Позже Алеша признался мне, что примерно так оно и было: он испрашивал у Христа разрешения на сотрудничество с безбожниками-коммунистами.
После идем на кладбище, чтобы разыскать могилу деда Ростоцкого - казачьего полковника. Еле находим ее среди обилия совсем свежих могил. Здесь похоронены жертвы вражеских бомбардировок. На нескольких замечаем дату 1941–1942. "Одна из бомб попала в ясли, некоторых малышей спасти не удалось", - скорбно объясняет Владимир.
Рассказывает рядовой Гроне:
- Вы представляете, каково это - чувствовать себя убийцей невинных младенцев?! Конечно, не я сидел в кабине того бомбардировщика. Ни я сам, ни мои товарищи (клянусь честью!) ни разу не подняли руку на беззащитную женщину, старика или ребенка. Мы не насиловали, не пытали, не вешали, не жгли деревни. Но это делали солдаты в одной с нами вермахтовской форме. Или местные бандиты оружием, которое мы им привезли.
Господи, прости нас! Мы родились не в той стране и не в то время. Мы не вольны выбирать место своего рождения. Но мы вольны выбирать путь, по которому идем. И вольны покаяться в своих грехах или грешить дальше.
На обратном пути Сергей предлагает заехать к его матери и сестре, они уехали от бомбежек Грозного в село, находящееся буквально рядом с нашей крепостью. Тетя Тося работает на фельдшерском пункте, дочка ей помогает.
Рассказывает старшина Нестеренко:
- Хочу пригласить друга детства к себе домой, показать матери и сестре, но он вдруг упирается: "Не пойду. Мне стыдно. Что я им расскажу о себе?" Почему-то особенно стесняется мою младшую сестренку.
- Ну, давай я скажу, что ты немецкий коммунист, добровольно перешел на нашу сторону и выполняешь важное задание в разведке.
Его глаза загораются: "Точно, Гуле это понравится!"
Он видел у меня ее фотографию. Влюбился, что ли? Вспоминаю, что он еще в детстве трепетно относился к малютке Гулико.
Заезжаем в село, но сестра на дежурстве, дома одна мать. Конечно, ей врать в глаза мы не могли и рассказали всю правду.
Они стояли в полутемной кухне, на фоне заклеенных крест-накрест оконных стекол: мать погибшего советского солдата и пленный солдат фашистской армии. Пауль встал перед ней на колени и плакал, просил прощения за Сему. Она тоже плакала, называла его сыночком Павликом, гладила его светлые вихры, а он ловил и целовал ее руки.
Потом сказал, что будет работать с НКВД, что бы от него ни потребовали.
Позже, когда подошли Петров с Чермоевым, я рассказал им об этой сцене. На мое удивление, Аслан отреагировал очень бурно и негативно:
- Ну уж, Таисия Семеновна! Не ожидал я, что вы, мать погибшего красноармейца, станете разводить сантименты с фашистом.
- Аслан! - спокойно сказала моя мать. - А вам никогда не приходило в голову, что эти немецкие мальчишки тоже жертвы фашизма?
- Они сами?! Ну, это вы, товарищ Нестеренко, загнули!
- А разве нет?! Гитлер искалечил их души и судьбы. Их обманули, оторвали от дома, засунули в такую мясорубку и заставили участвовать в таких ужасах, что вон Крис даже до истерики дошел. Ведь им всего по 19 лет, так же как и вашему старшенькому.
- Мой сын сейчас героически дерется под Сталинградом как раз с такими "мальчиками", как они. И в истерики не впадает! - презрительно фыркнул Чермоев. - Это все ваши женские нежности.
- Вам трудно понять, - вздохнула мама. - Они европейцы, христиане, они немного иные. Ваши дети по-другому воспитаны, более закаленные, что ли, они тверже воспринимают жестокие стороны жизни. Я знаю Павлика, он крольчонка не мог убить.
- Вот и я говорю, что ваши Павлик и Кристиан сопливые трусы. Поэтому немцы проиграют войну.
- Асланбек, смелость и жестокость - разные вещи.
- Таисия Семеновна, нам надо идти. Гроне, где ты там шляешься? Не забывай, что ты в плену, а не у тещи на блинах!
