Меня заперли в каком-то вонючем хлеву, за перегородкой блеяли и толкались рогами в стенку бараны. Караулил меня незнакомый солдат с раскосыми глазами, а я наивно думал, что быть со мной опять прикажут Сереге. Теперь он вряд ли сможет помочь мне; скорее всего и не захочет.
Мой спаситель пришел ближе к полуночи. Покачал головой, увидев, как я сильно избит.
- Н-да, круто старлей с тобой обошелся. Злой он стал с перепоя, а пьет потому, что бандиты вырезали у него всю семью. Беременную жену и двоих маленьких детей.
"О боже! - подумал я. - Вот так сразу потерять всю семью! Какой ужас! Неудивительно, что у него столько ненависти. Столько зла накопилось за эту войну! Нам точно не стоит ждать пощады".
Сергей дал мне попить из медного кувшина и смазал мое разбитое лицо каким-то прохладным травяным отваром. Затем быстро провел руками по телу.
- Кости вроде целы, зубы на месте. У вас в гестапо сильнее бьют.
- В гестапо не был, а в НКВД мне не понравилось, - буркнул я.
- Сам виноват, - назидательно сказал он. - Зачем в несознанку пошел? Расскажи, все что знаешь, и тебя оставят в живых.
- А ты бы здорово болтал у нас в плену?
- Ну, ты это… вечно путаешь грешное с праведным. Советский боец не нарушит присяги! - презрительно процедил старшина.
- Так ведь и я давал присягу!
- Кому?! Своему бесноватому фюреру?! Вот и помрешь за него завтра геройской смертью!
Напрасно я пытался объяснить ему истинную причину моего молчания. Раздраженно швырнув мне узелок с принесенной едой, он хлопнул дверью.
Последними его словами были:
- Теперь уже и по тебе, дураку, тетя Клара будет рыдать!
Рассказывает старшина Нестеренко:
- Да, я со злости сказал именно так! Но когда я представил себе эту картину: милая тетя Клара в домашнем передничке открывает дверь почтальону, а тот ей вручает похоронку. Или что там у них в Германии вручают? Как там они пишут в своих похоронках - "Геройски погиб за фюрера и рейх"?! Но все матери рыдают одинаково!
Тетя Клара! Такая красивая и добрая! Я помню, как вы перешивали моему братишке отцовские брюки и как угощали нас яблочным пирогом. Вы уже пережили смерть младшего брата. Только ради вас я не дам расстрелять этого недоделанного фашиста. Только потому, что он ваш ребенок… И еще ради своего братана Семки, убитого под Москвой.
Вот кто мне нужен - полковник Лагодинский! Лев Давидович! Он старший по званию и сможет отменить приказ. К тому же он хороший психолог, и, надеюсь, ему удастся переупрямить Пауля. Как назло, полковник уехал сегодня в другую роту. Придумав подходящую отговорку, взнуздываю коня и скачу в соседний аул, топот коня гулко разносится по ущелью. Только бы найти полковника, только бы убедить. И только бы не опоздать!
Оказывается, полковник Лагодинский даже не знает, что мы взяли пленного.
- Почему Джапаридзе не поставил меня в известность?! - разбушевался он. - Ты знаешь, кто твой пленник? Гроне - их радист! И он же - сын инженера Гроне. Ты понимаешь, что это значит? Нам в руки попала козырная карта. Хотя это только шестерка, но… Как можно разыграть эту карту! - хватает меня за рукав Лагодинский.
Все произошедшее далее и я, и Пауль приняли за чистую монету. Но теперь я начинаю потихоньку сомневаться: а не разыграл ли хитрый контрразведчик с нами тщательно срежиссированный душещипательный спектакль? Так сказать, "проверку на прочность". С него бы сталось, такой уж он был человек.
И вот мы с полковником скачем назад по крутой горной дороге, кони храпят, роняя пену из-под удил.
С поворота открывается скалистый утес, нависающий над излучиной Аргуна. На вершину поднимаются трое: первый слегка пошатывается, но старается ступать твердо, второй несет винтовку наперевес, на замыкающем ясно различима командирская портупея.
- Отставить! Старший лейтенант Джапаридзе, я приказываю вам отставить! - орет Лагодинский, пытаясь перекричать грохот реки.
