского переворота прошло полных пять месяцев, начинается шестой…
А что писали? Господин мистер Фрэнсис, посол Соединенных Штат ов Америки при бывшем Временном правительстве, печатно заявлял про большевиков: "Десять дней продержатся, не более!"
Между прочим, знающие люди рассказывали, что это по его, мистера Фрэнсиса, просьбе американское правительство запретило отправлять в Россию пароходы с продовольствием до тех пор, пока у власти большевики. Как же это прикажете понимать? Выходит, помирайте с голодухи все русские люди? Ну, хорошо, допустим, большевики вам, господа, не по нутру, а при чем тут, скажем, младенцы?
Осторожнее всех вел себя, как всегда, английский посол. Помалкивал, и все. Втихую, говорят, черт те что вытворял, а публично ни-ни - "нас внутренние дела России не интересуют". Вроде бы!
Пять месяцев прошло, а они сидят!
- Перво-наперво про перенесение столицы из Петрограда в Москву. А вы знаете - мне это даже понравилось! Оно, конечно, хорошо, "окно в Европу", но если трезво посмотреть, окно-то оно окно, но столица на краю государства… А вы со мной не спорьте, была - на краю-с! А Москва, она, голубушка, матушка, и древнее и ближе к губерниям. Так что по этому вопросу у нас возражений нет. Меня другое пугает. Проходил я намедни по Кудринской. Гляжу, митингуют. Послушал, послушал, меня как кипятком обдали: "Кто не работает, тот не ест!" Как же это прикажете понимать? Выходит, если я временно не у дела, должен я, значит, зубы на полку? Вот этим мне большевики очень-с противные-с!
- Да где вы их видели, большевиков? Были, да все сплыли. Они свою партию распустили. Теперь другая появилась - Российская коммунистическая партия, а в скобках - буква "б".
- Вот в этих-то скобках все и дело. Это и есть большевики.
- Кто их разберет. Мне все равно, лишь бы немного потише стало, поспокойнее. А то просто на улицу выйти невозможно, к соседу сходить боязно. Ты к соседу - поговорить о "текущем моменте", утешиться какой-нибудь потаенной сногсшибательной новостью, а к тебе в это время - разбойники.
- Черти бы побрали этих анархистов! И где они, дьяволы, такие револьверы добыли огромные, хлопают, словно пушки. У некоторых на мордах маски - поди узнай, кто он есть, - анархист или Ильюшка Кучеров, который на Второй Мещанской всю семью Ивана Сергеевича Похлебкина вырезал - всех до одного, целых девять душ.
- Читали обращение "От московской федерации анархистов"? Напечатано в газете "Анархия". "Доводим до всеобщего сведения, что никаких захватов с целью личной наживы не признаем и не оправдываем!" И тут же сообщение от штаба черной гвардии! В той же "Анархии" на первой странице крупным шрифтом оттиснуто: "Доводим до общего сведения, что все выступления боевых групп анархистов совершаются при непосредственном присутствии членов штаба и только по мандатам, подписанным не менее чем тремя членами штаба. Ни за какие выступления при несоблюдении вышеуказанных положений штаб черной гвардии не отвечает".
Поняли? Действуйте, значит, так - вломятся к вам эти самые, у кого на мордах маски. А вы им никаких поступков не позволяйте, спросите: "Покажите, граждане, мандат, и чтобы с тремя подписями". А затем справьтесь: "Кто из вас будет член штаба?" Конечно, если успеете, пока вам кишки не выпустили…
- Надо бы хотя на время подальше от этих беспокойств уехать. Попробуй! Билеты на поезда продают только по особым разрешениям, месяц, не менее, проходишь, пока наотрез не откажут!