- Сережа, Павлик, не забудьте свитера. Ночью в горах очень холодно, - крикнула нам на прощание мама Нестеренко.
Рассказывает рядовой Гроне:
- Тетя Тося дала нам с Серегой два теплых свитера из козьей шерсти. Я помню, она всегда любила вязать и даже научила мою мать. Серегин свитер немного поношен, а мой меньшего размера и совсем новый. Он мне чуть широковат, но длина и рукава впору. "Господи, она же его для Семы вязала", - соображаю я. Но он погиб, ни разу не надев его. Прислоняю пушистую шерсть к лицу. Вы не представляете, что значил для меня Семка! Как у Пушкина, "мой первый друг, мой друг бесценный". Мы делили пополам все радости и горести, все детские тайны и секреты. Мы ни разу ни ссорились, но всегда заступались друг за дружку в драке с чужими мальчишками. Часто мы говорили посторонним, будто мы братья, и, представьте, нам верили. Мы были достаточно похожи внешне, Семен был намного светлее Сергея, этакий светлоглазый шатен.
Я сильно тосковал по Нестеренко, когда уехал в Германию. Среди немецких мальчишек у меня никогда больше не было такого друга. Даже сейчас ребята из нашей четверки все-таки немного не то. Я их очень люблю, я жизнью за них готов был рисковать, но Сема…
ЧАСТЬ 4
Рассказывает старшина Нестеренко:
- Через рацию Пауля идет активная передача дезинформации для фашистского командования. Передаваемые материалы изготавливаются на самом высоком уровне, санкцию на передачу информации, кажется, дает сам Берия. Тексты радиограмм разрабатываются контрразведкой совместно с Генштабом Красной Армии, а особенно важные - даже со Ставкой Верховного Главнокомандования. Причем на 10–15 % эти сведения правдивы (иначе не вызовут доверия). Но что-то абвер все-таки беспокоит. Приходит указание "Немедленно новый шифровальный лозунг из 31 буквы: имя командира из "Бергмана", кличка его собаки, фамилия секретарши и девичья фамилия жены Шмеккера. Ну, фамилию своего начальника они на допросах нам назвали - доктор Оберлендер. Это был кадровый офицер разведки и крупный специалист по восточным вопросам, а звали его Теодор. Кличка собаки и фамилия секретарши тоже особого затруднения не вызвала. Но вот как звали в девичестве фрау Шмеккер, фрицы усиленно вспоминали всей группой. Четко помнят, что оберштурмфюрер частенько ругал своих тестя с тещей за жадность: якобы он женился на их толстухе Эльзе только ради богатого приданого, а пивной заводишко обанкротился в первый же год. Вспоминают почти как "лошадиную фамилию" по Чехову: то ли Зильберштейн, то ли Зильберштайн, то ли Зальдерштайн. После долгих споров останавливаются на втором варианте. Вроде прокатило!
Одно странно, наших фрицев абвер никак не информировал о высадке следующего десанта. Нашими постами ВНОС (службы войск наблюдения, оповещения и связи) было зафиксировано появление над Галашкинским районом вражеского транспортного самолета. Срочно вызванные с ассинского аэродрома истребители зажали "Юнкерс-52" в клещи и принудили к посадке. Экипаж самолета оказал вооруженное сопротивление прибывшим на место посадки чекистам, а затем немцы подожгли самолет. Почти все летчики были убиты, а тяжело раненный стрелок-радист был взят в плен.
Рассказывает рядовой Гроне:
- Посреди ночи меня неожиданно подняли с постели.
- Что случилось? - быстро одеваясь, спросил я у конвоира.
- Придешь, узнаешь, - неопределенно буркнул он.
Как ни странно, идем не в штаб, а в госпиталь. Нас встречает печально знакомый мне старший лейтенант Джапаридзе: "Будешь переводчиком! Надо срочно допросить пленного летчика!" Вот это новость! Участвовать в допросе, да еще в паре с таким, как Гия! Он и сам сознает своеобразие момента и ухмыляется.
