Они проделали примерно половину пути, когда два проводника вначале обменялись несколькими словами, а затем заговорили горячо и оживленно, что встревожило храброго капитана.
Было ясно, что эти два человека замышляют какой-то заговор и, как ему показалось по их жестам, речь идет о том, чтобы броситься на него с двух сторон и убить.
Бонтеку мысленно обратился к Богу с молитвой, и, поскольку в ту же минуту на ум ему пришла причудливая идея, он нисколько не сомневался в том, что она послана ему Богом.
Идея состояла в том, чтобы начать петь.
И он принялся очень громко распевать веселую голландскую песню.
При этих неожиданных звуках, таких мощных, что они пробудили эхо в лесах по берегам реки, два дикаря от всей души расхохотались, так широко разевая рты, что Бонтеку мог бы заглянуть им в глотку.
Пирога между тем продолжала быстро скользить по реке; через несколько минут капитан увидел шлюпку и понял, что он спасен.
Но он не прекратил своего пения: оно должно было и отвлекать обоих его проводников, и оповестить лагерь о его возвращении.
И в самом деле, когда наиболее высокие ноты (Бонтеку не слишком заботился о том, чтобы петь верно, лишь бы быть услышанным) достигли слуха матросов, каждый из них бросил свое занятие и прибежал на берег реки.
Вот теперь Бонтеку мог приказывать, и он велел обоим островитянам перейти на нос пироги, чтобы можно было одновременно держать их в поле зрения и таким образом избежать любой неожиданности.
Они повиновались; когда пирога приблизилась к берегу в указанном Бонтеку месте, капитан выскочил на сушу и оказался среди своих людей.
Голландцы были сильно обеспокоены тем, что капитан вернулся один.
Услышав его пение и не зная за ним такого явного пристрастия к нему, они подумали, что произошло нечто необычайное, и это заставило их сбежаться.
Бонтеку рассказал им о покупке буйвола, о желании его спутников остаться в деревне и о том, что ему грозило на обратном пути.
Голландцам очень хотелось заставить двоих островитян расплатиться за страхи капитана; но тот, напротив, посоветовал им обращаться с туземцами как можно обходительнее, поскольку их товарищи могут поплатиться жизнью за малейшую обиду, нанесенную дикарям.
А туземцы, казалось, и не помышляли ни о какой опасности.
Они ходили взад и вперед по лагерю, разглядывая каждый предмет с любопытством, свойственным детям и дикарям, спрашивали, где матросы проводят ночь и где спят Рол и капитан, в которых они признали старших.
Им ответили, что матросы спят под навесами, а Рол и капитан - в шлюпке.
Ночь прошла спокойно, и все же капитан спал тревожно, так как опасался, что больше не увидит четырех матросов, оставшихся в деревне.
И правда, наступил рассвет и первые утренние часы миновали, а они не показывались.
Однако около девяти часов утра капитану сообщили, что замечены двое островитян, которые гонят впереди себя буйвола.
Капитан в сопровождении матроса, немного говорившего по-малайски, вышел навстречу этим людям и спросил у них, отчего голландцы все еще не вернулись и почему приведенный буйвол вовсе не тот, что был куплен капитаном.
На эти вопросы туземцы ответили, что ^супленный капитаном буйвол был до того диким, что пришлось выбрать другого; а что касается четырех голландцев, они шли позади них и вели второго буйвола.
Такой ответ казался достаточно правдоподобным, поэтому он на время успокоил капитана.
Бонтеку предложил островитянам купить у них второго буйвола, договорился с ними о цене и заплатил за него.
Но когда буйвола попытались заставить направиться к лагерю, он сделался еще более непокорным, чем вчерашний. Увидев это, Бонтеку взял топор и перерубил ему сухожилия.
Дикари, получив за быка деньги, рассчитывали забрать его назад; они громко закричали, и тут же, словно это был сигнал, из леса выскочили две или три сотни их соплеменников и быстро побежали к шлюпке.
В том, что намерения у них дурные, сомнений не было, поэтому трое голландцев, поддерживавшие небольшой костер перед навесами и первыми заметившие дикарей, поспешили к капитану предупредить о нападении.