- Перво-наперво куда ехать? Почти что некуда! В Курск, бывало, в гости ездили да на богомолье, поклониться чудотворной курско-коренной божьей матери, явленной более шестисот лет назад - в 1295 году. Еще ездили на ярмарки - одна, весенняя, начиналась в Курске с девятой пятницы по пасхе, вторая, - осенняя, с покрова. А теперь едут в Курск - на фронт! Господи ты боже мой! До чего Россию довели?! Под Курском бои, в Белгороде бои, в Синельникове бои, на Дону бои. Там, говорят, сразу три "главковерха" - это по-нашему, а по-старому - Верховные Главнокомандующие - генерал Алексеев, великий князь Николай Николаевич да еще генерал Корнилов…
- И все вылезают и вылезают на поверхность разные генералы и адмиралы: Колчак, Дутов… На Китайско-Восточной железной дорого появился какой-то генерал-лейтенант Плешков, издает свои приказы и подписывается: "Главковерх". Это, выходит, четвертый "верх". Где-то там, на Дальнем Востоке, или еще бог знает где какой-то Семенов объявился, он, слава богу, пока есаул, но тоже метит в "верхи". В Пскове - нет, вы только подумайте, - в Пскове, где одни названья чего стоят - Завеличье, Полонище, Солодежня, Новое Застенье - все русское, древнее, в Пскове, где немцы последний раз были в 1240 году и то по боярской глупости - не захотели псковичи с новгородцами совместно действовать, - так вот в Пскове - немцы! Губернатора назначили, бывшего председателя казенной палаты, действительного статского советника господина Брока. И разошелся этот самый Брок во всю свою прусскую душу - смертную казнь ввел, розги ввел, порют всех, окромя, понятно, высшего, благородного сословия… Это, выходит, и нас начнут, поскольку мы не дворяне, а мещане? Извините! Не хочу!
"ГДЕ РАЗДОБЫТЬ ДЕНЕГ?"
Центральному комитету партии левых эсеров деньги были нужны позарез: на содержание членов ЦК, пропагандистов, лекторов, на издание брошюр и листовок. Большие надежды, возлагаемые на получение прибыли от газет "Дело народа" и "Знамя труда", не оправдались: тиражи у газет, и без того небольшие, падали с каждым днем.
За несколько дней до IV съезда Советов совещание членов ЦК приняло решение выйти из состава правительства, если съезд ратифицирует Брестский договор. Закрыв заседание, происходившее в бывшем особняке графини Уваровой в Леонтьевском переулке, Спиридонова попросила членов ЦК Камкова, Карелина и заместителя председателя ВЧК Александровича остаться.
- Закрой форточку, Вячеслав, - своим резким, сухим голосом приказала Спиридонова. - И посмотрите, нет ли посторонних.
Карелин и Камков, привыкшие к постоянной конспиративности Спиридоновой, обошли соседние комнаты.
- Дела наши неважны, - начала Спиридонова. - У нас почти нет денег… Не сегодня-завтра придется закрыть газету… А у нас впереди немалый расход… Жду ваших советов.
- Хорошо бы заем, - скучно предложил Камков. - Только у кого?
- Никто не даст, - отрезала Спиридонова.
- У анархистов денег много, - не то посоветовал, не то позавидовал Камков. - Ничем не брезгуют, все берут, что плохо лежит.
- Мы политическая партия, а не ворюги, - с суровым презрением сказала Спиридонова. - Да и некому у нас грабежами заниматься… Я вижу, от вас толковый совет получить трудно. Давай, Вячеслав, ты…
Александрович вынул из жилетного кармана небольшую записочку, развернул ее.
- Прежде всего я должен сказать, что, принимая решение о выходе из состава правительства, Центральный комитет не должен настаивать на том, чтобы вместе с народными комиссарами уходили со своих постов заместители и члены коллегий. Иначе надо будет уйти и мне, а вы сами понимаете, как важно для нас знать все, что происходит в ВЧК.
- Это ясно, - перебила Спиридонова. - Давай, Вячеслав, ближе к делу.
- Кроме этого, мой уход из ВЧК лишит нас возможности пополнять наши финансы. По состоянию на первое марта мной передано…
- Обойдемся без цифр, - торопливо перебила Спиридонова. - Самое главное, что эти деньги изымаются не у трудового народа, а у спекулянтов, валютчиков, и мы имеем моральное право расходовать их на нужды нашей партии…
- Совершенно верно, - подтвердил Александрович. - Деньги действительно дармовые. Но я сегодня должен поставить вас в известность, что и мне добывать деньги с каждым днем становится все труднее и труднее.
- Дзержинский? - спросил Карелин.
- И он, и другие. Особенно секретарь ВЧК Ксенофонтов и Петерс…
- Догадались?