Захваченный летчик лежит в отдельной маленькой комнатушке: это молодой худощавый парень не старше меня, с бледным от пережитых страданий лицом, его голова и грудь наспех перевязаны, на бинтах запеклась кровь.
- Спроси, где они выбросили десант и сколько человек, - командует старлей.
Склоняюсь к раненому и повторяю вопрос по-немецки.
- Я не знаю. Я только бортрадист. Командир знал, - чувствуется, что парню трудно говорить, голос еле слышен от слабости, на лбу выступили капли холодного пота.
- Что он сказал?
- Он не знает.
- Не знает или не хочет говорить?! - кулаки Джапаридзе угрожающе сжались. - Я умею развязывать языки!
Господи, неужели он посмеет бить раненого!
- Он в самом деле не знает. В его обязанности не входит прокладка курса, - мой голос дрогнул. - Пожалуйста, не бейте его, он и так едва жив!
- Гроне, я, кажется, просил тебя быть переводчиком, а не адвокатом!
Старлей хватает меня за руку и вытаскивает в коридор. У меня полное впечатление, что сейчас тумаки, предназначенные летчику, достанутся мне. Гия резко разворачивает меня к себе лицом: "Ты что, и в правду считаешь меня зверем?! Думаешь, я бездушный садист?!"
Вот такого поворота событий я не ожидал! Потрясенно молчу.
- Ладно, извини, что я так обошелся с тобой на том допросе! Ты же знаешь, что я был сильно пьян. И у меня, черт возьми, была причина так напиться! Просто забудь о том случае!
- Уже забыл, - говорю я.
- Ладно, я уйду, а ты останься с летчиком. Попытайся разговорить его, может, он хоть что-то скажет. Но если у тебя не получится, тогда я вынужден буду расстрелять его. Эта сцена всегда производит сильное впечатление, не правда ли? Ты ведь и сам тогда сильно испугался?! - иронически улыбается Гия.
"Да уж, товарищ старлей, - думаю про себя, - вы мастерски умеете взвинтить человеку нервы". Тем не менее понимаю, что это максимально щадящий для пленного вариант.
Рассказываю летчику о нашей группе и обо всем, что сам знаю о жестокости и коварстве местных повстанцев, особо упирая на их "псевдосотрудничество" с германскими войсками. Он потрясен не меньше меня. "Восточным варварам нельзя доверять!" Парень рассказал, что был сброшен десант в количестве 15 человек.
Рассказывает старшина Нестеренко:
- Чуть позже мы перехватили радиограмму этой группы, фашисты просили своих о помощи. Абвер возложил эту задачу на группу Пауля.
При прочесывании территории около аула Аршты из леса навстречу нашим солдатам вышел один из диверсантов и бросил оружие. По дороге он охотно рассказал о себе: он чеченец из аула Шали, зовут Асухан. Первый день войны застал его в Брестской крепости; вместе с другими чеченцами (а их было достаточно много в составе гарнизона) отважно сражались, невзирая на голод и жажду. Раненным, в бессознательном состоянии был захвачен в плен. Когда в концлагерь пришли вербовщики из "Бергмана", то решил вступить в отряд ради того, чтобы потом попасть на родную землю. Охотно согласился сотрудничать с НКВД, клялся кровью смыть позор плена.
Конечно, у чекистов сначала были подозрения, что все это тщательно разыгрываемый спектакль. Но Асухан подробно рассказал им все, что знал о задании группы и о приметах ее членов. Так же обстоятельно он описал школу по подготовке диверсантов (причем он никак не мог знать, что все эти сведения мы можем легко перепроверить через "своих" немцев, они могли слышать ход допроса из-за тонкой перегородки). "Он не врет! - кивнул головой Гюнтер. - Горцев-диверсантов действительно готовят в рамках "предприятия Шамиль", или иначе "Предприятия доктора Ланге", а этот доктор на самом деле обер-лейтенант вермахта Герхард Ланге".
Но наше руководство интересовали еще пароли, коды, явки и шифры, которые Асухан как рядовой член группы знать никак не мог. Зато он сказал, что их группа решила двигаться в Веденский район для соединения с находящейся там бандой Мачека Байсаева.