По-моему, старлей нас прекрасно слышит и видит, но делает прямо обратное приказанному. Три фигурки на тропе ускоряют шаг и вскоре оказываются на вершине утеса, Пауля ставят на самом краю обрыва, конвоир поднимает винтовку, прицеливается… Пришпорив коня, я вылетаю прямо на него и ногайкой вышибаю оружие из рук. Гремит выстрел…
- Ты что, обалдел?! - с кулаками кидается на меня Джапаридзе. - Под трибунал захотел?!
- Нет, это вы под трибунал пойдете! - сквозь зубы цедит полковник. - За самовольный расстрел ценного "языка".
В это время "ценный язык" лежит на траве, обхватив голову руками.
- Посмотри, что с ним, - бросает мне Лев Давидович. Трогаю "расстрелянного" за плечо, и он вдруг начинает отчаянно рыдать. Прямо захлебывается от рыданий, аж трясется весь.
- Успокойся, успокойся, все уже позади, - шепчу я, поглаживая его по плечу. Как в детстве, когда он упал и до крови расшиб коленку.
Пауль потрясенно смотрит то на меня, то на полковника, по грязным щекам катятся крупные, как горошины, слезы.
Лагодинский усмехается: "Натерпелся…", - и протягивает флягу.
Пауль делает судорожный глоток и закашливается - во фляге не вода, а водка. Салага! Это он только корчит из себя крутого арийца, а на самом деле просто перепуганный и растерявшийся пацан.
Сажаю его сзади себя на лошадь, он крепко прижимается ко мне. Уже не плачет, но продолжает дрожать крупной дрожью, как захолодавший щенок. Или волчонок, оторванный от стаи. Часто охотникам удается воспитать из таких волчат верных охотничьих псов. Думаю, что это возможно и с человеком.
Рассказывает рядовой Гроне:
- К моему удивлению, полковник Лагодинский для начала предложил нам выпить и закусить. Шутит: "Война - войной, а обед по расписанию". Сели все вместе, невзирая на чины: полковник, старшина и рядовой. В вермахте так не положено, а тут Серега с ним запанибрата.
Серега мечет одну рюмку за другой, красный весь, вспотевший. Расписывает полковнику о жизни наших семей в Грозном с 1928 по 1936 год. Тот, слегка пригубливая из рюмки, внимательно слушает, изредка бросая взгляды в мою сторону, я тоже присматриваюсь к нему.
Лев Давидович уже немолодой человек и больше похож на школьного учителя, чем на офицера: у него интеллигентное лицо, высокий лоб с залысинами, старомодное пенсне на длинном горбатом носу; говорит вежливо, не повышая голоса, но очень аргументированно. Он даже чем-то отдаленно напоминает мне моего отца - то ли тем, что носит пенсне, то ли тихой рассудительной речью.
Я пока "не отошел от шока", старательно жую местные деликатесы, пить стараюсь поменьше. Надо держаться настороже.
Надо сказать, что мне ужасно стыдно за свою истерику на расстреле. Враги видели германского воина в слезах!
Вдруг полковник делает мне совершенно неожиданный комплимент - говорит, что я очень смело Держался на допросе у Джапаридзе.
- Любой немецкий солдат на моем месте держался бы так же, - заявляю я с набитым ртом. - Думаю, кое-кто еще бы и "Хайль Гитлер!" орал.
Тут вдруг они начинают хохотать, а Лагодинский сквозь смех говорит:
- Мне чаще на допросах приходилось слышать "Гитлер капут!".
Говорит, что обычно или сразу умоляют о пощаде, или раскисают после первого же удара.
Какой позор! Не может быть!
- Да вот, я пару месяцев назад допрашивал одного из вашей группы, некоего шарфюрера Хешке, - рассказывает Лагодинский.
- Ага, я лично на скалу залезал, снимал его, - говорит Серега. - Он чуть не обделался со страху, в ногах у меня валялся, сапоги лизал, просил не убивать. Его даже пальцем никто не тронул, а он все рассказал.
- Мы догадывались, откуда НКВД так много известно о разведгруппе! На допросе ваш Хешке такие сопли распустил, обещал сотрудничать с НКВД. Клялся, что его папа коммунист, - добавляет Лев Давидович.