- Поди узнай, но я начал испытывать некоторые неудобства. На днях, совершенно неожиданно для меня, начальника отдела хранения, члена нашей партии, заменили большевиком. Потому я опасаюсь, что поступления могут сократиться. Кроме этого, я должен усилить финансирование отряда особого назначения ВЧК.
- А при чем тут мы? - искренне удивился Карелин. - Финансируйте на здоровье.
- По официальному финансированию в этом отряде можно содержать не более пятисот человек, а там уже около тысячи.
- Можно без подробностей, - снова перебила Спиридонова. - Главное ясно - Вячеславу уходить из ВЧК нельзя, даже если все наркомы, их заместители и члены коллегий уйдут со своих постов.
- Я прошу, Мария Александровна, всех не отзывать. Кроме меня, надо оставить еще кого-нибудь, иначе Дзержинский выкинет меня немедленно. Вчера кто-то доставил ему бумагу, которую командир отряда особого назначения Попов неосторожно направил в военный комиссариат Москвы с просьбой отпустить отряду двадцать санитарных носилок, столько же медицинских полевых сумок и еще что-то. Я зашел к Дзержинскому, а он меня спрашивает: "Не знаете, с кем Попов собирается воевать?" Понимаете мое положение?
- Ну и как ты выкрутился? - осведомился Карелин.
- Сказал, что Попова надо заменить. Говорю: "Он не в меру воинствен, еще подведет нас". В общем, за Поповым нужен присмотр, а то он действительно какой-нибудь кундштюк выкинет.
Спиридонова первый раз за всю беседу улыбнулась.
- Это вы напрасно, Вячеслав. Попов человек храбрый и предан нашему делу до самозабвения.
Карелин и Камков осторожно переглянулись - они знали слабость Спиридоновой к храбрым людям. Спиридонова нахмурилась, встала.
- Давайте думать, где можно раздобыть денег…
Получив от Мартынова дело Артемьева, Филатов немедленно вызвал арестованного.
- Ну, жирный, будешь правду говорить? Давай выкладывай, где у тебя еще золотишко припрятано?
- Все тут… Больше ни одной монетки, ничего нет. Все отдал.
Филатов порылся в бумажках и рявкнул:
- А где маменькин браслет с камушками?
Разве мог Артемьев предполагать, что ни о каком браслете следователю неизвестно и что Филатов просто так, по наитию, кричит про браслет. А хитрый Филатов, увидев, что арестованный насмерть перепуган, поддал жару.
- А где оклады из киотов?
Часа через два дрожащий от страха Артемьев признался, что в его квартире за большой иконой апостолов Петра и Павла вделан в стену несгораемый ящик.
- Поехали!
Попав в свою квартиру, Артемьев заплакал навзрыд.
Когда Филатов, сняв икону, открыл несгораемый шкаф, Артемьева чуть не хватил удар: он повалился на пол, повторяя одно и то же:
- Господи, господи…
Филатов деловито спросил:
- Чемоданчика не найдется?
Артемьев достал кожаный чемоданчик.
Филатов аккуратно уложил драгоценности в чемодан, сел, закурил.
- Слушай, купец, жить хочешь?
- Чего?
- Жить, говорю, хочешь? Все это мы в протокол заносить не будем. Понял?
- Не будем? Хорошо. А почему не будем?
- Я вижу, ты совсем очумел… Не будем в протокол заносить, вот и все. А ты сейчас вроде как убежишь.
- Никуда я не побегу! Еще пристрелите.
- Вот дура! Я же сказал - вроде… Понял? Документы тебе новые на Сухаревке справим. Бороду снимешь, жить переедешь во Всехсвятское… Я вижу, ни черта ты не понимаешь, столб деревянный! Но имей в виду - я только свистну, и ты передо мной как лист перед травой. Понял?
Поняв наконец, что от него хочет следователь, Артемьев опустился на колени, перекрестился и зашептал:
- Вес сделаю! Все! Благослови тебя господь, золотой ты человек. По гроб жизни…
- Смотри только, не сбрехни кому-нибудь. Со дна моря достану.
- Что ты, голубчик, родной мой! Что мне, жизнь надоела, или я уже совсем дурак, дура, как вы сказали, столб… Хочешь, пол поцелую, клятву смертную дам?..
- Придешь завтра вечером, после десяти, на Воздвиженку, девять. Спросишь Филатова. А теперь лети.