В это же время с другой стороны показалась еще одна группа, человек в пятьдесят, по-видимому с не менее враждебными намерениями.
Бонтеку прикинул количество людей в обеих группах и, решив, что моряки, как ни плохо они вооружены, могут защищаться, крикнул им:
- Держитесь! Этих негодяев не так много, чтобы испугать нас!
Но тут с третьей стороны вышла еще одна группа, числом равная двум другим и вооруженная щитами и мечами.
Если бы у каждого из матросов было ружье и боеприпасы (как они похвастались островитянам), сопротивление было бы еще возможно; но против шестисот дикарей было всего шестьдесят семь голландцев, и у них, как мы уже сказали, не было другого оружия, кроме двух топоров и одной шпаги.
Капитан понял тогда, что единственный путь к спасению, оставшийся им, - быстро отступить, и он громко, как только мог, прокричал:
- Друзья! В шлюпку! В шлюпку!
Услышав этот крик - настоящий сигнал тревоги - все пустились бежать.
К несчастью, в шлюпке ничего не было приготовлено к отплытию, и, когда команда оказалась на берегу реки, нескольким голландцам пришлось прикрывать остальных, пока шлюпка отчаливала.
Два матроса взяли по топору, а пекарь схватил старую шпагу, с которой он способен был творить чудеса.
Настал момент жестокого боя.
Не видя у голландцев ружей, островитяне, на чьей стороне теперь был и численный перевес, и больше вооружения, со страшными криками бросились на судно.
Какое-то время схватка происходила на земле, на борту и в воде.
Шлюпка стояла закрепленная на двух малых якорях - один сзади, другой спереди.
Капитан, находившийся на борту, крикнул пекарю, оказавшемуся рядом с тросом:
- Режь перлинь!
Но шпага резала плохо и провисший трос не поддавался; к тому же в эту минуту пекарь вынужден был обороняться и отвечать ударами шпаги нападавшему на него островитянину.
Тогда капитан побежал на корму, прижал кормовой перлинь к ахтерштевню и крикнул:
- Руби!
На этот раз хватило одного удара, чтобы перерубить канат.
Капитан опять закричал:
- В шлюпку! В шлюпку!
Услышав эти слова, все, кроме тяжелораненых и погибших, отступили; те, кто находился в шлюпке, помогали оставшимся за бортом подняться в нее, а тем временем четверо матросов, отцепивших якорь от берега, тащили шлюпку на середину реки.
Когда дно у этих четверых ушло из-под ног, с борта им бросили канаты, и с их помощью они смогли подняться в шлюпку.
Наконец, словно Небо пришло на помощь несчастным жертвам кораблекрушения, против которых, казалось, были огонь, вода и земля, - ветер, до сих пор дувший к берегу, внезапно переменился и погнал шлюпку в сторону моря.
Оставалась гряда камней и подводные скалы - последняя и, возможно, вполне реальная угроза для моряков.
Преодолев одним махом камни, пять минут спустя они были вне опасности, по крайней мере с этой стороны.
То, что так пугало голландцев, напротив, вселяло надежду в островитян: они высыпали на самый край мыса и ждали там, когда шлюпка наткнется на скалы.
Провидение позволило избежать этой опасности, и, поскольку ветер продолжал оставаться попутным, вскоре шлюпка оказалась далеко от берега.
Только два обстоятельства огорчали команду и ее отважного капитана.
Во-первых, они горевали, что вынуждены были покинуть четверых товарищей, с которыми вместе перенесли столько тягот и опасностей.
Кроме того, они заметили, что храбрый пекарь, так мужественно прикрывавший отступавших, получил рану немного ниже груди. Сама по себе рана была вовсе не опасной, но по синевато-черному кольцу, окружавшему ее, капитан понял, что она была нанесена отравленным оружием. Превратившись в хирурга, капитан немедленно взялся за нож и разрезал тело до живого места; но яд Зондских островов не щадит никого, как известно, и через пять минут раненый вытянулся, слабо вздохнул и умер.
Тогда капитан произвел смотр своей команды.