- Нацист его папаша еще с 1933 года, а сам он… - выдаю его полную характеристику на русском матерном. - И эта мразь назвала меня тогда слюнтяем! - заканчиваю я гневно.
- И еще коммунистом, - полковник хитро прищуривает глаза. - Ты на него за это сильно обиделся?
- Это далеко не самое худшее оскорбление, - парирую я.
Потом полковник рассказал про нашего Шамиля. Оказывается, тот взял имя известного в XIX веке имама - святого человека. Настоящее его имя Абдулла, и он вовсе не бывший мулла, а вор и насильник. Говорит, что хадж в Мекку совершил, а сам в это время в тюрьме сидел.
- Наш Хайнц тоже из бывших уголовников, - вставляю я.
- Ну, вот видишь, сколько у них общего. Родные души! - иронизирует Серый.
- При Гинденбурге сидел за вооруженный грабеж, а при Гитлере за то же самое в России железный крест получил, - язвительно вторю я.
Оказывается, НКВД давно и небезуспешно охотится за бандой Абдуллы: их уже обложили, как волков, со всех сторон. Можно сказать, что последнее время абреков выручала только круговая порука, когда население чеченских аулов отказывалось сообщать о передвижениях бандитов властям, потому что в банде много их родственников. Но не все джигиты отпетые головорезы, многих Шамиль обманывает или загоняет в банду силой.
- Ну, ладно темные невежественные горцы. Они искренне думают, что ведут праведный джихад за свою веру и после смерти попадут к гуриям в рай, - говорит Лев Давидович. - Но ты-то умный парень из интеллигентной семьи. Ты за что сражаешься?
"Вот теперь уже не знаю, - не озвучиваю свои мысли я. - Получается, что мы уже сражаемся за свои собственные шкуры. Просто из страха поголовного возмездия".
- Абдулла гонит своих джигитов на убой, как стадо баранов. Ты ж не баран. Что ты делаешь в их стаде? Под нож ведь все вместе пойдете. Тебе оно надо?!
Точно - оно мне надо?! Будто мои мысли читает. Я как песчинка попал между страшными жерновами истории. С одной стороны, такие как оберштурмфюрер Шмеккер, Хайнц, Хешке и Абдулла, грязь, кровь и подлость. С другой - Сема, Серега, дядя Леша, тетя Тося, да все мои друзья и знакомые из солнечного грозненского детства! Но есть еще товарищи по другую сторону баррикад. Как же Алекс, Крис и Гюнтер? Я не могу отречься от них. Мы вместе прошли учебку в Лютцензее, вместе принимали присягу, делились последним кусочком хлеба на привале, прикрывали друг друга в бою.
А может, попробовать рассказать о них этому пожилому еврею с мудрыми глазами царя Соломона? Он должен понять! Ведь он сам сказал, что Сталин разделяет Гитлера и немецкий народ.
Рассказывает старшина Нестеренко:
- Вообще занимательно было послушать про этих трех персонажей. Обычно враги представляются какой-то безликой общей массой, как мишени в тире. Просто стреляй по ним и не вдавайся в подробности биографии. А тут… Пауль так эмоционально рассказывал обо всех своих камерадах, что я четко представил себе каждого из них и даже (черт побери!) проникся к ним какой-то долей симпатии.
Оказывается, Алекс - вообще не немец, а терский казак. Родился в станице Червленой в 1915 году, сын казачьего атамана. После Гражданской войны эмигрировали в Германию. Так что он по-настоящему Алешка Ростоцкий. И особняк у них был в Грозном, и дед где-то на грозненском кладбище похоронен. Сам Алексей всю жизнь мечтал вернуться на Родину, изучал в Берлинском университете русскую литературу.
Кристиан - немец только наполовину, его мать русская, а отец из обрусевших немцев. Родился в немецкой колонии Каны, это менее 200 километров отсюда, на Ставрополье, сейчас эта местность временно оккупирована врагом. Учился в Грозненском нефтяном техникуме. Еще молодой пацан, веселый, бесшабашный. Хорошо поет и играет на гитаре, сам сочиняет стихи и песни.