Лагодинский уехал на несколько дней в Москву, на совещание с B.C. Авакумовым и начальником 3-го отдела Г.В. Утехиным. В его отсутствие операцией руководит майор Петров. Именно у него созревает следующий план (ведь ему обязательно надо захватить диверсантов живьем для допроса. Особенно его интересуют командир и оба радиста).
"Мы легко можем перестрелять их как кроликов, - сообщает он "нашим" фрицам. - Но если вы не желаете им напрасной смерти, может, попробуете уговорить их сдаться?"
Немцы нерешительно переглядываются. Предложение русского майора, с одной стороны, кажется проявлением гуманизма, но… они прекрасно понимают, что НКВД имеет в этом деле свой интерес.
"Ладно, - говорит Гюнтер, - мы с Паулем попробуем".
Рассказывает рядовой Гроне:
- Вечером вместе с Гюнтером едем на лошадях в сторону аула Харачой. С нами пятеро всадников-энкавэдэшников из местных во главе с капитаном Чермоевым, одетых в бешметы и папахи. Они должны изображать чеченских абреков из банды Сахабова. Прекрасно знаем, что за нами скрытно следует еще несколько спецгрупп НКВД. Как говорится, "шаг вправо, шаг влево карается расстрелом".
В нескольких километрах от села натыкаемся на часового, выставленного фашистской группой, обмениваемся с ним условным паролем, переданным нам и им по рации абвером. Знакомимся с остальными диверсантами. Среди них только трое немцев, так же, как и мы сами, курсантов "Штранса", и мы их прекрасно помним по учебке. Немецкие товарищи тоже узнают и радостно приветствуют нас, что окончательно снимает настороженность у командира группы - сорокалетнего кавказца Саида с погонами полковника вермахта. "Что-то уж больно высокий чин для такого дела", - шепчет мне фельдфебель. Но ничего странного нет, оказывается, Саид прислан как координатор деятельности всех бандформирований. После победы Германии должен занять в марионеточном правительстве Чечни пост начальника полиции. Он воевал в Гражданскую войну в Белой армии, потом эмигрировал в Турцию, где попал в поле зрения германских спецслужб. Кадровый сотрудник немецкой разведки. Остальные диверсанты тоже в основном кавказцы, среди них есть дагестанцы, осетины, ингуши.
Пытаемся потихоньку поговорить с немцами о добровольной сдаче в плен. "Ваша миссия бессмысленна и заранее обречена на провал. Чеченские мятежники обманывают Германию, обещая сотрудничество, а сами готовят вермахту кинжал в спину, - убеждает их Гюнтер. - Никому не нужна ваша геройская смерть. Подумайте о своих семьях".
Сначала парни в шоке и даже негодуют против самой мысли добровольно поднять руки, но потом понимают, что выхода нет. Возможно, на них подсознательно давит авторитет старшего по званию, и ребята постепенно соглашаются с ним.
- Но горцы на капитуляцию не пойдут, - убежденно говорит один из немцев, унтер-офицер Кетлер. - Они все из зондеркоманды, перед операцией их повязали кровью, заставив участвовать в карательных акциях в Краснодаре. К тому же все ярые мусульманские фанатики.
- Так уж и все?! - недоверчиво говорит Гюнтер. Впрочем, работать с кавказцами не наша задача. Надеемся, что наши чеченцы так же успешно уговорят своих, как и мы. Оказалось, зря!
Прямо перед рассветом над стоянкой диверсантов раздался громовой голос майора Петрова, усиленный рупором: "Вы окружены превосходящими силами Красной Армии. Сдавайтесь!"
Немцы послушно подняли руки, но большинство кавказцев похватались за оружие. Естественно, "наши" чеченцы тоже наставили на них свои автоматы. Горячие кавказские парни горели желанием драться, кровавая бойня казалась неминуемой, и шансов уцелеть при такой стрельбе в упор ни у нас, ни у них почти не было. Казалось, что сам воздух над поляной вокруг них наэлектризовался до предела и что вот-вот ударит молния и грянет гром.
Тогда Гюнтер согнутой рукой схватил Саида за горло, ткнул свой пистолет в его висок и, заслонившись его телом от бандитских выстрелов, громко прокричал: "Или ты сейчас же приказываешь своим псам сложить оружие, или я пристрелю тебя!"