В ней недоставало шестнадцати человек: четверых оставшихся в деревне, одиннадцати убитых при посадке в лодку и этого несчастного, умершего только что.
Над телом бедняги-пекаря произнесли короткую молитву и бросили его в море.
V
СИНИЕ ГОРЫ
Шлюпка шла вдоль берега с попутным ветром.
Отдав первую дань сочувствия отсутствующим и последние почести мертвому, стали изучать запасы продовольствия.
Они состояли из восьми кур и небольшого количества риса; их распределили между пятьюдесятью шестью оставшимися матросами.
Но совершенно ясно, что столь малое количество провизии не могло долго удовлетворять потребности людей, в течение четырнадцати дней страдавших от голода и ни разу не поевших досыта за то время, что они провели на острове.
Поэтому пришлось решиться снова высадиться на сушу, и лодку повернули к берегу.
Этот берег был заполнен островитянами; но, увидев, что голландцы направляются к ним, они обратились в бегство, и побережье опустело.
Матросы поспешили высадиться, набрать устриц, съедобных ракушек и морских улиток, каждому в меру своей жажды напиться из ручья, наполнить водой оба маленьких бочонка и вернуться в шлюпку.
Капитан предложил выйти чуть подальше в открытое море, где им, возможно, удастся найти какой-нибудь необитаемый остров и на нем можно будет, не опасаясь внезапного нападения, поискать воду, фрукты и ракушки.
С его мнением согласились.
Помимо весьма ненадежных сведений, полученных накануне от островитян насчет Суматры и Явы, потерпевшие кораблекрушение совершенно не знали, где они находятся.
Ночь была тихой, море спокойным, и по сравнению с прошедшими событиями люди могли считать свое положение сносным.
На рассвете они увидели три острова.
На берегу не видно было ни одного туземца; голландцы подумали, что острова необитаемы (а именно такие они и искали), и, направившись к ним, пристали к самому большому из трех.
На нем только всего и было, что родник, заросли бамбука, пальмы и гора.
Прежде всего попробовав воду, чистую и вкусную, матросы решили сделать большой запас ее, помимо того, что могло вместиться в два бочонка.
С этой целью они срезали множество стеблей бамбука, проткнули палочкой в них все кольцевые перегородки, кроме последней, затем наполнили эти стебли водой и закрыли их с противоположного конца пробками.
Таким образом удалось почти вдвое увеличить запас воды. Затем матросы, забравшись на пальмы, стали срезать их мягкие, словно воск, верхушки, на вкус напоминавшие свежую капусту; они поели их на месте, а также сделали запас на будущее.
После этого они разбрелись по берегу, чтобы поискать ракушки.
Бонтеку тем временем взобрался на гору.
Когда он добрался до вершины и вспомнил, какая удивительная цепь событий поочередно подвергала его смертельной опасности и оставляла в живых, чувство признательности Провидению заполнило его душу, он преклонил колени на негостеприимном берегу этого неутолимого моря и возблагодарил Господа.
Затем он поднял голову и взгляд его остановился на горизонте.
Справа от себя он увидел, как вырисовывается в дымке горная цепь и посреди этого лазурного тумана устремляются ввысь две вершины.
И тут к нему пришло воспоминание.
В Голландии, в Хорне, прислонившись к огромной печке и поставив перед собой кружку пива, он часто слушал рассказы одного путешественника из числа своих друзей, Виллема Схаутена, дважды побывавшего в Ост-Индии, и тот как-то сказал ему, что за Батавией тянется горная цепь, две высочайшие вершины которой уходят за облака и за свой лазурный цвет названы Синими горами.
Если перед ним сейчас те самые горы, о которых рассказывал ему Виллем Схаутен, то в счислении Бонтеку не допустил никакой ошибки и путешественники находятся вблизи Явы, то есть голландской колонии, где они могут рассчитывать на любую помощь.
Бонтеку быстро спустился, поспешил к людям, продолжавшим поиски ракушек, и поделился с ними своими надеждами.
Они предложили капитану вновь править шлюпкой и взять курс на горы.