Вот Гюнтер действительно стопроцентный немец, но к нацистам относится более чем прохладно. Самый старший из троих по званию и по возрасту, ему почти тридцать. Достаточно взрослый и разумный человек, со своими принципами и понятиями о чести. Заядлый альпинист, с рюкзаком за плечами исходил весь Кавказ, поднимался на Эльбрус и Казбек, мечтал штурмовать Эверест. Увлекается фотоделом, именно его горные пейзажи я видел среди фотографий Пауля.
В общем, у всех есть какие-то российские корни, и все хорошо говорят по-русски. Неудивительно - их специально так в разведшколе подбирали, со знанием местности, языка и обычаев.
Оказывается, все четверо разочарованы в своей миссии, недовольны излишней жестокостью своего командира и его подручного.
Вообще хитрюга Лагодинский так здорово разговорил Пауля, что тот уже буквально жалуется нам на своего оберштурмфюрера, как школьник на несправедливого учителя.
Пылко, с обидой рассказывает, что Шмеккер был очень заносчив и высокомерен, сильно доставал их мелочными придирками и муштрой, часто унижал. Нередко в глаза называл Алекса русским тупицей, а Кристиана недоделанной грязнокровкой. Он откровенно не любил эту четверку, и они платили ему той же монетой. С эсэсовцем Хайнцем ребята тоже сильно не ладили, пару раз Гюнтер даже дрался с ним.
Шамиля и его абреков все четверо презирают, уверены, что НКВД вскоре накроет банду. Те, что постарше и поумнее, даже сомневаются в победе германского оружия и исходе войны в целом.
Надо заметить, что Пауль рассказал нам еще об одном эпизоде, после которого трещина в отношениях эсэсовцев и их четверки переросла в глубокую пропасть. Это случилось за пару дней до его пленения, после боя около села Шатили. Именно в тот момент рассказа полковнику пришла в голову мысль изменить свои планы в отношении его друзей. Первоначально Лев Давидович хотел просто убедить немцев, что в советском плену им ничего не грозит, и уговорить сдаться.
Рассказывает рядовой Гроне:
- После боя опьяневшие от пролитой крови абреки жестоко добивали раненых красноармейцев. Ну вы же знаете, ЧТО они сделали в Шатили! Нервы Кристиана не выдержали ужаса, творящегося на наших глазах, а тут еще оберштурмфюрер приказал нам "помочь" бандитам.
- Ах, вот как? И…
- У рядового Димпера случилась истерика. Шмеккер успокаивал его.
- Как успокаивал?
- А так. Дал пару раз по морде и сказал: "Du bist ein deutscher Soldat, du bist kein kleines Mädchen! (Ты немецкий солдат, а не сопливая девчонка!)
- Ценный педагогический прием!
Гюнтер схватил его за руку и заявил: "Вы не смеете бить Криса именно потому, что он немецкий солдат. И не смеете отдавать нам подобные преступные приказы. Мы посланы сюда не заниматься разбоем, а честно воевать. И вы никогда больше не поднимете руку ни на одного из моих друзей!"
- Да я просто расстреляю всю вашу четверку за коммунистическую пропаганду! - завелся эсэсман.
- Валяйте, расстреливайте! А мосты ваши неграмотные абреки сами взрывать будут?! За рацию Абдулла сядет?! Как вы с ними вообще без переводчиков разговаривать будете?!
- Однако! Бунт на корабле, - покачал головой полковник. - Вас спасло только то, что вы пока необходимы оберштурмфюреру. Но я думаю, он мстительный человек и выполнит свою угрозу, как только вы вернетесь в центр. Трибунал вам обеспечен. Если я правильно понял, эсэсовцев осталось всего двое, вас четверо. Почему вы позволяете им издеваться над собой?!
- Да мы с эсэсманами тогда чуть не перестреляли друг друга! Если бы можно было, мы оторвались бы от банды и до конца войны укрывались бы в горах, никого не трогая. Тем более что Алекс и Крис практически местные, а Гюнтер в горах как дома. Но это считается дезертирством, за это гестапо обрушит репрессии на наши семьи в Германии.
- А чем бы питались? Грабили местное население? - усмехается Лев Давидович.