Артемьев, похудевший за последние беспокойные дни, понесся, как будто за ним гнались бешеные псы.
Покурив, Филатов выбежал во двор и несколько раз выстрелил. Появился рабочий патруль.
- Кто стрелял? - строго спросил пожилой рабочий.
- Один гад у меня ускользнул.
Филатов предъявил мандат. Пожилой сочувственно спросил:
- Попадет тебе, товарищ Филатов?
- Всыплют… Куда он, сволота, делся? Как в яму провалился!
Патрульные проводили Филатова до Лубянки. Он хотел было пригласить их в комендатуру для свидетельских показаний, но, вспомнив про чемодан, только записал фамилии.
- Если потребуетесь, попрошу.
- Зайдем… С удовольствием.
Филатов постоял около комендатуры, подождал, пока патрульные завернули за угол, и пошел домой.
Дома его ожидало неприятное известие: кто-то из ЧК арестовал его отца.
ВИНОВНЫЙ БУДЕТ НАКАЗАН
Андрей позвонил профессору Пухову по телефону, вежливо, деликатно попросил приехать в ВЧК.
- Куда приехать?
- В ВЧК. Во Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией, - объяснил Андрей.
- Понял! Но вы не перепутали, товарищ? Возможно, вам какой-нибудь другой Пухов нужен, поскольку я ни контрреволюцией, ни саботажем, ни тем паче спекуляцией не занимаюсь. Ни я, ни жена…
- Именно вы, профессор.
- Странно, Вы говорите - приехать. На чем? Трамвай не ходит, извозчики мне не по карману, собственного выезда у меня, к сожалению, нет. Поэтому я задержусь, поскольку буду добираться на своих двоих. Вас это устраивает?
- Вполне. Пропуск вам заказан.
Профессор, видимо, ожидал увидеть совсем иного человека - это было заметно по его легкому замешательству.
- Вы товарищ Мартынов?
- Я, товарищ Пухов. Присаживайтесь, пожалуйста…
Пухов улыбнулся.
- Я, знаете ли, представлял, что увижу матроса, с бородой, как у Дыбенки…
- Вы с ним знакомы?
- Не имею чести. На митинге слышал. Чем обязан?
- Скажите, профессор, не было ли у вас золотого портсигара с надписью: "Александру Александровичу…"
- Как же, был…
- А где он сейчас?
- Если, молодой человек, вы хотите его у меня отобрать, то вы, к сожалению, опоздали. Что было, то сплыло. Некоторое время тому назад я его выменял на пуд крупчатки.
- У вас тогда супруга заболела?
- Совершенно верно… А откуда вам это ведомо?
- Это неважно, Александр Александрович. Мы хотим вернуть вам портсигар… Получите его, пожалуйста.
Андрей выдвинул ящик, поднял папки - портсигара не было.
Мартынов открыл все ящики, переворошил все бумаги. Пухов сидел молча, он понял - что-то произошло.
В дверь постучали.
- Можно?
Андрей, холодея, глухо ответил:
- Пожалуйста, входите.
В комнату вошел Дзержинский.
Посыльный стучал в двери.
- К Дзержинскому! Немедленно!
Вскоре чекисты собрались в кабинете председателя ВЧК.
- Где Александрович? - спросил Дзержинский у Ксенофонтова.
- Болен. Испанка.
- Где Мальгин? Где Полукаров?
- На операции.
- Начнем без них… Товарищи! У нас произошло невероятное событие… - Дзержинский на мгновение умолк, подбирая слова. - В нашем доме появился вор. Да, да! Не смотрите на меня с таким удивлением. Я удивлен не меньше вас. Среди нас - вор. Вчера вечером сотрудник Андрей Мартынов положил в ящик письменного стола золотой портсигар с надписью, по которой можно было судить, что эта очень дорогая вещь принадлежит крупному русскому ученому. Портсигар был изъят у арестованного спекулянта. Не буду объяснять всех подробностей - но портсигар из стола Мартынова украден…
Кто-то глухо сказал:
- Может, Мартынов ошибся?
- Ошибки нет. После того как Мартынов положил портсигар в стол, в здание ЧК из посторонних приходило только два человека - они вне подозрений. Следовательно, украл кто-то из наших работников.