В шлюпку были сложены все ракушки, какие им удалось найти, все срезанные ими верхушки пальм, все бамбуковые стебли, наполненные водой, и, поскольку ветер был попутным, моряки направились прямо к двум вершинам.
Настала ночь; горы исчезли в сумерках, но на небе показались звезды, и теперь можно было ориентироваться по ним.
На следующий день лодку остановил штиль. Матросы сначала испытали огромное разочарование, ведь они не знали, что путь, пройденный ими за ночь, привел их к берегу Явы.
Внезапно матрос, поднявшийся на верхушку мачты, вскрикнул; затем, протерев глаза, он объявил, что видит двадцать три корабля.
Радость, охватившая команду, вырвалась криками, песнями и прыжками.
Затем гребцы налегли на весла и шлюпка поплыла навстречу флоту.
Как оказалось, эти суда были голландскими; командовал ими адмирал Фредерик Хаутман Далкмар.
Командующий стоял с подзорной трубой на полуюте, откуда следил за всеми движениями приближавшейся шлюпки; при виде ее его опытный глаз распознал следы большого бедствия.
И вскоре потерпевшие кораблекрушение увидели, как от корабля отошла и быстро поплыла лодка. Она была послана командующим.
Когда шлюпка и лодка сблизились, оба экипажа встали, размахивая шляпами и испуская радостные крики.
Очень быстро они узнали друг в друге тех, с кем вместе вышли с Тексела и расстались лишь в Бискайском заливе, и это вызвало еще большую радость.
Бонтеку и Рол перешли в лодку, и их отвезли на адмиральское судно.
Шлюпка с матросами "Ньив-Хорна" следовала за ними.
Оба офицера поднялись на палубу, где их ждал Фредерик Хаутман.
Рассказ капитана был немногословным.
Когда говорят о долгих страданиях, обычно укладываются в короткие фразы. Адмирал быстро понял, что всем этим храбрым людям необходимо восстановить силы; он велел накрыть свой собственный стол, поставить на него хлеб, вино и мясо, пригласил к нему Рола и Бонтеку и распорядился, чтобы остальные потерпевшие кораблекрушение поднялись на борт, а матросы как можно сердечнее приняли их.
Когда Бонтеку и Рол увидели перед собой хлеб, вино и блюда своей страны, они переглянулись и, движимые одним и тем же чувством, залились слезами и от всего сердца стали благодарить адмирала за оказанный им теплый прием.
Адмирал дал возможность этим исстрадавшимся людям подкрепить свои силы, а на следующий день, посадив их на свою яхту, отправил в Батавию, куда они вошли при огромном стечении народа, уже знавшего о том, какие беды приключились с ними и как они чудесным образом трижды избежали смерти, когда им угрожали поочередно огонь, вода и земля.
В тот же день они пришли во дворец главы Компании, где были приняты так же сердечно, как перед тем у адмирала.
Пришлось повторить ему все то, о чем уже было рассказано накануне Фредерику Хаутману, и, поскольку его впечатление от этой страшной истории было таким же, то и прием, оказанный ее участникам, был столь же теплым, с той только разницей, что праздник на борту адмиральского судна длился всего сутки, в то время как во дворце главы Компании он не прекращался целую неделю.
Глава Компании решил непременно использовать людей, проявивших такое огромное мужество и в то же время такую святую покорность судьбе, и распорядился временно передать Бонтеку должность капитана на судне "Берге-бот", а Рола назначил приказчиком на том же судне.
Таким образом, оба моряка вновь оказались вместе и в тех же званиях, какие были у них на "Ньив-Хорне".
Что касается матросов, то их распределили по другим судам в соответствии с потребностями флота.
Позже Рол был назначен комендантом форта на Амбоне, одном из Молуккских островов, где он и скончался.
Что же касается Бонтеку, то он, приняв участие во множестве эскпедиций и оказав своей смелостью и своими знаниями важные услуги правительству, отправился 6 января 1625 года в Европу, пристал к берегу Зеландии 15 ноября следующего года, а затем уехал в Хорн, свой родной город, где и написал воспоминания о пережитом, которые мы и предлагаем вниманию наших читателей более чем через двести лет после изображенных в них событий.
Капитан Марион
I