- Зря вы так о нас думаете. Мы солдаты, а не разбойники. Охотились бы, рыбу ловили, в горах грибов-орехов-ягод полно.
Рассказывает старшина Нестеренко:
- То есть они все продумали. Пауль говорил об этом с такой обескураживающей детской наивностью! Прямо книжка про Тома Сойера, сбежавшего из дома - охотиться, рыбу ловить. Залечь на дно, а где-то в верхних слоях океана пусть бушует шторм войны.
- То есть вам мешают наслаждаться горным отдыхом только оберштурмфюрер и Шамиль? - иронизирует майор. - Ну, так это поправимо! Вы помогаете нам поймать эсэсовцев и бандитов, а потом хоть охотьтесь, хоть грибы собирайте. Совершенно спокойно, ведь никто не сможет сообщить в абвер о вашем дезертирстве.
Мой бедный немецкий друг в полной прострации.
Это что - шутка?!
Вовсе нет. Если он уговорит своих друзей и они сдадут банду, советское командование гарантирует им жизнь и свободу.
- А наши семьи?
- Но откуда гестапо узнает правду?!
Рассказывает рядовой Гроне:
- Благодарю тебя, Господи! Это шанс, на который я даже не смел надеяться. Шанс выпутаться из этой кровавой передряги. Причем шанс выпутаться, не роняя своей воинской чести, не предавая Фатерланд. Шмеккер и Шамиль - кровавые маньяки, они по всем божеским и человеческим законам уже трижды заслужили смерть! А бандиты - вообще унтерменши, о них даже думать не стоит. Их цементирует железная воля предводителя, не станет его - полбанды сразу же разбежится по родным аулам, остальных легко переловят.
Ночью нам инсценируют побег. Мое разбитое лицо и окровавленная немецкая форма выглядят предельно живописно и всем своим видом подтверждают историю о пытках в НКВД. Легенда для оберштурмфюрера такова: русские заподозрили Нестеренко в сотрудничестве с абвером из-за старого знакомства со мной. Спасая нас обоих от расстрела, Серега бежит вместе со мной. Старшина должен убедить Шмека, что настроен антисоветски и готов сражаться за Великую Германию.
Сомневаюсь, что это очень правдоподобно, но без няньки меня не отпускают. Не доверяют.
ЧАСТЬ 2
Рассказывает старшина Нестеренко:
- Задыхаясь от быстрого бега, ломимся через густые заросли боярышника, мокрые колючие ветви хлещут по лицу, сзади постепенно смолкают выстрелы ложной погони - как будто не догнали.
Когда останавливаемся отдышаться, Пауль оборачивается ко мне и просит: "Пожалуйста, не говори никому, что я на расстреле плакал".
- Да что ты! Я, наоборот, скажу, что ты, рванув на груди рубаху, кричал "Хайль Гитлер!".
- Не вздумай!
- Почему?
- Камерады примут меня за идиота.
Поднимаемся все выше в горы и к середине следующего дня доходим до сакли старого чабана. Навстречу выбегает пара здоровенных пастушьих овчарок, но, признав Пауля, начинают дружелюбно махать пушистыми хвостами: видимо, здесь он частый гость.
Седобородый аксакал гостеприимно поит нас чаем с чуреком, его внук-подросток тем временем режет барашка для шашлыка. Конечно, я и раньше знал о лояльном отношении местных к фашистам, но такая идиллия меня коробит.
- У деда сын в банде, - рассказывает мой друг.
Не успело подрумяниться мясо на угольях, как на огонек пришли еще двое.
Судя по описанию, Гюнтер и Крис. Радостно обнимаются с Паулем, хлопают по плечу. Заботливо переодевают его в запасную фуфайку из рюкзака.
Тот рассказывает о своих приключениях в плену у большевиков, но хотя говорит по-немецки, по тону чувствую: приукрашивает и привирает. Он и в детстве умел вдохновенно приврать - этакий юный барон Мюнхгаузен.
Затем из кустов выныривает Алекс - Алешка. Узнав, что я из Грозного, подает мне руку и говорит: "Здорово! Теперь у нас еще хоть один казак в отряде будет. А то я один среди фрицев".
- А как же Кристиан, он же вроде наполовину русский?