Конечно, это был ход ва-банк, но ведь и другого выхода не было! На наше счастье, Саид оказался трусом. Побледнев от страха, он пробормотал требуемый приказ. "Громче, они тебя не слышат!" - прошипел ему на ухо наш фельдфебель. Почти все бандиты нерешительно начали бросать свои винтовки на землю. Из-за кустов вышли окружившие их бойцы НКВД.
И тут вдруг один из особо фанатичных бандитов с криком "Аллах Акбар!" выхватил из-за пояса гранату. Словно в замедленной съемке я видел как она, кувыркаясь в воздухе, летит в нашу сторону.
"Ложись!" - заорал Гюнтер и вместе с Саидом повалился на меня. С жутким грохотом граната рванула прямо у ног обер-ефрейтора. Нас с другом спасло то, что мы быстро легли, да еще огромный валун, отразивший осколки. Когда я встал, оглушенный взрывом и полузасыпанный землей, то увидел, что несколько абреков и один из немцев убиты срикошетившими осколками, а обер-ефрейтор сильно ранен.
"Zum Teufel mit diesem mohammedanischen Fanatiker!" (Черт побери этого фанатика!) Плохо соображая, что делаю, я поднимаю свой автомат и в ярости всаживаю длинную очередь в его ненавистную черную фигуру.
"Соца!" - орет на меня по-чеченски Аслан и сильным ударом сшибает меня на землю. Я роняю автомат, пытаюсь вскочить, но сильные руки Гюнтера прижимают меня вниз.
"Ruhig, ruhig, nicht provozieren!" (Спокойно, спокойно, не провоцируй их!) - шепчет он мне. Я трясу головой, постепенно приходя в себя.
Красноармейцы ходят среди бандитов, обыскивая их и собирая оружие, затем прикладами сгоняют на край поляны. Но Кетлера русские почему-то не трогают; он так и стоит рядом с нами, потрясенно глядя на своих убитого и раненого товарищей. По его собственному лицу тоже течет кровь, шальной осколок царапнул его по щеке, губы дрожат, пытаясь что-то выговорить.
- Эй, у тебя есть перевязочный пакет? - дергает его фельдфебель. - Надо перевязать раненого.
- Да пристрелить его, чтоб не мучался, все равно не жилец, - говорит Асланбек, но, натолкнувшись на обжигающий взгляд Гюнтера, машет рукой: - А, делай что хочешь!
Втроем кладем потерявшего сознание немецкого солдата на брезентовую плащ-палатку и несем в грузовик.
- А эти фрицы тоже с вами? - ошалело спрашивает у Петрова Саид.
- Ну, если ты с фашистами, то почему бы им не быть с нами?! - логично отвечает ему майор.
По прибытии в крепость командир отдает приказ хирургу срочно прооперировать раненого немца, но, несмотря на все старания, тот умирает. Хороним его у стен крепости, под ивой; после похорон рыдаю от горечи и опустошения. Господи, оба погибших немца были совсем молодыми парнями, ненамного старше меня. Одного из них я хорошо знал, он недавно женился. Как же так, мы ведь сделали все возможное, чтобы избежать ненужных жертв! Diese verfluchte Granate! (Эта проклятая граната!)
Рассказывает старшина Нестеренко:
- По-моему, "наши" фрицы переругались с Кетлером. Сначала они относились к нему очень дружелюбно, но после смерти раненого отношения резко ухудшились. Правда, и сам унтер-офицер менялся на глазах. Из тихого, покорного, буквально дрожащего в первые часы плена, он за пару дней превратился в нагловатого и высокомерного нацистского вояку.
Почувствовал, что нужен Лагодинскому, и стал буквально торговаться с ним за каждое слово. А после похорон немецкого диверсанта я стал свидетелем ссоры унтера с Паулем и Гюнтером. Гавкались о чем-то на своем языке, Гюнтер даже замахнулся на нациста, но потом ограничился длинной гневной тирадой. Спрашиваю у Пауля, чем его так задели слова Кетлера, но мой друг молчит.